Моя тяжелая счастливая жизнь - Ксения Олеговна Золотарева

ДОРОГА В ПРОШЛОЕ

Вспоминая своё военное детство и послевоенную юность, не желая, чтобы годы, прожитые на просторах любимой Кубани в тяжёлое для меня и моей Родины время, кануло в Лету, я решила поведать миру о людях, таких близких и родных моему сердцу, о той жизни, которую, может, и хотелось бы забыть навечно, но стереть из своей памяти не представлялось возможным. Общение с прошлым, которое, клянусь, для меня горше полыни, с каждым годом почему-то всё прочнее оседает в моём сердце, всё тягостнее теребит мою душу, что не поделиться им, мой читатель, не могу… Как не могу забыть тех дней, где радость и горе сливались воедино и открывали моему юному взору всё новые и новые житейские мудрости.

Моя мама часто вспоминала тот тёплый июньский день 1928 года, когда мой день рождения в станице Курганной радовал не только членов моей семьи, но и всех жителей, которые всегда вместе разделяли счастливые минуты этой беззаботной, такой лёгкой и свободной жизни. Ведь это было ещё до войны…

Мама, влюблённая в исторические романы А. Дюма, дала мне необычное для казачьей станицы имя – Генриетта. Отец спорить не стал, имя звучало по-новому, как вся та новая жизнь, которой грезила молодая страна.

Спасаясь от разразившегося голодомора, моя семья переехала в Пятигорск, к тому времени ставший административным центром Северо-Кавказского края. Экономическое образование помогло моему любимому папочке (так ласково только я его называла) получить место инспектора в государственном банке. Мама стала работать учителем в начальной школе.

Неожиданно, по клеветническому доносу, папу арестовали и осудили «на десять лет, без права переписки». Вскоре из места заключения пришло известие о том, что отец умер от сердечной недостаточности. В «хрущёвскую оттепель» мы получили справку Генеральной прокуратуры о реабилитации отца, но боль утраты осталась навсегда.

Мы вернулись на Кубань, но уже без отца, без человека, который с детства меня учил любить весь мир. Переехав в станицу Попутную Отрадненского района, я понимала, что война не обойдёт и этот населённый пункт. Уже здесь я пошла в школу. Помню, как вчера, эту прекрасную женщину, учителя немецкого языка, своего классного руководителя. Она была стройна, как иголочка, грациозна.

В станице меня и мою семью знали многие. Наша семья всегда приходила на помощь, когда делом, а когда и словом поддерживали соседей, особенно стариков. То сено заготовить, то дрова наколоть, а мне доставалась работа по дому: убрать, постирать и приготовить обед. В августе 1943 года сюда вошли немцы. Это было страшное, тяжёлое время. Не забуду никогда, как я однажды оказалась буквально на шаг от смерти.

Фашисты хотели доказать миру, что народам Северного Кавказа по душе нацистский порядок. Они желали найти союзников среди здешних жителей. И во главу ставили общение с людьми интеллигентными, пользующимися уважением и доверием.

Немцы решили, что для их пропагандистских целей как нельзя лучше подхожу я – девушка с необычным именем, умеющая говорить по-немецки. К тому же они были уверены, что красивая девушка, понимающая толк в литературе, искусстве, даст согласие на сотрудничество, если альтернативой ему будет смерть. Что я должна была делать?! Да всего лишь работать у немцев… Работать в созданной оккупантами газете.

Меня, пятнадцатилетнюю девочку, десять раз допрашивали, избивали, угрожали расстрелом. Но я не сдавалась, несмотря на нестерпимую боль, которая лишала меня последних сил. Я решительно отказывалась вновь и вновь, заявляя: «Не боюсь смерти! И на вас, на наших врагов работать не буду!» Они не понимали русского и от злости били сильнее. В ответ я вторила на их языке: «Ich habe keine Angst vor dem Tod! Und für dich, für unsere Feinde werde ich nicht arbeiten!» 1.

В очередной раз после допроса, истерзанная пытками, я вырвалась из неволи и пыталась бежать. Но побег мой не увенчался успехом, немецкий солдат кричал мне вслед: «Warte, ich schieße»². От пыток, пустоты в животе потемнело в глазах, я потеряла сознание, упав навзничь. Очнулась в сыром промозглом помещении с закоптелыми стенами. Но это ещё не всё: ужас заключался в том, что было слышно, как своими маленькими мерзкими лапками крысы бегали подле меня. Трудно сказать, сколько я там просидела, но была надежда, что немцев наши выгонят из станицы, меня найдут и вытащат из погреба. Сидела я в кромешной темноте. Мне не приносили ни еду, ни воду. Запах там был настолько отвратительным, что казалось, до меня здесь были не только живые, но и мёртвые. Со временем я стала привыкать к одиночеству, мраку и вони. И это была та самая страшная война…

Примерно на пятый день дверца погреба открылась, опустилась лестница, немец скомандовал: «Schnell, schnell, raus. Wem sage ich das?!»³. До сих пор эти слова какой-то страшной болью отдают барабанной дробью. Он отвел меня в соседнюю хату (там была солдатская столовая), заставил перемыть горы немытой посуды. В животе урчало от голода. Пытаясь отмыть вонючий жир холодной водой, я не переставала повторять: «Только бы выбраться… Только бы оказаться на воле…» Когда посуда вся была перемыта, немец поставил передо мной тарелку свежей каши с тушёнкой и сказал: «Essen, verdient»⁴.

Я с жадностью набросилась на еду и, ничуть не стесняясь этого фашиста, стала уплетать кашу за обе щеки, но, наверное, мое поведение только разозлило проклятого немца, и он изо всех сил руками толкнул меня в спину, а недоеденная каша с грохотом полетела на пол. С жадностью смотрела, как куски тушёнки забрызгали пол, и только хотела подобрать их, как Эрих (так называли этого солдата другие немцы) схватил меня за шиворот и вывел на крыльцо. То ли от слабости, то ли просто, потеряв равновесие, я не удержалась

на ногах и кубарем скатилась с крыльца. Пока мой враг замешкался, я пулей рванула в сторону своего дома. Я не бежала, я летела, не чуя под собой ног. «Сейчас застрелит, сейчас застрелит,»– слышала отзвук в своем сердце. Но я бежала… Бежала, то закрывая, то вновь на миг открывая глаза. Боялась ли я смерти?! Наверное… Но больше, скорее всего, я боялась вернуться в то страшное тёмное холодное место, где нет жизни, где нет ничего, что может быть связано со словом «жизнь».

По окончании войны я часто задавала себе вопросы, которые так и остались без ответа: почему он меня не застрелил,