Марина Струк - Рассказы о Великой войне

Я долго не решалась приступить к этой эпохе — эпохе Великой Отечественной войны. Согласитесь, она совсем нелегкая ни для написания, ни для прочтения. Но не поделиться тем, что приходит в голову не могу.

А приходит в голову очень многое, и первым появился сюжет для романа. Когда-нибудь он непременно будет, а пока я предлагаю на ваш суд короткие зарисовки из той эпохи. Какие-то рассказы уже видели свет ранее, а значит, вы могли прочитать на форуме или в блоге. Но думаю, не дело им лежать разрозненными, потому и включаю их наравне с теми, которые увидите впервые.

Но они все будут разные, и даже времена затрагивать будут разные. И у всех них будет общей основа, тонкой нитью идущая через строки, таким страшным фоном или отголоском.

О мужчинах и женщинах, о старых и малых, о воинах и тех, кто был в тылу, о тех, кто вернулся, и о тех, кто остался навеки в той войне…

Ната попрыгала на месте, проверяя, не звенит ли что-то, не трясется ли в карманах. Все было нормально, потому она одернула рукава маскхалата, проверила, надежно ли повязана марля на прицеле. Любой нечаянный блик для нее означал смерть, потому и скрывала прицел до того момента, как достигнет позиции, которую приглядела еще несколько дней назад.

Прицел был трофейный, немецкий, с гуттаперчевым наглазником. Хороший прицел. Нет, советские прицелы, конечно, были ничуть не хуже, но вот ей лично был удобен именно этот. Еще со школы снайперов привыкла, где обучалась на винтовке с таким. В этом была для нее некая ирония — убивать немцев, находя тех через их родную оптику.

А еще у нее был удобный чехол для винтовки. Тоже трофей. Как напоминание о том, кого сумела перехитрить, пересидеть на позициях. Это был странная игра — на наблюдательность, на выносливость и терпение, на способность спрятаться и ударить первым. А ставкой в этой игре была жизнь. До этого дня ей везло. Но были и те, кого «переигрывали» фашистские снайпера. Люба, ее напарница и подруга еще со школы снайперов. Сколько раз она спорила с той, что ее привычка пристреливаться с одной позиции несколько раз не доведет до добра! Да та только смеялась в ответ, запрокидывая назад голову и обнажая ровный ряд зубов:

— Не бойся, Ната. Я заговоренная. Меня мать в детстве к бабке таскала, когда я скарлатину подхватила. Та и заговорила от смерти. Сказала, еще внуков понянчу…

Обманула Любку та бабка деревенская. Убил Любку одним коротким выстрелом в легкое «Франц четвертый», который повадился охотиться на их позициях. И товарища лейтенанта. Лейтенанта Тарасенко тоже убил… Ната знала, что это именно он, «Франц четвертый», сделал проклятый выстрел, когда тот осматривал позиции для будущего артобстрела. Чувствовала это неким шестым чувством, которое выработалось в ней за эти тринадцать месяцев, что она на фронте.

Ната привыкла давать имена своим противникам по этой «игре». Был и «Ганс второй», которого она выследила в паре с Любкой, и «Курт пятый», у которого она забрала чехол и портсигар с тонкими сигаретами, отданный после сослуживцам в батальоне. Жаль, имен она знала немецких мало, потому и приходилось нумеровать. И за каждого ставила зарубку на винтовке. Как это делал ее наставник по практическим занятиям в школе, якут Василий. И при этом старалась не думать, что у немцев были иные имена. Никогда не смотрела на случайно найденные при обыске карточки и письма. Чтобы не видеть в убитых ею при «игре» людей. Для нее они должны были быть только пронумерованными «Гансами», «Куртами», «Людвигами»…

«Франц четвертый» на удивление работал в одиночку, как доложили Нате разведчики. И любил сладкое, по-особому сворачивая обертку — в тонкую трубочку, будто в маленький прицел. Так что, подумала Ната, все будет по-честному, встанут один против одного, пока не пришлют замену Любке. И времени на эту охоту оставалось так мало — уже знали, что через несколько дней поднимутся на прорыв линии немецкой обороны, а значит, найти «Франца четвертого» ей будет в дальнейшем не суждено.

Надо было торопиться, подумала Ната, окидывая взглядом уже светлеющий небосвод. Скоро, совсем скоро поднимется солнце из-за горизонта, и в права вступит новый день. Очередной день войны, которая, как иногда казалось, никогда не закончится. До наступления еще есть время, и в этот день солдаты в окопах будет заниматься своими насущными делами: починка вещей, чистка оружия, кто-то даже сядет играть в потрепанные карты или будет писать письма домой, а кто-то выступит на посты — в караул или в наблюдение. Лишь она этот день проведет почти в полной неподвижности, под укрытием раскидистого куста калины, что облюбовала для себя на нейтральной полосе.

Она успела — легла в заранее подкопанную ямку еще до того, как развеялся легкий туман, что как обычно по ранней осени стелился над землей рваными полосами. Вскинула голову и проверила, верно ли выбрала место, не коснется ли ненароком ее даже малейший лучик солнца, который мог открыть ее для «Франца четвертого». И только потом расчехлила винтовку и сняла марлю с прицела.

Оружие привычно легло в руку, глаз быстро осмотрел местность, что открывалась обзору на сотни метров вперед. Все было тихо и спокойно, даже листва не шевелилась на кустарниках и деревьях. Но Ната знала, что «Франц четвертый» уже где-то расположился и точно так же, как она осматривает через прицел и это поле, и лес за ним, и окопы русских, и одинокие почерневшие останки некогда грозных машин немецкого танкового батальона.

Вскоре на немецких позициях проснулись, зашевелились. Участились переходы вдоль окопов. Задымила полевая кухня, разнося по округе аромат приготовленной пищи. Немцы настолько расслабились за эти дни без единого выстрела, что некоторые даже открыто присаживались на край бруствера и курили, ходили, не пригибаясь, не скрывая голову от снайперской пули. Решили, что Любка была единственным стрелком противоположной стороны, подумала Ната, в который раз наблюдая за очередным смельчаком. Нет, она не будет пока снимать ни пулеметчика, вышедшего из бревенчатого дота и лениво потягивающегося в лучах осеннего солнца. И лейтенанта, глядящего на русские позиции в бинокль из окопа, тоже не убьет сейчас, не пустит пулю прямо в один из окуляров. Ей нужен «Франц четвертый» сейчас и только он!

При воспоминании о том, как принесли разведчики тело Тарасенко, пальцы невольно напряглись, и Ната стала выравнивать дыхание, пытаясь расслабиться. Не думать пока об этом, говорила она себе. Но не могла не думать.

Коротко-стриженные русые волосы под фуражкой. Темно-голубые, почти синие глаза, Ната таких никогда не видела раньше. Длинные, как у пианиста, пальцы. Ямочка на подбородке и чуть пухлая нижняя губа. И улыбка… какая же у товарища лейтенанта улыбка! Была…

Она вспомнила, как без умолку говорила об артиллеристе Любка, влюблявшаяся так часто, что в голове Наты постоянно путались имена. Как уговорила ее однажды сходить к тем в расположение «попить чайку», пока было тихо на позициях. Ната тогда никак не могла отвести глаз от этого русоволосого лейтенанта, прячась в самом темном углу землянки от чужих глаз, краснея от своего интереса к нему.

Целое лето Ната и Тарасенко переглядывались украдкой, когда случайно встречались. Смущенно отводили глаза. Узнавали о потерях после очередного боя с каким-то странным страхом в груди. А однажды возвращавшихся на закате снайперов вдруг встретил у окопов лейтенант и попросил разрешения проводить до землянки, где те жили. У Наты даже уши покраснели под капюшоном маскхалата, когда Любка толкнула ее локтем тогда и подмигнула задорно, мол, вон оно что.