Николай Наумов. На рубежах Среднерусья. Исторический роман
Часть первая. Курское противостояние
Во все времена весной люди задавали себе и Богу вопрос: каким будет лето, хлебным или безродным?
В 1943 году, едва земля провялилась от весенних паводков и дождей, люди, изнуренные двумя годами жесточайшей войны, искали ответ на другой вопрос: чьим станет третье военное лето, немецким или советским? Опять победным немецким, или Красная армия, повторив Сталинград, шагнет к Днепру, а затем дальше, к старой и новой границе?
Солдаты и сержанты гадали, так сказать, на кофейной гуще, а точнее, за тепленьким или холодным чайком, после ночного дежурства в траншее или на наблюдательном пункте. Младшие офицеры, только-только обретшие это звание, и полевые, уже помявшие погоны, прислушивались к говору солдат, но не вступали в разговор. Они тоже немного знали о положении на фронтах и ничего о замыслах немецкого и советского командований.
Старшие офицеры держались настороженно, о задачах наступающего лета говорили сдержанно и, поскольку траншеи, позиции и оборонительные полосы высокое начальство приказало оборудовать по всем инженерным правилам, полагали, что на этот раз высокое начальство не ринется на врага до его ослабления, и поражения, какие пришлось пережить в прошлых кампаниях, удастся избежать. Примерно так же думали комдивы, комкоры и даже командармы.
Командующие фронтами и их штабы, тем более генералы Генштаба и представители Ставки на фронтах о летней кампании 1943 года принялись думать тогда, когда наступавшие со Смоленщины и из Донбасса на Харьков германские войска были остановлены на Северном Донце и западнее Курска.
Примерно то же самое происходило в верхах и на Восточном фронте Германии. Под Сталинградом немцы понесли ошеломившее их поражение. Но в конце зимней кампании войска вермахта на сто и более километров оттеснили наши три фронта, вышедшие на подступы к Днепру, вернули себе два важных промышленных района — Донбасский и Харьковский. Успех позволил военно-политическому руководству Германии поднять в газетах и на радио зычный гвалт, хотя главная политико-психологическая цель — взять реванш за поражение под Сталинградом — не была достигнута. Но весенний успех в Восточной Украине изменил настроение многих немецких военачальников, и они, уверовав в окончательную победу Германии, настаивали на проведении в третьей летней кампании на Восточном фронте решительных наступательных операций крупного масштаба. Манштейн и его единомышленники настаивали на том, чтобы развить обретенную инициативу, ограниченными ударами нанести тяжелый урон и заставить русских по меньшей мере выйти из войны, заключив мирный договор с Германией. Разгром союзников без России — дело короткого времени. Генеральный штаб пока придерживался более осторожных намерений: в рамках стратегической обороны встретить удары врага маневренными операциями, а в дальнейшем, найдя благоприятный момент, перейти в контрнаступление и добиться нужных военно-политических результатов. Разноголосица продолжалась две недели. Гитлер взял сторону наиболее активных генералов. 13 марта он издал директиву, в которой намечалось: по окончании зимы и весенней распутицы упредить русских в начале летней кампании и нанести им сокрушительное поражение. Она не устраняла разноголосицы в генералитете, поскольку каждая из сторон имела веские доводы. В частности, противники активного проведения летней кампании говорили, что для вермахта и в целом для Германии она непосильна, ибо новые призывы резервистов уже не восполняли потерь, союзники существовали номинально, удвоить производство вооружения, как намечалось, не удалось. Противники ведения войны по сложившимся возможностям встретили яростный отпор со стороны тех, кто еще мечтал о великих победах вермахта. Они умело доказывали, что переход к стратегической обороне явится признанием поражения. От коалиции не останется и номиналов, движение сопротивления обретет уверенность и примет массовый характер, немецкий народ может охватить апатия, что скажется и на боеспособности вермахта. В конце концов горячие головы взяли верх, и месяц спустя Гитлер издал более определенную директиву. В ней он писал: «Я решил: как только позволит погода, провести наступление „Цитадель“, первое наступление текущего года».
Анализ военно-политической обстановки советское верховное командование начало сразу после стабилизации центра стратегического фронта, разрушенного германским контрнаступлением на стыке территорий России и Восточной Украины. Жуков, Василевский и Антонов оценивали ее в ходе ведения оборонительных действий, помогая командующим фронтами отвести войска из-под угрозы окружения и организовать оборону на новом стратегическом рубеже. У Жукова мнение по обстановке и предложения Ставки сложилось к 8 апреля. Он направил Верховному доклад, в котором написал: за весну противник, видимо, успеет создать больше резервов для захвата Кавказа и выхода к Волге с целью глубокого обхода Москвы; главные наступательные действия противник развернет против трех фронтов, чтобы, разгромив их, обойти Москву с востока; основной удар последует в районе Курска с последующим ударом в обход Москвы с юго-востока.
В последующих пунктах доклада Жуков наметил, какую группировку целесообразно создать в центре стратегического фронта, а в самом конце сделал важнейший вывод: переход наших войск в наступление в ближайшие дни с целью упреждения противника нецелесообразен. Лучше измотать его основную группировку в нашей обороне, а переходом в общее наступление окончательно добить. По сути, в докладе были сформированы важнейшие положения не только на ведение стратегической операции на стыке весны и лета, но и на всю летнюю кампанию: начать ее преднамеренной стратегической обороной с последующим переходом в контрнаступление и общее наступление.
Сходные предложения Верховному представили Василевский и Антонов.
Сталин, пока ни в какой форме, не высказывал свое мнение. Слова его часто воспринимались как неоспоримая истина, а он не раз и не два ошибался. И очень крупно. Перед третьей кампанией ошибки недопустимы. Все свое внимание и волю в преддверии летней кампании он обратил на увеличение производства вооружения, боеприпасов и горючего. Только при их постоянном и достаточном пополнении можно проводить глубокие операции. Моральный фактор важен в войне, но без надежного подавления врага он иссякает, как воздух в продырявленной шине.
Доклад Жукова Верховному принесли в тот момент, когда он разговаривал с Василевским. Прочитав его, Сталин надолго задумался. Суждения двух заместителей во многом совпадали. Но неудача прошлого лета заставила повременить с определенным ответом. Допущенные ошибки и промахи в управлении подвели армию и страну к опасному рубежу.
— По этому вопросу, товарищ Василевский, надо посоветоваться с Ватутиным и Рокоссовским. В последних боях они основательно изучили германцев и могут высказать стоящие соображения. Я им позвоню сам. Вам же необходимо подготовить специальное совещание для обсуждения плана всей летней кампании, — подчеркнул Сталин слово «всей», чтобы Генштаб проработал проблему шире, чем в жуковском докладе.
Вроде бы можно было отпустить Василевского— Верховный молчал. Александр Михайлович уже настолько изучил жесты и мимику Сталина, что выдержал долгую паузу, прежде чем попросить разрешения вернуться в Генштаб. По настороженному лицу догадался: Верховный перебарывает в себе что-то не свойственное ему. Наконец поднял голову и тихо произнес:
— В последний месяц мы все пережили тревожные дни. Проморгали подготовку германцев к серьезному удару. Пришлось отступить, сдать Харьков. Вгорячах я высказал вам незаслуженный упрек и глубоко обидел вас. Вы делали, и сделали, многое, чтобы сорвать намерения врага. Поэтому, думаю я, ради дела можно извинить Сталина за солдатскую резкость. Впредь постараюсь сдерживать свое раздражение.
Признание Сталиным своей вины вызвало у Александра Михайловича и удивление, и растерянность. За два года войны, когда случались неудачи, виновником которых оказывался Сталин, ничего похожего на извинение он не произносил.
— Вижу, товарищ Василевский, вы склонны забыть мой проступок. Вот и хорошо. Тогда желаю вам успешной работы.
Прилетев в Москву, Жуков сразу направился в Генштаб, хотя не был в семье почти месяц. Повесив шинель и фуражку в комнате отдыха, тут же пошел к Василевскому. При всей разнице характеров между маршалами установились те деловые отношения, которые помогали им находить согласованные предложения Верховному или Ставке. Такие чаще всего принимались им без больших замечаний, к тому же после Сталинграда Верховный стал глубже разбираться и в стратегии, и в оперативном искусстве. Однако от дружеского сближения с Жуковым Александр Михайлович уклонялся. Слишком прям и резок был Георгий. Потом, дружба между ними могла породить у Верховного подозрение — не подружились ли они настолько, чтобы навязывать ему, Верховному, свои соображения, от них недалеко и до сговора.
