Глеб Бобров - Осколки

Сашка — богач. Отвалили сполна
Воину за заслуги.
Не до слюнтяйства — война как война.
Сашка — из-под Калуги.
Он и не хнычет. Расчет как расчет,
Сашке не до вопросов,
Нужен в горах его миномет —
«Поднос» у духов под носом.
Вот и несет он, сдыхая, плиту…
Жар — даже кости ломит,
Сашку не сломят. На высоту
Он доползет и в коме.
Надо. И пусть нет во фляге на пот,
Сгустками кровь в аорте,
Он не умеет летать — ползет,
Ношей согбенный чертик.
И не до ангелов, и не до крыл,
Адово — все по штату…
Сколько же не человечьих сил
Выдано Сашке по блату?
Он бы и умер давно, но дойдет…
Выживет, знай «афганца»!
Знают. И выдадут. Под расчет.
Чеками. Девять двадцать…

Как крохи собирают по скатерке,
Я в памяти события ищу…
Мной на подкладке вытравлен был хлоркой
Двух юных дат отчаянный прищур.
Как будто время прятал впрок и в «нычку»,
Теперь — верни, теперь — поди, достань…
Вспять — двадцать пять, сопит он, стиснув спичку,
Теперешний афганский ветеран.
Пронзить бы кипу лет навылет взором,
Подшиву белой ниткой прикусить,
Вдохнуть тот миг, пропахший белым хлором,
И Костю — замкомвзвода — воскресить…
Сопение над первой цифрой — «восемь»…
Неровной вышла циферка — скривил, —
Славна была в тот год златая осень
С оттенком броским Спаса на крови…
В подвале медсанчасти много хлора —
Весь пол усыпан. Хлорка словно снег.
А на снегу — убитые. Их трое.
Им больше не поможет оберег…
Вторая цифра поровней — «четыре»…
Предтеча мест у черта на рогах, —
Мы в те места известные сходили,
Хотя нас и не звал туда аллах,
А мы о том аллаха не просили…
Восьмерка — третья цифра — тот же хлор.
«Восьмеркой» вертолет мы окрестили,
Но это, Брат, отдельный разговор…
И шесть. В последней цифре много яда —
«Шестерка», «сука», «дьявол»… зло и месть…
Иудством испытанье после ада,
Чтоб правильно понять, что значит честь…

От спичек коробок и горстка хлорки,
Огрызком спички росчерк по судьбе…
Две крохи-даты с жизненной скатерки…
Испытано. Афганом. На себе.

Не царапай мою щеку, божия букашка!
Мне сейчас не до тебя, не ко времени,
Видишь, даже автомат раскален до плашки,
И посвистывает смерть рядом с теменем.
Не заигрывай со мною, небо синеоко,
Не до игрищ-переглядок, не до ладушек,
Вон о камень, что у локтя, пули в цокот,
Весь поранили, поди, нежный камушек…
Нежным камушек зову этот я по праву, —
Ведь за камушком за этим сам изнежился,
Кабы жгут, — перетянуть ногу праву, —
Отступилась бы тогда мигом нежить вся…
Ты, травинушка, склонися не за ветром вешним,
А за выдохом моим обессиленным,
Пусть першит, пусть ковыряет в горле грубой пешней
Этот воздух…стон души…сотворенный жилами…
Мне бы силы от земли, не дает — чужая вся,
Мне б росинку от травы — до остей иссохшая…
Мне бы облачко, да тень мертвеца пугается…
Лишь букашке нужен стал вполовину сдохший я…
Не царапай мою щеку, божия букашка!
Час не ровен, раздавлю тебя пальцами…
Слышу: Вроде бы живой, родился в рубашке…
Жизнь пришла. Прошу, возьми постояльцем… А?..

Рыжий Сашка в тельняшке десантской,
Глянь из дали событий и лет.
В стороне твоей джелалабадской
Ни распадов, ни бойнь еще нет.
Ни газпромов еще и ни челсей,
Ни расстрелянных танками Дум,
Ты бы понял меня, Саня, если б
Не колонна та в город Кабул.
И везли-то харчи, да палатки,
Но фугасу — что дел до харчей,
У фугаса дурная повадка —
Убивать самых лучших Бачей.
Синий с красным смешались на белом —
Кровь в полоски тельняшки впеклась…
За судьбою твоей не поспела
Та — грядущая — Родины грязь.
Ты остался, дойдя до предела,
Все свершив, что досталось судьбе,
И казалось, что нет тебе дела
До годин, где царит беспредел.
Искорежены лица в гримасах, —
Надо ж, лужу в пустыне нашли, —
Упираясь, толкают из грязи,
Борт, увязший до самых шасси…
Рыжий Сашка в тельняшке десантской,
Глянь, Евпатий с тобой, Ратибор,
Тянут Русь из калюжины блядской
До сих пор…

Это фото я выслал жене
накануне нелегкого боя…
Надпись: «…память…» — и подписи нет —
Я домой не писал о войне, не хотелось жену беспокоить…

Я, наверное, очень не прав.
Но готов понести наказанье.
Моя дочь, даже взрослою став,
Не узнала, что был я в Афгане.
Ни к чему. Без того ей в весну.
Сколько тем есть помимо военных.
Пусть живет, не встречая войну
Ни в одной из известных вселенных.
Пусть останутся черной дырой
Для неё те два года афганских…

Без меня — не рассыпался строй,
Без меня — не убавилось братства,
Без меня — не прибавилось льгот,
Без меня — год за три — и не старше…

Жаль вот только, что кто-то умрет
Из ребят, в том бою пострадавших,
И ещё не родят дочерей,
И ещё не посадят деревьев…

«Папа, знаешь, а дядя Андрей
Мне сказал, что ты просто старлей,
И в Афгане убит на Панджшере…
Это правда?» —

в ответ тишина…
Мой ответ не поймать эхолотом…
Я бы морду набил идиоту…
Эх, Андрей… а ещё старшина…

Поскорей бы вернулась жена —
Забрала бы у дочери фото…

«Афган всё реже снится мне во сне.
Со мною вымрет память, так случится.
Тогда напишут «правду о войне»
Историк, писарь и подобные им лица.

И будет в правде той огромный толк,
Одобрит этот толк вся заграница…
Прочтет пацан и скажет: «Держат полк
Историк, писарь и подобные им лица…» —

И складностью солдатскую судьбу
Штабисты хладнокровно отрихтуют,
Учтут и спрос, и времени табу…
А тот, кто помнит правду, ни гугу, —
Не веря в правду лубяную…

Куплю гвоздик и водки пузырек,
Приду к мемориалу поклониться
Всем, кто держал взаправду честь и полк —
Святым героям, ликам их и лицам…

А тем, кто хоть однажды запятнал
Свою судьбу крысятиной штабною,
Я кол срублю из вечного креста,
Что тащат те, кто рядом был со мною, —
Имею право, данное войною, —
Мне верит Бог, и это неспроста…» —

И вот к нему уж тянутся уста
Того, кто предал Бога той весною…

Люди одетые — это живые.
Эти — нагие — остывшие трупы.
В белом — медсестры — бойцы хирургии.
Между живых и нагих. Боль — доступна.

Время богато паллиативом…

Времени не было. Боль — под завязку…

Режут одетых.
Те, что нагие,
Больше не верят в загробную сказку:
Их больше нет.
Речитативом
Гонят из них дух и душу на небо…
Тех, что одеты, пилами пилят, —
Судьбы крошатся чертям на потребу.
Реинкарнация? Нет, хирургия —
Адовы муки спасения жизней…
Им не завидуют те, что нагие.
Мертвым живые завидуют присно.
Богу завидуют люди в халатах —
Им бы забаву слеплений из глины…
В зависти этой не виноваты
Эти медсестры военной годины.

Люди стреляют, люди калечат,
Люди кричат от обиды и боли…

Гнетом все это на хрупкие плечи…

Нет на земле человечнее доли.

Доли больнее нет, чем человечья.
Боги простили б, когда б они были, —
Только нужна ли нагим эта вечность…
Если уже человечность остыла?

Время богами паллиативно,
Времени мало на жизнь, человече.
Помним пещеры, Афины и Фивы…

Мир не киты держат, — хрупкие плечи…