Сергей Герман - Штрафная мразь

Я задумал написать эту книгу много лет тому назад. И только лишь вчера поставил последнюю точку в повести о советских штрафниках. Она не претендует на историко-документальную достоверность. В ней нет архивной точности и сенсационных открытий.

Вполне возможно, что есть какие-либо погрешности в датах, названиях мест боёв, по причине того, что в то время, когда я начинал писать эту книгу, на теме штрафников Красной армии ещё лежало табу. Но в основу этой книги легли судьбы реально существовавших людей.

Впоследствии я уже не захотел ничего менять, исправлять возможные ошибки или неточности. Оставил всё так, как и было в первоначальном тексте, прежде всего потому, что эта книга задумывалась не как хронологическая летопись, а как повествование о солдатах-штрафниках, всех тех, кто впоследствии был проклят и забыт.

В одну из хмурых, октябрьских ночей 1943 года к полузабытому лесному полустанку, скрипя и постанывая на рельсовых стыках, словно уставший и больной человек, подошёл железнодорожный состав.

Паровоз сипло рявкнул, окутался дымом и паром, заскрипел тормозами и загремел сцепами. Состав вздрогнул и остановился.

В холодных вагонах, из железных бочек, переделанных в печки — буржуйки, щелкая и дымя посыпались угольки и зола.

Короткий состав, составленный лишь из нескольких теплушек, почти сливался с небом. В темноте едва угадывалось его смутное очертание.

Это был воинский эшелон. В нём доставили пополнение для фронта. В двух крайних вагонах на двухэтажных не струганных нарах ехали безоружные красноармейцы — вчерашние зэки, окруженцы, дезертиры и бывшие пленные, освобождённые из немецких лагерей.

На площадках за вагонами кутались в шинели от холодного ветра охранники с винтовками. Двери вагонов были закрыты, щеколды перевязаны толстой проволокой.

Впереди, там, где натружено пыхтел паровоз, ярко светился зольник. На испачканное мазутом полотно сыпалась жаркая светящаяся зола. Где-то высоко в небе висела одинокая, бледная луна.

Воздух в лесу был сырым, холодным, и в нём тревожно повисла стылая осенняя тишина.

В свете тусклой ночной лампочки дрожала неровная тень часового, стоявшего на платформе рядом с закрытой металлической дверью.

На стене, рядом с дверью осенний ветер трепал плакат: «Берегись сыпного тифа!»

Бумага плакатика была серая, шершавая, словно тельце тифозной вши.

Чумазый маневровый паровозик устало тянул по запасным путям цистерны с мазутом, и пожилой усатый железнодорожник махнул ему жёлтым флажком. На его спине коробился мокрый серо-зелёный плащ, под которым для тепла был пододета ватная грязноватая телогрейка.

Луч прожектора пробежал по крыше полосатой будки и дому путевого обходчика.

Клочья тумана, будто куски рваной простыни неряшливо свисали с берёзовых веток и сосновых лап.

В воздухе плавало беспросветное отчуждение, словно кто-то чужой и страшный не хотел пускать в это безмолвие посторонних людей.

Из головной теплушки выскочил маленький капитан в длиннополой, мешковатой шинели, запнулся о рельсы, устоял и заорал вдоль путей.

— Выходи строиться! Быстрее! Не задерживаться!

Крик офицера разорвал и вспугнул утреннюю тишину.

Уже через минуту, словно эхом разнеслись хриплые громкие голоса младшего комсостава вперемешку с нервной, злой матерщиной, и скрипом отодвигаемых вагонных дверей.

Ёжась от ночной прохлады и прерванного сна, бойцы соскакивали на испачканную мазутом землю и торопливо становились в строй.

На полустанке было темно, небо было серым, в мелких крапинках звёзд.

Лученков кубарем скатился с нар, поспешно надел шинель, подпоясался, схватил тощий вещмешок и выпрыгнул из вагона.

Под ногами шуршала стылая щебёнка, вобравшая в себя ночной холод и влагу. Холодный воздух пах дождём и паровозным дымом. Отблеск луча прожектора лежал на затворах винтовок и лицах солдат, одинаково безликих и молчаливых.

— Стан-но-вись! — вновь закричал офицер. Он стоял под фонарём сцепив руки за спиной, смотрел на строившихся солдат.

Откуда-то со стороны, на людей уже накатывала едва ощутимая волна близкого фронта, смертельной опасности и тревоги. А сверху, с самых небес на них уже смотрели ангелы смерти Азраил и Аваддон, выбирая для себя тех, кого уже совсем скоро они должны были забрать с собой в Царство мёртвых.

Пристальные взгляды Ангелов проникали в души людей сквозь толщу тумана, шинели и гимнастёрки, и они, до этой минуты галдевшие, покрикивающие, похохатывающие постепенно стихали, прислушиваясь к новому и доселе незнакомому им ощущению.

Отдельно от маршевой колонны, рядом с крайними теплушками стояла разношерстная толпа. С первого раза было не понять, кто это такие. То ли солдаты. То ли уркаганы.

Одеты они были в форменную одежду армейского образца, но без погон и звёздочек на пилотках.

Вид — расхлябанный. На руках татуировки.

По рядам пошёл гулять шёпот:

— Штрафники!.. Штрафники!..

Кто-то из новобранцев, в новом, ещё необмятом обмундировании с интересом вытягивал шею.

— Где? Где штрафники?

Молодой блатарь с перебитым носом, стоящий в строю штрафников, хищно улыбнулся, показывая металлические «фиксы» и спросил раздражённо:

— Чего зенки топыришь? К нам хочешь?

Новобранец уловил в его тоне угрозу, нервно затоптался на месте, стараясь не встретиться с блатарем глазами, и нырнул за спины других бойцов.

Штрафники! Одно это слово бросало в дрожь.

Штрафная рота- на несколько часов боя. В лучшем случае — на несколько суток. Первый эшелон в наступлении. Первая траншея в обороне. Назад — ни шагу.

Попасть в штрафную часть, почти всегда означало одно — погибнуть. Или стать инвалидом. Но это в лучшем случае. Смертники!

— Товaрищ стaршинаa- не унимался блатарь, — разреши к фраерам сходить. Все бабки ваши, жрaтваa — наша. Всё по закону!

— Кaкой я тебе товaрищ! — огрызался стaршинa. Серый волк в лесу тебе товaрищ. Кончaй базар!

— Зря ты так со мной стaршинa, — не унимался задиристый парень. — Я двух легавых загрыз пока меня не скрутили — и тебя зaгрызу, не поморщусь!

— Я те зaгрызу, сявкa, — вскипел стaршинa. — И до фронта не доедешь! Сейчас отведу за путя и шлёпну. Я таких в Гражданскую…. огрызок!

Штрафники засмеялись.

— Раз-говорчики! Ста-новись! Равняй-сь! — заорал капитан.

Подошёл лейтенант. Прикрикнул, — а ну тихо!

Пополнение для штрафной роты отвели в сторону, отдельно от общего строя. Командиры провели перекличку, доложили капитану.

Тот провёл краткий инструктаж. Приказал не курить в строю. Предупредил, что отставшие и потерявшиеся приравниваются к дезертирам, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Кто — то из штрафников запальчиво крикнул из середины строя:

— Напугали блядь абортом!

Крикуна перебил хриплый насмешливый голос.

— Молчи Клёпа! Вологодский конвой шуток не понимает: стреляет без предупреждения!

Раздался хохот.

Капитан выждал, когда смех утихнет. Покатал желваки. А потом сказал медленно и отчётливо:

— Ну вот, опять весёлые попались. В прошлом эшелоне было двое таких-же. Смеялись и досмеялись. Метрах в ста отсюда лежат. Для них война уже закончилась!

Сказал он это так буднично и просто, что все поверили. Так и есть. Шутки закончились. Помрачнели.

Капитан, уловив смену настроения, усмехнулся.

— Ну что, пошутковали?!

— Куда идем-то? — крикнул кто-то.

Капитан не ответил, дал отмашку рукой.

Стоявший рядом старшина громко, напрягая на шее жилы, гаркнул:

— Напраа-воо! Шаго-оом арш!

Эшелон двинулся назад, а штрафников повели в сторону фронта. Уже светало.

Багрово-красное солнце поднималось из-за кромки леса. Чёрными провалами зияли не прикрытые двери вагонов-теплушек.

Были эти провалы мрачны и неразличимы, словно будущее этих людей, целой страны. Чернота как бы сожрала всякую надежду.

Через пару часов марша до колонны донесся странный низкий гул.

Все поняли, что это канонада. Значит фронт рядом.

В штрафники часть бойцов попала из кадрового состава. Это были бывшие красноармейцы и сержанты всех родов войск: пехота, артиллеристы, танкисты. В основном обыкновенные «залётчики», отправленные в штрафную за нарушения дисциплины: самоволки и пъянство. Были и осужденные за совершение воинских преступлений: самострелы, дезертиры, растратчики, или просто те, кому не повезло.