Иван Бородулин - Мы — разведка. Документальная повесть

Удивительны человеческие судьбы. Есть люди, на долю которых жизнь отпускает так много превратностей, невзгод и приключений, что их хватило бы доброму десятку шестидесятилетних.

Один из таких людей живет в Мурманске. Это молчаливый, малоприметный человек с чуть тронутыми сединой висками. На его худощавом смуглом лице глубокими складками расписались сорок девять лет, морские ветры и война.

…В Мурманском областном драмтеатре на торжественном заседании, посвященном 20-летию великой Победы, чествовали воинов — Героев Советского Союза, вручали им золотые часы с юбилейной надписью. Потом военный комиссар области гордо и тепло сказал о кавалерах ордена Славы трех степеней — высшей солдатской награды, назвал имена…

«…гвардии старшина запаса Бородулин Иван Алексеевич».

В зале смущенно поднялся сугубо штатский человек.

Ему долго и бурно аплодировал весь зал — от президиума до дежурных у входных дверей.

Потом мне довелось встретиться с Иваном Алексеевичем по долгу журналистской службы. Интервью было длинным, но, если можно так сказать, малопродуктивным.

— Значит, воевал в Заполярье, в 10-й гвардейской дивизии?

— Точно.

— А где?

— В разведке.

— А не могли бы вы рассказать о тех боевых делах, за которые получили награды?

— «Языков» таскали.

— И сколько же «натаскали»?

— Девятнадцать.

— Лично или вместе с товарищами?

— Ясное дело, с товарищами. И лично.

— Ну, а второй орден за что дали?

— За выполнение задания.

Вот таким образом и тянулась беседа. Мой собеседник выстреливал одним-двумя словами и невозмутимо ждал очередного вопроса. Однако, несмотря на всю скупость и односложность ответов, я узнал достаточно, чтобы без колебаний написать первый абзац об удивительности судеб.

Да, многое выпало на долю этого обыкновенного человека в годы войны и после нее. Не каждому дано пройти три фронта разведчиком, постоянно глядеть в лицо смерти и остаться в живых.

В 1941 году, когда гитлеровцы напали на нашу страну, Иван Бородулин был призван в армию с первого курса Ленинградского горного института. Учился в школе разведчиков. Был участником военного парада на Красной площади 7 ноября 1941 года, а в мае 1945 года расписался на рейхстаге. Первый раз его ранило на льду Ладожского озера в январе 1942 года и последний раз — 11 мая 1945 года северо-западнее Берлина.

Продолжительное время старшина Иван Бородулин командовал взводом разведки 28-го стрелкового полка 10-й гвардейской дивизии, действовавшей на Мурманском направлении. Он и его товарищи ходили по тылам врага, брали «языков», участвовали в освобождении Северной Норвегии, а затем вместе с 10-й гвардейской воевали на дорогах Польши, брали Штеттин и другие крепости на северо-востоке Германии.

Из армии демобилизованный 26-летний старшина принес три ордена Славы всех степеней, несколько медалей, польский боевой орден и старую мечту о высшем образовании.

Приехав на родину, в Карелию, Иван Бородулин работал секретарем Питкярантского райкома комсомола, а через год, загоревшись морем, решил пытать счастья в Мурманском мореходном училище. На экзамены он опоздал и пошел плавать в траловый флот матросом. Потом — школа усовершенствования командного состава. Она дала Бородулину диплом штурмана малого плавания и рабочее место в судоводительской рубке. И опять рейсы, рыба. Ступеньки на служебной лестнице: он — третий, второй и старший помощник капитана. Море любит сильных, но оно отнюдь не бережно обращается с ними. Здоровье запросило берега, и завтрашний капитан траулера уходит в диспетчеры рыбного порта. Утешением служит появившаяся возможность получить высшее образование. Бородулин поступает на заочное отделение Петрозаводского госуниверситета и, окончив историко-филологический факультет, получает диплом учителя.

Сейчас Иван Алексеевич Бородулин работает в автомотоклубе Мурманского ДОСААФа — учит допризывников водить мотоцикл и разбирать его железные внутренности.

Я спросил:

— Почему же так, старший штурман, дипломированный учитель и вдруг — инструктор по мотоделу?

Иван Алексеевич ответил не сразу и с каким-то едва уловимым вызовом:

— А мне нравится с ребятами, когда у них глаза горят,

— И как работа, удовлетворяет?

— Ясное дело. В прошлом году шестерых отправил в армию перворазрядниками. Очень нужно, чтоб наши ребята больше умели до призыва.

После войны многие большие военачальники написали мемуары, рассказали о стратегических замыслах, крупных операциях и сражениях.

Но кроме стратегии была на войне и повседневная «черная» работа, детали которой трудно запомнить и о которой ничего не записывалось в штабных документах. Работу эту делали люди. Они не совершали особых подвигов, и слава о них редко выходила за пределы полка или батальона. Но они отважно дрались, получали ордена, погибали в бою и умирали в госпиталях. Память о них неистребимо живет в семьях и на безымянных обелисках братских могил. А надо, чтоб их имена знали и помнили люди нового поколения, вся молодежь, а не только сыновья солдат. Рассказать о тех, кто мужественно бился и погиб за Родину, — высокий и неотложный долг оставшихся в живых.

Все эти соображения, одно за другим, я высказывал Ивану Алексеевичу Бородулину, убеждая его взяться за книжку о разведчиках. Сначала он отказался наотрез, потом обещал подумать, а через три дня позвонил по телефону и сказал, что попробует.

Перед тобой, читатель, книга, в которой ничего не выдумано и все герои которой носят свои имена и фамилии.

полковнику АНАТОЛИЮ ПАСЬКО,

лейтенанту ВИКТОРУ БАЛУХИНУ,

лейтенанту НИКОЛАЮ МОРОЗОВУ,

старшине ДМИТРИЮ ДОРОФЕЕВУ,

сержанту НИКОЛАЮ БЕРЬЯЛОВУ,

ефрейтору ПЕТРУ ГРИШКИНУ

сержанту ВИКТОРУ ФОМИЧЕВУ,

сержанту ЮРИЮ КРЫЛОВУ,

сержанту МИХАИЛУ СЫРИНУ,

сержанту СЕРГЕЮ СМИРНОВУ,

ефрейтору НИКОЛАЮ РАСОХИНУ

Тысяча девятьсот сорок первый год для меня и моих ровесников начался безоблачно. Мы, недавние десятиклассники, простившись со школой, как говорится, вышли в люди, на самостоятельную дорогу. Мы завели длинные и широкие, по моде, брюки, солидно, баском бросали в парикмахерских: «Побриться!» — и не особенно задумывались над какими-либо жизненными проблемами.

В Европе шла война. Мы читали в газетах, что германские войска взяли Варшаву, что пал Париж и немцы вошли в Прагу. Мы знали, что есть фашисты, Гитлер, но ставили их в своем понимании на те же полочки, что и англо-французских империалистов во главе с Черчиллем и Даладье.

Мы считали, что Красная Армия всех сильней и если кто-нибудь посмеет сунуть «свое свиное рыло в наш советский огород», то будет бит «малой кровью и могучим ударом». Мы пели «Если завтра война, если завтра в поход», нимало не представляя себе, а что будет, если завтра действительно война. Мы пели потому, что песни были бодрые, правильные и соответствовали нашему настроению. И, конечно, каждый из нас в то же время в меру сил и материальных возможностей двигался избранной дорогой в инженеры, врачи, агрономы.

Мои детство и отрочество, проходившие в лесах Карелии (есть там деревня Песчаная, моя родина), не были насыщены изобилием материальных благ, и поэтому стипендия в 300 рублей, положенная мне как студенту Ленинградского горного института, была значительной суммой. Во всяком случае, мне запросто удавалось сводить концы с концами в своем студенческом бюджете и лишь изредка взимать родственную дань с тетки, да и то, главным образом, в виде бесплатных обедов и ужинов.

Майские и июньские дни 1941 года в Ленинграде были теплыми и светлыми. По неписаной традиции наша студенческая братва запросто лишала себя сна и, несмотря на сессию, трудные экзамены, бодрствовала белыми ночами в ленинградских парках и скверах.

Воскресный день 22 июня тоже был теплым, солнечным, и я долго не мог поверить в ошеломляющую новость: «Война!», не сразу понял страшный смысл этого зазвучавшего по-новому — совсем не так, как в песнях, — слова. Война! Надо было что-то делать, куда-то бежать, кому-то помогать. Но я не знал, что делать и куда бежать.

Вывел меня из этой растерянности Володька Пантелеев, мой дружок и однокашник. Он влетел в комнату с восторженным воплем: