Ознакомительная версия.
— Быстрее!
Девушка приподнялась, быстро огляделась по сторонам. Вот он лежит, начальник лагеря, старший этого отряда боевиков. Сколько зла и издевательств она натерпелась от него! Сколько раз она выполняла прихоти его и его друзей, что только ни вытворяли они с ней всем скопом, когда, перепившись, притаскивали ее к себе в землянку!.. И сейчас помочь ему выжить?..
А вон стоит окровавленный, с вывернутыми руками Митя. Это же он меня стремился спасти, — вдруг поняла девушка. У него ведь давно уже припрятана эта заточка, только пустил он ее в ход только сейчас — спасая ее.
Его, Митю, сейчас убьют. А она должна спасать этого кабана?.. Самый близкий для нее человек — и самый ненавистный!..
— Ну что ты телишься?!. - кто-то ткнул ее ботинком в бок.
Нет, Митя, я тебя не предам! Потому, хотя бы, что когда тебя убьют, мне тут все равно жизни не будет!
Машенька приподнялась… Она схватила валяющуюся в пыли заточку и со всей ненавистью, накопившейся в ней за долгие месяцы издевательств, воткнула ее в багровую, со вздувшимися жилами, шею раненого. Тело вздрогнуло, напряглось, но тут же расслабилось. Было слышно, как из горла вылетел последний хрип. По коже обильно потекла кровь…
— Машенька, не надо!.. — с новыми силами забился в руках боевиков подполковник.
Он понял, что сейчас попытается сделать девушка…
Она и в самом деле потянула заточку обратно, но та поддалась не сразу, очевидно, застряла в жилах… Когда девушке удалось таки выдернуть клинок, она попыталась взмахнуть острием еще раз, воткнуть его в себя… Однако было уже поздно. Сильные руки легко перехватили ее тонкой запястье, вырвали из слабой ладони штырь…
И она заплакала. От бессилия, от страха, от безнадежности, от жалости к самой себе, от жалости к любимому, от ужаса перед грядущим…
— Н-да, братья-мусульмане, весело у вас тут, однако, — бесцветно проговорил Мустафа.
Резидент уже взял себя в руки, по-прежнему вел себя как всесильный инспектор. Он наскоро просчитал ситуацию наперед и понял, насколько в сложившейся ситуации выгодна для него смерть этого здоровяка. На него теперь легко и просто свалить весь этот инцидент. Сам развалил дисциплину, у пленных на руках имеется оружие — сам и поплатился… И именно появление в лагере его, Мустафы, помогло избежать если и не восстания пленных, то во всяком случае группового бунта и побега. Аллаху акбар!
…Вдруг раздался звонок сотового телефона. Этот звук настолько не вязался с окружающей действительностью, что все вокруг разом умолкли. И обсуждавшие гибель главаря боевики, и всхлипывающая Маша, и тщетно старавшийся сдерживать стоны боли и бессилия пленный офицер.
В наступившей тишине Мустафа неторопливо достал из кармана аппарат. Включил его.
— На проводе, — произнес он по-арабски.
— Мустафа, — торопливо проговорил голос одного из его помощников. — Ты когда будешь обратно?
Собственно говоря, здесь ему делать больше нечего. Пусть сами разбираются!
— Скоро, — лаконично отозвался резидент. — А что случилось?
— К тебе прибежал хаджи Мансур. Чего-то здорово боится… А что именно случилось, молчит, сказал, что только тебе… Говорит, что у него очень важное дело…
Хаджи Мансур… Мансур — разумный правильный мусульманин, побольше бы таких… Этот зря паниковать не станет. Значит, и в самом деле что-то случилось.
— Хорошо, пусть ждет меня!
Мустафа отключил аппарат, еще раз обвел взглядом всех.
— Кто заместитель этого… — он, кивнув на убитого начальника лагеря, едва удержал готовое сорваться с губ слово «дурака», однако успел поправиться: — правоверного?
— Я, — выступил вперед один из боевиков, своими габаритами, словно близнец, похожий на покойного.
…Что они, из одного инкубатора, что ли?.. Или действительно братья?.. Да какая, по большому счету, ему разница?
— Принимай командование, — распорядился Мустафа. — Девчонку я забираю с собой. С покойным поступить как с правоверным мусульманином, павшим от рук гяуров… Все!
— А как быть с этим? — новоиспеченный командир кивнул через плечо на раненого пленного офицера.
Мустафа ждал этого вопроса. Однако все равно ответил не сразу. Он знал, что своим ответом обречет того на самую мучительную смерть, на которую только способны эти искушенные в умении убивать бандиты. Как человек, как офицер, он мог бы его спасти. Но как мусульманин, вставший на путь джихада, не имел права на жалость. Его бы просто не поняли.
Он взглянул в глаза обреченному. Тот смотрел на него с нескрываемой надеждой — человек всегда надеется на чудо, даже в самой безнадежной ситуации. Мустафа не знал, понял ли пленный его взгляд или нет, но приложил всю свою волю, чтобы пленный воспринял его телепатему: «Дурак ты, батенька, дурак!..»
Наверное, тот понял. Потому что вдруг расслабился, уронил голову и обвис на держащих его руках.
— Делайте с ним что сочтете нужным, — Мустафа постарался произнести эти слова как можно равнодушнее. — Для нас он теперь, — резидент подчеркнул слово «теперь», - интереса не представляет.
Боевики удовлетворенно загомонили.
— Не надо, — взвыла Маша. — Спасите его! Я сделаю все, что захотите, только спасите…
— Ты и так все сделаешь, — брюзгливо заметил Мустафа. — В машину!..
Девушка попыталась рвануться к обреченному, однако ее уже подхватили и потащили к джипу Мустафы. Она пыталась сопротивляться, однако куда ей совладать с лапами боевиков!.. Офицера поволокли в другую сторону, в глубь территории лагеря.
…Казнь началась сразу же, едва автомобиль инспектора скрылся за поворотом дороги. Труп убитого начальника лагеря принесли на носилках и положили рядом с местом экзекуции, словно мертвые глаза могли увидеть, как соратники мстят за него. Сюда же согнали всех остальных пленных — чтобы знали, свиноеды, что будет с каждым, кто осмелится поднять руку на правоверного. Те сбились в кучку, с ужасом глядя на приготовления к казни их товарища.
Пытавшегося взбунтоваться офицера уложили лицом вверх на помост, на котором обычно происходила порка провинившихся. Привязали его, стараясь побольнее дергать за простреленные руку и ногу. Бесцеремонно содрали одежду. Принесли обыкновенную двуручную пилу…
Увидев ее, обреченный понял, что ему предстоит испытать, что процесс его умирания планируется растянуть на возможно более долгое время, забился в веревках.
— Сволочи! — взвыл он. — Убейте сразу, не мучьте!..
— Так бы мы тебя убили в другой раз, — назидательно проговорил пожилой боевик, пробуя ногтем остроту зуба пилы. — А сейчас мы тебя не убиваем, а казним…
— Сволочи! — лежащий на досках человек ревел, будучи не в силах отвести взгляд от жуткого металлического полотна; оно было бурым, только заточенные режущие кромки ярко блестели на солнце. — Всех вас надо убивать!..
— Ну а пока мы убьем тебя, — размеренно ответил все тот же боевик. Он буднично взял пилу за деревянную ручку, протянул другим концом напарнику. — С чего начнем?
— Давай со здоровой ноги, — предложил тот.
— Не надо-о! — с ужасе рвался на помосте обреченный. — Не на-а-а…
— Давай со здоровой, — согласился рассудительный.
Приставив зубчатую кромку к колену, они, приноравливаясь друг к другу, коротко провели зубчатой кромкой полотна по коже. Брызнула кровь. Округа огласилась жутким нечеловеческим криком.
— Нельзя же так! — раздалось из толпы пленных. — Вы же люди!..
— Кто еще пасть раскроет, ляжет сюда следующим! — тут же пресек новоиспеченный начальник лагеря.
Он обратил внимание, что несколько его подчиненных отвернулись и торопливо ушли прочь. Пусть идут, если нет подлинной беспощадности к врагам.
Аллаху акбар!
…К вечеру интерьер лагеря дополнился кошмарной «композицией».
— Натюрморт! — громко хохоча, сообщил ее создатель пленным, которым так и не позволили уйти с лобного места.
Большинство боевиков понятия не имели, что такое «натюрморт», однако тоже хохотали, глядя на произведение своего соратника.
В центре лагеря был врыт свежесооруженный крест, к которому палачи прибили растерзанное, расчлененное тело взбунтовавшегося подполковника. По центру огромный штырь удерживал залитый кровью торс с торчащими из него обломками костей и лохмотьями мяса и жил, над ним торчала косо насаженная на заостренный верхний конец креста отпиленная голова с искаженным предсмертной мукой лицом, с перекладины свисали, покачиваясь на ветру, специально небрежно — чтобы болтались — приколоченные отпиленные руки, внизу, у самой земли, были прикреплены отпиленные же ноги… Особый смех у боевиков вызвало то, куда «художник» поместил отрезанные гениталии мужчины: между головой и обезображенным торсом.
— Это ему заместо галстука, — гоготал он.
Ознакомительная версия.
