Художник Чернышев П. М.
Кафедральное совещание закончилось, просторный кабинет начальника хирургической клиники опустел. Молодой адъюнкт, кандидатская диссертация которого обсуждалась сегодня, последним вышел из комнаты.
Профессор Румянцев проводил его одобрительным взглядом: хороший мальчик — способный, трудолюбивый, культурный. Увлекается, конечно, слишком спешит с категоричными выводами, особенно насчет шва сосудов, но это ничего: молод, поумнеет со временем. А как ему хотелось задержаться и еще поспорить! Однако постеснялся в субботу задерживать шефа. Ничего, после поговорю с ним. Защита, безусловно, пройдет хорошо.
Профессор взглянул на часы. Ого, только половина третьего, а все дела уже закончены. Через полчаса он будет дома, все собрано, машина готова, можно будет даже вздремнуть часок. Если выехать в восемнадцать тридцать, то к восьми вечера он будет на месте, успеет постоять на тяге, а ночью — на ток! Погода словно по заказу, и теперь уже надолго, пока не пойдет ладожский лед.
Румянцев посмотрел в высокое окно. Могучий простор Невы кое-где, будто мелкой чешуей, блестел едва заметной рябью. На чистом, чуть туманном небе мягко светился золотой шпиль Петропавловской крепости. Большая белая чайка плавно развернулась в воздухе прямо перед окном, как бы приглашая за собой. Тишина, теплынь, сегодня вальдшнеп хорошо потянет.
Профессор встал, прошелся по кабинету. Стенное зеркало отразило его крупную, начавшую тяжелеть фигуру, красноватое лицо под шапкой пышных седых волос. Все-таки хорошо жить на свете, даже когда тебе за шестьдесят! Он вернулся к столу и набрал номер гаража.
— Это — Румянцев. Скажите-ка Степану Петровичу, чтобы запрягал.
— А он уже выехал, товарищ генерал. Сейчас машина, верно, уже у вас.
Решительно сегодня все как-то особенно ладилось, даже в мелочах — шофер профессора частенько запаздывал.
Румянцев взял со стола портфель, и лицо его сразу омрачилось. Под портфелем лежала толстая голубая папка — рукопись, присланная на отзыв издательством, — о существовании которой он совсем забыл. Экая досада! Рецензию нужно написать к среде, а вторник — операционный день. Взять домой? Нет, хотелось бы выйти отсюда свободным. Румянцев снова взглянул на часы. Ну что же, в его распоряжении полтора часа, просмотреть рукопись он успеет. Если работа хорошая — отзыв написать недолго, найдется время в понедельник, а если плохая — писать придется много, зато можно* не спешить. Он сел за стол, позвонил швейцару и попросил передать шоферу, чтобы тот шел обедать — машина понадобится через час. Потом со вздохом открыл папку. «Атлас по холецистографии[1], составленный кандидатом медицинских наук Б. К. Алейниковым», — прочитал он. Текст на пятидесяти страницах, остальное — фотокопии рентгенограмм и схемы к ним. Отлично, это займет немного времени. Снимки как будто хороши. А как они подобраны?
Прежде чем приступать к чтению, Румянцев бегло, раздел за разделом, просмотрел иллюстрации и вдруг остановился.
— Что такое?… Постойте… — Он взглянул пристальнее. Почему так необыкновенно знакомо вот это изображение? Снимок желчного пузыря, большого, перетянутого в виде песочных часов почти посредине… Камней в пузыре нет. И изгиб шейки, и перетяжка спайкой! Нет, здесь не просто сходство! Он узнал этот желчный пузырь, как узнал бы знакомое лицо. Невероятно! Неужели возможна такая случайность? Ведь прошло пять лет!..
Продолжая рассматривать снимок, профессор откинулся в кресле. События прошлого с необычайной яркостью встали перед ним.
Это случилось тоже весной и тоже в субботу, только далеко отсюда, там, на западе…
Смеркалось. К вечеру стало тихо, тепло, и отовсюду, с оголенных еще деревьев, доносились песни черных дроздов.
Майор-интендант открыл калитку перед главным хирургом группы полковником Румянцевым.
— Что-то вы поздно сегодня, товарищ полковник! Мы с женой, по случаю субботы, собрались в Дом офицера. — Он обернулся к дому. — Лена! Не запирай парадное, пришел профессор! А может быть, присоединитесь? Говорят, неплохой фильм.
— Нет, спасибо, не могу.
— Да, вам на охоту готовиться? Хороша погода, до того тепло — просто не поверишь, что дома еще зима. Сейчас передавали — в Москве минус десять… Ну, пошли, Лена. Пока, Иван Михайлович! Ни пуха вам ни пера!
Соседи ушли по сумеречной улице, а Румянцев, пройдя между двумя рядами пирамидальных туй, поднялся на крыльцо коттеджа, нижний этаж которого он занимал.
«Ничего еще не знают! Ни пуха ни пера — как же!» — подумал он, входя в маленькую переднюю.
Румянцев повесил шинель на плечики, прошел в свои комнаты и зажег свет. Собака, рослый кофейно-пегий грифон, завертелась вокруг, чихая от избытка чувств, но хозяин, не приласкав, отослал ее, обиженную, на место.
Устал он сегодня и на душе неспокойно. Нынче утром, в восьми километрах от города обстреляли машину командующего. Уже почти год, как окончилась война. На территории Народной Демократической Республики ликвидированы последние национал-фашистские банды. Казалось, все тихо и спокойно. Нет! Командующий, конечно, прав: тут не остатки старого, это протянулась через границу новая, еще более опасная рука…
Бандиты, засевшие в густой сосновой посадке вдоль шоссе, пропустили головной бронетранспортер и из нескольких автоматов ударили по легковой машине. Шофер, пронизанный пулей, не бросил руль и вывел машину командующего из-под обстрела. Маршалу только слегка оцарапало шею, но сидевший рядом с ним генерал был тяжело ранен.
С замыкающего бронетранспортера охрана открыла огонь по чаще, но на выстрелы никто не отвечал. Автоматчики бросились в посадку и застряли в непролазном молодом сосняке. Пока пробирались — за соснами грохнул сильный взрыв, высоко взлетели обломки. Когда люди выбрались, наконец, из чащи на проселочную дорогу — она упиралась в бурлящую-весенней водой речку, — вниз по течению уплывали остатки взорванного моста. Переправа задержала преследование, диверсанты скрылись, видимо уехали на грузовой машине, след которой нашли в роще за рекой.
Обо всем этом командующий рассказал хирургу во время осмотра и несложной перевязки, и профессор, за свои 56 лет видевший разных людей, не мог не подивиться спокойствию рассказа и невозмутимой ясности лица человека, только что пережившего смертельную опасность.
Потом оперировали тяжелораненых. Оба были в плохом состоянии, особенно немолодой и слабый здоровьем генерал. Всего в этот день главный хирург сделал пять больших операций, не успел пообедать, был утомлен и встревожен. О завтрашней поездке на охоту нечего и думать.
Румянцев с сожалением поглядел на ружья, висевшие над диваном, сбросил китель, выпустил собаку в потемневший сад и осмотрел свое холостяцкое хозяйство. Хлеб, масло, холодная жареная утка, консервы — вполне достаточно, не страшно, что опоздал в столовую. Включив чайник, он прилег на диван, но почти тотчас услышал движение в передней. Да ведь входная дверь осталась открытой! Кто это? Неужели еще что- нибудь случилось?
— Прошу простить! — ответил чужой, явно не русский голос.
Профессор поднялся, вышел в переднюю. Там стоял незнакомый худой человек в зеленой байковой пижаме, в мягких туфлях, — видимо, выбежал из дому в чем был. На его взволнованном бледном молодом лице чернели подстриженные усики. Он с опаской посматривал на Рекса, который вошел с ним со двора и теперь обнюхивал его, виляя обрубком хвоста.
— В чем дело? Не бойтесь, он не тронет. Рекс, на место!
— Прошу простить, пане профессор… — повторил черноусый, — я сосед, Ружек, з механичнего, ту, напротив… Ох, беда!.. — волнуясь, он не находил русских слов, и хирург попросил его перейти на родной язык. Тогда черноусый объяснил, что он живет через улицу, в большом доме, рядом с разрушенным зданием, работает техником на механическом заводе. Несколько минут назад жена хотела поправить занавеску на окне, поскользнулась на табурете, выдавила стекло и глубоко порезала руку в локте. Столько вышло крови — Иезус-Мария! Он затянул ей руку полотенцем… И никого с ней нет, соседи все ушли…
Румянцев вообще, — а особенно здесь, за границей, — старался избегать всего, что сколько-нибудь походило на частную практику, но тут отказываться не приходилось. Он быстро прошел в комнату, надел китель, захватил пару перевязочных пакетов и склянку с йодом, выдернул вилку закипавшего чайника и возвратился в переднюю, взял фуражку, взглянул на шинель. Черноусый ломал пальцы и топтался от нетерпения.
— Тут рядом, пане профессор. Скорее, умоляю пана!
