Геннадий Казанцев. Страна Лимония
Эта книга — своего рода приглашение войти в обыденный мир рядовых сотрудников спецслужб некогда могущественного государства — Советского Союза. В мир, в котором, как ни досадно, нет места подвигу, где нет брутальных героев, в котором война — всего лишь рабочая обстановка оторванных от Родины офицеров элитного подразделения КГБ СССР. На её страницах воспроизведён небольшой отрезок войны в Афганистане, воспроизведён так, как его описывают собравшиеся на дружеской пирушке ветераны группы «Каскад», успевшие расслабиться после печально известного третьего тоста. Украдкой смахнув слезу, седовласые майоры и генералы, перебивая друг друга, начинают вспоминать эпизоды своей боевой юности, от которых их ещё крепкие тела сотрясают раскаты заразительного мужского смеха. Человеческая память — не лучшее подспорье для историка. А если принимать на веру рассказы «разбушевавшихся» ветеранов, то и вовсе стираются грани между правдой и вымыслом. Именно на этом зыбком фундаменте военного фольклора построена вся книга. Духом весёлого оптимизма, основанном на забвении душевных ран и спасительной полуправде, пропитаны её страницы.
Да, всё, что изложено в книге, — чистой воды вымысел, если даже хотите — ложь. Но с другой стороны — это истинная правда, основанная на реальных эпизодах. Это попытка собрать из мозаики разрозненных частных сюжетов целостную картину уютного виртуального мира, в котором пребывает коллективная память уставших от войны работников «плаща и кинжала».
Я заранее приношу извинения тем, чьи судьбы были исковерканы Афганской войной, в ком время так и не залечило раны утраты родных и близких; тем, кто ещё не готов к восприятию кровавых событий через призму бесхитростного солдатского юмора. Мне хотелось бы избежать обид тех моих товарищей и командиров, кто узнал себя в далеко не героических персонажах этого повествования. Пусть простят меня также и те, кому приверженность изящной словесности мешает восприятию сюжета, изобилующего лексическими оборотами, выходящими за рамки классического литературного языка. К сожалению, у войны свои языковые нормы, а мы, её рядовые участники, всего лишь их придерживались.
И если, читатель, всё сказанное мною тебя не смутило, тогда расслабься и войди в «беззаботный» мир военных будней, каким его сохранила наша память.
Казанцев Геннадий Николаевич
— Нет, мужики, не могу! Я подписку давал, — в третий раз отбивался от своих сослуживцев Юрка Дымов, — и не просите... Гера, плесни...
Герман, возбуждённый получасовым допросом своего товарища, подрагивающими руками наполнил его охотничью стопку грузинским коньяком. Собутыльники оживились. В кабинете ближе к десяти вечера сидело четверо оперработников, все в звании капитанов, трое из которых — Юрка, Герман Потскоптенко и Генка Легостаев — каких-то пять лет назад учились на одном факультете Электротехнического института города N-ска. Четвёртым был Славка Затулин — потомственный чекист, года на три старше их по возрасту, окончивший истфак в Педагогическом, — неискоренимый романтик и приторно-сентиментальный молодой человек. Дверь кабинета был закрыта изнутри на ключ. На стене сетевой радиоприёмник передавал концерт по заявкам, внося сумятицу в общение. Бывшие однокурсники держали удар за ударом в отличие от чувствительного Славки, который на третьей стопке скис и по мере набора градуса периодически выпадал из темы.
Вот опять он закрутил свою нудную шарманку:
— Она кричала?
— Кто? — не понял допрашиваемый.
— Ну, дочка... как его... — Амина!
— Не знаю... я не слышал. Я её увидел только, когда стрельба закончилась и наши начали выносить трупы. Девчонка был жива, лежала на носилках...
— Юрка! Ты это уже рассказывал, — встрял Генка, поправляя сбившуюся чёлку своих красивых, цвета воронова крыла волос с «фирменной» белой прядью. — Ты ей ещё колено прострелил.
— Да не я! Я лежал под диваном и бил по всем, кто заглядывал в комнату. Женщин среди них не было!
— А как ты определял, где свои, а где чужие? — перехватил инициативу Герман.
— По обувке. Наши-то все в кроссовках были и спецформе, пошили накануне... Цвет ещё такой — песочно-кремовый.
— Как же ты под диваном оказался?
— Со страху. Вбежал в проходную комнату, а тут давай все ломиться... Двоих уложил. Третий с гранатомётом влетел. И его тоже... А он, подлюка, успел на курок нажать. Выстрел ушёл в другую комнату, а самого нафара взрывной волной — в дверь напротив. Так он с дверью и вылетел.
— Нафар — это афганца так звали? — полюбопытствовал гуманист Слава.
— Славка, заткнись, не перебивай, — зашипел Легостаев.
— Нет, нафар — это по-ихнему «человек»...
— Так это ты — человека... значит, того!?.. — в ужасе отшатнулся Славка.
Лицо Дымова перекосила досада. Герман и Генка угрожающе зашипели.
— Там людей не осталось, — взяв себя в руки, оправдывался ветеран, — одни д`ухи!
— А эти кто такие? — не унимался сентиментальный коллега.
— Враги! — обиженно выдохнул рассказчик. — «Душманы» по-ихнему. Духи, понимаешь! Духи!.. — И, уже запутавшись в собственных объяснениях, добавил: — Мы их «духами» для краткости... понял?
— Понял... а что тут не понять, — расслабился Славка.
— Ладно, ладно, дальше давай, — скорчив презрительную гримасу в адрес бестолкового гуманиста, ободрил рассказчика обладатель «фирменной» пряди. — И что, как нафара с дверью снесло, ты сразу под диван?
— Ну да! А куда ещё? Наши-то сразу две «мухи» разрядили по комнате. Один — промах: в стену угодило, а когда второй выстрел рванул, я уже под диваном лежал. Слух потерял сразу. Ору во всю глотку — свои, мол, свои! А голоса не слышу. Так до конца боя и пролежал под диваном. Вроде, не зря — завалил с десяток «зелёных»...
Взволнованные услышанным, опера разом закурили. Дым слоёным пирогом висел над молодыми людьми. Все молчали. Умолк даже сетевой радиоприёмник, завершив прелюдию к «Послеполуденному отдыху фавна» Дебюсси. Было слышно, как тикали настольные, каслинского литья часы со скульптурным изображением коня на водопое. Юрка Дымов стекленел, упёршись глазами в облупленного двуглавого орла своего старинного сейфа. С лёгким шелестом на застеленный газетами стол опадал пепел болгарских сигарет. Наконец возникшей паузой воспользовался неугомонный радиоприёмник: «Коллектив детского сада номер пятнадцать Октябрьского района, — изрёк эбонитовый ящик, — поздравляет своего бессменного директора Вегенер Любовь Карловну с сорокапятилетием и просит исполнить для неё...»
— «Реквием» Моцарта, — предопределяя желание коллектива детского сада, влез в поздравления Легостаев.
— ...«Полёт шмеля» Римского-Корсакова, — закончил предложение слащавый дикторский голос.
— Ну что за дичь! Никогда не поверю, что воспитатели детского сада вообще смогут отличить Римского от Корсакова! — возмутился Генка.
— Оставь ящик в покое, пусть себе бухтит, — урезонил его Герман. — Лишь бы нас из коридора не было слышно. — И, повернувшись к Юрке: — Наших-то много полегло?
Дымов продолжал молча глядеть на двуглавого орла.
— Потери были большие? — по-новому отформатировал вопрос Герман.
— Не буду я... — хрипло отозвался Юрка, — ...не буду...
— Ладно, ладно, нельзя — так нельзя, — стушевался автор некорректного вопроса.
По лицу его товарища рывками катилась слеза. Юрка упрямо смотрел на железный шкаф и еле заметно подёргивал губами.
— Хорош, Гера, кончай допрос, — попытался вырулить из щекотливой ситуации Генка и, обращаясь к молодому ветерану, предложил: — Ты бы хоть орден показал!
Юрка молча встал, нетвёрдо прошёл к сейфу и минуту хрустел в его старческом чреве двумя огромными ключами. Потом, чуть отворив бронированную дверь, залез рукой на верхнюю полку и вытащил небольшую картонную коробочку с номером.
— Вот... — выдавил он, передавая невзрачный предмет красавцу Легостаеву.
Тот с благоговением открыл крышку и двумя пальцами извлёк орден.
— «Красная Звезда»! — восхищённо произнёс он.
— Дай подержать, — потянулся к награде Герман. — Да, красота!.. Ого, а тяжёлый какой!
Потом «Звезда» перекочевала в руки Затулину, который даже не стал комментировать свои впечатления, а быстро свинтил крепёжную шайбу и начал примерять орден к нагрудному карману своего пиджака.
— Будет уже... отдай, пока не сломал... — очнулся орденоносец, незаметно убирая тыльной стороной ладони предательскую влагу. — Заработай сперва, а потом уж дырки крути!
— Да, Славка, вертай все взад, обмыть ещё надо! — поддержал друга Герман.
— Я уже раз десять обмывал... — начал было Юрка.
