— Прошу вас, сотник, по окончании беседы записать эти слова, — попросил Коротюк.
— Да-да, — подхватил Наконечный. — Эти слова заслуживают того, чтобы их знал каждый патриот. Однако поймите нас — это должны понять все за кордоном — что промедление играет против нас, снижая боевой дух повстанцев. Приказано ли вам, пан сотник, — неожиданно спросил заместитель председателя Цупкома, — немедленно возвращаться в ставку или вы поступаете в наше распоряжение?
— Вы можете располагать мною в интересах комитета. Мне и самому не терпится включиться в настоящее дело, — ответил Щербина.
— Отлично! Что ты думаешь, Данила Степанович, насчет того, чтобы послать пана сотника на подкрепление к Мордалевичу.
— Думаю, что у Мордалевича сейчас крайняя нужда в таких людях.
— Отлично! — еще раз воскликнул Наконечный. — Так почему бы вам, пан сотник, не отправиться к Мордалевичу завтра же?
— Я готов, — ответил Щербина, — но хотелось бы знать, кто такой этот Мордалевич, что представляет его курень и почему именно там сейчас нужда в надежных людях.
— Ну, это конечно, конечно, — согласился помощник председателя Цупкома. — Данила Степанович вам все объяснит.
Коротюк кивнул в знак согласия и добавил:
— Я бы только просил отсрочить отъезд пана сотника на два-три дня. Есть у меня, хоть и небольшое, но важное дело, в котором я надеюсь на помощь Игната Николаевича.
— День-два? — переспросил Наконечный. — Ну, что же, отсрочка наступления, о которой мы, конечно, сожалеем, позволяет нам такую роскошь.
— У меня к вам просьба, сотник, — медленно промолвил Коротюк, когда они со Щербиной вышли из «кабинета» Наконечного. — Нужно встретиться с одним вашим однополчанином…
— И что? — с усмешкой спросил Щербина.
— …И ничего, — невинно заметил Коротюк. — Встретиться поздороваться, поговорить масок и отправиться к Мордалевичу. Только и всего.
— Ну да, только и всего, — открыто усмехнулся сотник, — в прятки со мной играете, пан ротмистр. Оторвете от дела на двое суток — только и всего. А что я буду делать это время? Медовуху у Комара пить?
— Помилуйте, пан сотник, о какой игре вы говорите? — возразил Коротюк. — Откровенность на откровенность. Ваши мандаты не вызывают сомнений. Что касается загрузки на время вынужденной стоянки, то у меня единственная просьба — перепишите на отдельном листе прекрасное обращение генерала Тютюнника, которое вы заучили наизусть. Прекрасное обращение! — повторил начальник разведки, необычно многословно и чувствительно для себя. — Я вам откроюсь, чтобы вы не сомневались в нашем отношении к вам. Недавно, с месяц тому назад, к нам пришел новичок, судя по прошлому — ваш сослуживец. Не нравится он мне что-то.
— Ну, что же. Встретимся. Ладно, — миролюбиво пробурчал Щербина. — С однополчанином встретиться — это дело хорошее… Или вы — что? — подозреваете его?
— Не скажу, чтобы мы его подозревали, но на вашу помощь надеемся.
— Ладно, ладно.
Простившись со Щербиной, начальник разведки Цупкома внимательно вчитался в написанный сотником текст, мысленно ругая себя: «Стареешь, Данила, стареешь. Нервничаешь. Бестолковое дело затеял. Знаешь ведь, что чрезмерная бдительность чаще всего от неуверенности бывает, а тогда самое обычное дело — промахнуться».
Он еще раз припомнил каждую деталь встречи со Щербиной. Конечно, сотник не показал себя знатоком подробностей жизни руководящих деятелей ставки, но он, по всем приметам, вообще бирюк, служака, не любящий сантиментов. И сам-то Коротюк, кстати, сильно недолюбливал тех хлыщей, которые готовы со смаком пересказывать очередные сплетни о житье-бытье начальников, а вот деловой информации, идущей от таких знатоков, доверять рискованно. Смутило Коротюка и словечко «хлопцы», которое сотник приписал помощнику Петлюры. Коротюк около года служил под началом генерала Тютюнника и навсегда запомнил, с каким нажимом и рыком произносил тот свое обычное напыщенное «братья», а вот интимное «хлопцы» никак к нему не шло. Это были, разумеется, мелочи. «От лукавого, от лукавого мои выдумки, и прав этот сотник — надо немедленно отправлять его туда где назревает реальная опасность, — к Мордалевичу: этот умничающий учителишка того гляди распустит свое воинство по хатам», — ругал себя Коротюк, и ему казалось, что он становится похожим на тех педантов-штабников, которые, стремясь к идеальной обработке мелочей, нередко просматривают главное.
Оксаненко, как и надеялся, прибыл в Киев накануне дня вызова, вечером, и тотчас же направился к Комару. Встретила его Ганна Павловна.
— Тю, а Данила ждет вас только завтра! — обрадованно запела она, не скрывая своей радости. — Гость у нас, завтра провожаем. Ну, да ничего, вас-то устроим, не волнуйтесь. Такого гостя дорогого устроим.
— Спасибо, Ганна Павловна, — сдержанно, но дружелюбно поблагодарил Федор. — Да, может быть, неловко вашего-то гостя стеснять?
— А и стесним, так ничего ему не сделается. Не нравится он мне, — откровенно призналась хозяйка, косвенно давая понять, что к Федору она относится по-другому. Зная, что у него есть своя квартира в Киеве, Ганна Комар истолковала приход Федора по-своему: не хочет, мол, идти к своей жинке, может, неуютно ему возле нее. Между тем, у Оксаненко были свои соображения не показываться дома. Главное — не исключена возможность слежки от самой Одессы, между тем Цупком должен быть уверен, что он действительно, как и говорил Чепилко и Наконечному, не посвятил жену в свою деятельность. Оксаненко хотел полностью выяснить свое положение и лишь затем попытаться выйти на связь с ЧК.
— Так, говорите, не обидится ваш гость? Не из гордых он?
— Да откуда ему гордости-то взять. Сразу видно, простой казак-служака, хоть и сотник. Сотник Щербина, Игнат Щербина, — тараторила словоохотливая хозяйка. — Может, знавали? А? Да вы слушаете ли меня, Федор Антонович? Устали, видать, с дороги.
Однако Оксаненко слышал, и услышанное упало на него камнем. «Игнат Щербина! Ну, все! Провалился!» — мелькнуло у него в голове.
Год назад, участвуя в ликвидации одной из банд на Херсонщине, Оксаненко случайно повстречался с этим угрюмым казаком, бывшим своим однополчанином, хотя и не были они близко знакомы.
Был Щербина арестован и посажен в тюрьму, поскольку числилось за ним немало. «Выходит, сотник Щербина сбежал от возмездия, и с ним-то, наверное, и предстоит мне завтра встреча у Коротюка, а сегодня — здесь, с глазу на глаз или в присутствии хозяев, — размышлял Оксаненко. — Если так, то выход один — немедленно в ЧК».
— Да, кажется, я его знавал, — отвечал он между тем хозяйке. — Сюрприз, а не встреча, Ганна Павловна. Вот обрадуется-то… э-э… Игнат.
И в это мгновение условным стуком забрякала щеколда калитки и привычно забрехала собака.
— А вот и он! — воскликнула хозяйка.
— Знаете что, Ганна Павловна, — решительно сказал Федор, — вы не говорите ему обо мне, а не сочтите за труд достать из погреба вашей гарной медовухи, да похолоднее. А?
— Достану, достану, Федор Антонович, — распевно ответила та и вышла, а секунд через десять в комнату вошел гость. И если бы он не скинул по-свойски китель и не плюхнулся на кровать, Оксаненко подумал бы, что это не о нем только что говорила словоохотливая хозяйка, потому что это был совсем не Игнат Щербина. Скрытый шкафом и занавеской, Федор в щелку между ними внимательно всматривался в узкое, молодое лицо лежавшего человека. Брови домиком, серые, близко к переносице сидящие глаза спокойны, чуть шевелятся от невидимых движений губ светлые усы…
До кровати — один прыжок, и никаких вариантов выбора. Через мгновение Оксаненко уже сидел на краю кровати. Усач не успел даже выбросить руки из-за головы. Часто дыша и ощущая дуло упирающегося в живот и скрытого рубахой пистолета, он напряженно смотрел в лицо Федора. Тот заговорил первым:
— Не вздумайте делать глупостей, когда войдет хозяйка, а пока отвечайте, где настоящий сотник Щербина.
— Спросите Коротюка, — ответил лежащий.
Ответ был неплох: мнимый Щербина явно хотел перехватить инициативу.
— Ну-ну, — возразил Оксаненко — Пока что я сверху!
— Что-то непохоже!
— Это почему?
— Опасаетесь прихода хозяйки — значит, не чувствуете себя дома.
И опять ответ бил в точку, хотя толковать его можно было и так и эдак в зависимости от того, что понимать под домом: явочная квартира Комара была территорией Цупкома, но находилась она в советском Киеве.
— И все-таки не надо умничать. Повторяю: что вы сделали со Щербиной?
Усатый не успел ответить — вошла хозяйка. Она расставляла на столе жбан, кружки, закуску, что-то щебетала себе под нос, а двое с безмятежным видом — на какой они были способны в этот момент — обменивались ничего не значащими репликами: «Ну, ты как?» — «Да так…» — «Это хорошо, что ты…» — «Да…» Минуты передышки было достаточно, чтобы оценить обстановку, разобраться в намеках, и потому Оксаненко особо напряженно ждал ответной реплики фальшивого сотника. И все равно ответ самозванца прозвучал не обыкновенно:
