Алескендер Рамазанов - Зачем мы вернулись, братишка?

Ознакомительная версия.

Бездорожье лишает возможности для наступающего держать связь между отдельными отрядами, и вообще делает страну весьма пригодной для пассивного сопротивления. Гордый и свободолюбивый характер народа и огромная горная площадь вполне гармонирует с бездорожьем, делая страну очень трудной для завоевания, а особенно для удержания власти.

Покончить с басмачеством в зоне ответственности к концу учебного периода.

Во всем этом мраке остается лишь светлый образ советского солдата и офицера, которые и в Афганистане, несмотря на все эти неопределенности и сложности своего положения, когда надо было иметь дело не с противником в открытом бою, а с моджахедами, которые постоянно растворяются среди местного населения, несмотря на необычные климатические, географические и психологические условия – самоотверженно выполняли свой долг.

(Сеть)

Стадом диких кабанов они ломились через тростниковые джунгли, боясь встретить смерть в ледяной тухлой жиже на «ничейной» земле. Орали что-то нечеловеческое, били короткими очередями на все четыре стороны. Упавших поднимали пинками. Но спасительный пригорок вздыбился минометной вилкой.

– Ложись, ложись, бл…дь! Не стрелять! Бросай на хер, кому… Лежать!

– Всем бросить патроны, уж скоро граница… Акбар, дай бинт. Пакет дай, говорю.

– Зацепило, Миша? Что?

– Нет, нормально. Сдаваться надо. Посекут свои же.

Запенилось вокруг черно-синего мосластого кулака марлевое кружево.

– Акбар, если что, иди ты. Поймут, надеюсь, со второго раза. Иначе минами забьют. Похоже, участок пристрелян. А с мертвых ничего, кроме вони. Все: капитан Горшенев пошел сдаваться. Не стреляйте в белых голубей…

Отстегнув ремень с подсумком, Михаил тяжело поднялся на колени, пополз к лессовому гребню, потом, рывком выскочив на откос, замахал руками, развевая белые ленты. А за спиной, из-за реки сдвоенно ударили пулеметы. Горшенева отбросило вперед, и Акбар потерял его из виду.

– По е…му Афгану – огонь!

Кто-то толково выпустил две сигнальные ракеты в направлении пулеметного огня. Над головами низко заныло, и через несколько секунд серия разрывов грянула на афганском берегу.

Горшенев лежал, уткнувшись лицом в хрупкую, седую полынь, подвернув под себя руки.

– Вы нарушили государственную… На месте… за голову, – металлический голос обрывисто проникал в сознание.

– Мишка? Джума, ты слышишь?

Сзади навалились, вывернули локти.

– Смотри, осторожней. Чтобы не с гранатой. Это у них первое дело. Да пусть он и переворачивает. Эй, «душара», по-русски понимаешь? О, кивает! Поверни дружка лицом.

Отошли неспешно, держа автоматы наготове.

– Мишка, сейчас, погоди.

Пугающая белизна лба и щек. Синие, будто сшитые губы. Красный комок бинта прижат к груди…

– Раз-два-три. Раз-раз. Есть запись. С самого начала. Дата, время.

«– Я уже говорил. В прошлую пятницу… Хорошо, хорошо. Семнадцатого февраля. Этого года, восемьдесят девятого. Шестнадцатого, вечером, я остался ночевать у бывшего сослуживца капитана Горшенева в модуле. Давно не виделись, выпили. В гостиницу поздно было и не на чем. О поездке в Афганистан мы не договаривались. А дальше? Давайте я лучше письменно, а? Привычней, все же военный журналист…

– Вы, Аллахвердиев, в настоящий момент обвиняетесь в измене Родине и, реально, по трем статьям можете получить высшую меру. И судить вас будет трибунал. Разжалуют, погончики срежут ножничками – чик!

– Все, что я мог вспомнить, – изложил… Что еще? Имен, кроме погибшего Горшенева, тоже не помню, точнее, я их и не знал. Это ведь можно проверить, так? Совсем чужие солдаты, офицеры, сборная колонна.

– Ничего, сейчас поможем вспомнить и забыть поможем, если понадобится. Мы же люди государственные». (Топот, возня, приглушенный стон, харканье. Запись обрывается.)

…Ни хрена я тебе не скажу. Не твоего ума дело…И чего тут удивительного? Был ввод – молчали. Был вывод – кричали. Еще ввод – молчи. Так она и трахает нас, мать-история. Это у нас либо фарс, либо трагедия, а ей оплодотворяться надо, как всему живому. Иначе время перестанет быть! Сучонок твой сержант, зуб-то под коронкой. Интересно, почему от собственной крови тошнит?

«– Ни хрена я тебе не скажу, паскуда. Торопишься? Хочешь, стихи почитаю, там написал. Больше скажут, чем протоколы. Вот: «От Кабула до Термеза – сутки. От призыва до протеза – год. Все здоровые солдаты любят шутки. Искалеченные, те – наоборот. Ты промолви: «Вот и кончилась война», разотри слезу по грязному виску. Ах, как блещут на бушлатах ордена. В ресторанах водка по четвертаку. Не мешайте командарму одному молча мост переходить через Аму. Он последний, все припомнится ему. Катит воды мутно-красная Аму». Как? Нра…». (Возня, удары, топот. Запись обрывается.)

Командарм шагает по пустынному мосту Дружбы, командарм там же, но уже с пучком унылых гвоздик, и сын придерживает под руку отца, а на заднем плане – бронетранспортер с развернутым знаменем.

Первый снимок гулял по редакции газеты Киевского военного округа «Ленинское знамя» 11 или 12 февраля 1989 года, за три дня до завершения вывода советских войск из Афганистана. Второй украсил центральные издания утром 17 февраля.

Ничего удивительного! Была репетиция исторического момента. Ну, выдали генеральный прогон за премьеру. Вынесли яичко к Христову дню, с кем не бывает?

Что написано пером?.. Что снято? Как бы не так! А если ничего не написано и не снято, то и вырубать-засвечивать, выходит, нечего?

Вот, в Историческом формуляре 201-й мотострелковой дивизии нет документальных свидетельств об участии в походах, боях (операциях) в 1981–1985 гг. Зато есть такая запись: «14 февраля 1980 г. 201-я Гатчинская Краснознаменная мотострелковая дивизия по приказу министра обороны СССР в составе Ограниченного контингента советских войск введена на территорию Демократической Республики Афганистан для оказания интернациональной помощи в защите завоеваний Апрельской революции 1978 года». Если в таком документе пятилетний провал…

Где свои? Где чужие сны?

Может быть, всему виной мерзкий «афганец» – дух и прах пустыни. То он плавит мозги, то вымораживает. Как в феврале восемьдесят девятого. Что было, чего не было – все едино, когда сливаются земля и небо в бурой мгле…

– Такая странная фамилия. Это не шутка? – смуглая, унизанная кольцами рука осторожно подвинула серо-зеленую книжечку.

– Шутка? Я перед вами, ханум. На фото тоже я. Похож? Могу редакционное удостоверение показать. – В голосе сухощавого майора зазвучали веселые нотки. Это же надо! Глухая ночь. Пограничный город Термез. Обкомовская гостиница – лоно партии, можно сказать, и такой пассаж!

– Не надо вашего удостоверения, – подняла насурьмленные глаза породистая восточная красавица в расцвете лет. – Я не ханум. Аллахвердиев Акбар Акбарович. Смешно, да? Нет такой фамилии.

– Коллеги, у нас, кажется, проблемы. Вот хозяйка говорит, что я – это не я, – майор обернулся в полумрак вестибюля, где за низеньким вычурным столиком заполняли анкеты «коллеги» – плотный капитан с общевойсковыми эмблемами и широкоплечий парень в меховой куртке и вельветовой кепке. Последний и выбрался из кожаного кресла, подливая масла в огонь:

– А-а, пограничная зона. Конечно, это вражеский агент. Бдительность – превыше всего.

Капитан же громко хмыкнул и сверкнул из темноты очками в золотой оправе.

– Мадам, позвольте, – вельветовая кепка, казалось, просочилась вместе с очаровательной улыбкой и сочным тембром за холодное зеркальное стекло. – Уверяю вас – это он. Именно Акбар Акбарович. Посмотрите, у вас есть заявка из Ташкента, ЦК ЛКСМУ. Там все указано в точности.

– Ладно, ладно. Но все равно: не бывает такой фамилии. Второй этаж. Простите, в номере холодно. Отопительные приборы запрещены. Но там есть вторые одеяла.

Подхватили невеликий багаж – по дорожной сумке и картонной коробке у каждого. Майор отстал, на секунду задержался у стойки, что-то негромко сказал на мелодичном языке, отчего луноликая администраторша звонко рассмеялась, изящно повела рукой, как бы отмахиваясь. Ой, было в этом смехе такое, что не требовало перевода, но, тем не менее, у дверей люкса капитан поинтересовался:

Ознакомительная версия.