Ознакомительная версия.
Они прошли в темноте, почти вслепую, километра три, из них два километра вдоль участка границы, когда на горизонте, над деревьями, занялось зарево, и сильно занялось, вверх взметнулись яркие языки пламени. Широков обеспокоенно огляделся и предостерегающе вздёрнул над головой руку:
— Наряд, стой!
Вытянув голову, замбой послушал ночь: что в ней? Неожиданно до наряда донёсся отчётливый, будто в воздухе разорвался гуттаперчевый пузырь, выстрел, следом другой.
В той стороне, где бушевало пламя, располагалась деревня, небольшая, в полтора десятка старых, с покрашенными цветной краской наличниками и ставнями (так повелось едва ли не с петровских времён — красить ставни и наличники) домов. Широков несколько раз бывал в деревне. Обитал в ней в основном пожилой люд… Теперь в этой деревне что-то происходило. Что именно?
— Наряд, за мной! — внезапно осипшим голосом скомандовал Широков.
Оставлять границу без указания сверху, конечно, было нельзя, а с другой стороны, оставлять без помощи деревню тоже было нельзя… В темноте Широков перемахнул через гряду густо разросшегося малинника, с треском смял несколько стеблей, на каблуках съехал в глубокий распадок, по пути ловко стянул с плеча карабин, загнал патрон в ствол — надо было быть готовым к стрельбе.
Вздохнул тяжело, хрипло — в лёгких словно бы образовалась дырка, Широкову сделалось больно. Что-то слишком уж быстро он выдохся. Всё из-за плохой еды, из-за неё, проклятой, ребята также здорово выдохлись, сипят, будто внутри у них полопались какие-то трубы. Распадок этот был длинным, извилистым, километра полтора, не меньше, выходил почти к окраине деревни — карту здешнюю Широков изучил хорошо. Если кто-то решил напасть на деревню, а потом уйти за кордон, то уходить будет только по этому распадку. Если, конечно, у этих людей есть голова на плечах. Если нет, то могут пойти и поверху, но там идти гораздо труднее, чем внизу, много кустов, камней, много деревьев, есть вообще места непролазные.
— Логвиченко, ставь здесь пулемёт, — остановившись, замбой стукнул сапогом по дну распадка. — Тут самое то… Если полезут к границе, то полезут именно здесь. Бей, Логвиченко вслепую, не бойся, что попадёшь в своих. Понял?
— А вдруг вас задену?
— Не бойся, мы возвращаться будем поверху, по краю, в распадок спускаться не станем.
Широков оставил с Логвиченко ещё одного бойца — окающего вологодского паренька с белёсыми ресницами и белёсыми бровками, совершенно неприметными на его лице, сам с двумя другими поспешил к деревне.
А выстрелы там раздавалась всё чаще, били в основном, как определил Широков, из маузеров, пламя вздымалось высоко — горело не менее двух изб.
— Сволочи! — выругался на бегу замбой, обернулся: не отстали ли ребята?
Ребята бежали в трёх метрах от него, дышали шумно.
— Подтянись! — привычно скомандовал Широков.
В деревне снова зачастили выстрелы — один, другой, третий: кто-то самозабвенно лупил из маузера, будто молотил в барабан. Широков на бегу выплюнул изо рта сбившуюся в комок слюну, прибавил ходу. Конечно, Костюрин не оставит эту стрельбу без внимания, также пошлёт в деревню людей, и на границу пошлёт, но Широков находился к деревне ближе, поэтому и придёт на помощь быстрее…
В темноте замбой не заметил яму, ступил в неё одной ногой и чуть не завалился набок, вовремя рванулся к противоположному краю, закряхтел от натуги, в следующее мгновение вылетел из ямы. Ловко это у него получилось, показательно, жаль, что никто из подчинённых в темноте ничего не разглядел.
— Подналяжем, братцы, на свои двои! — призывно прохрипел замбой.
Он правильно определил — в деревне горело два дома, полыхали вовсю, уже стёкла в окошках от жара начали трескаться, стреляли по-пистолетному, посреди деревни на песчаной площадке, где к сухой лосине был привязан за проволоку ржавый лемех, а на отдельной проволоке болталась железка, похожая на черенок от молотка, с навинченной на головку большой гайкой — самодельное било, чтобы поднимать людей по тревоге, лежали два мёртвых старика в исподнем… Видно было, что их вытащили из постелей и расстреляли из маузеров.
Около дома, который ещё только занимался, крутились трое мужиков офицерского вида, вооружённые, пытались раскочегарить огонь, но сделать это было непросто, на первые два дома они нашли керосин — обнаружили целую бутыль, на этот дом керосина не хватило. Широков сразу понял, что это за мужики, вскинул карабин и присел на колено. Карабин при выстреле с силой толкнул его в плечо, замбой малость завалился назад корпусом, закряхтел, выпрямляясь — досадно было, но овчинка выделки стоила: один из налётчиков перестал суетиться, потрясённо вскинул руки над собой и, будто подсеченный сноп, стёк вниз, на землю.
— Один есть, — удовлетворённо отметил Широков, перезаряжая карабин и беря на мушку второго налётчика, недоумённо склонившегося над первым. Рядом с замбоем на колени повалились двое запыхавшихся пограничников — всё-таки отстали ребята, не выдержали темпа, — также с выразительным железным клацаньем передёрнули затворы своих карабинов.
Отвлёкся Широков на своих ребят, а не надо было — и глаз себе сбил, и мушка карабина съехала набок, и дыхание у него из глотки провалилось куда-то вниз, внутрь, образовалась пустота. Пуля Широкова прошла мимо склонившегося офицера.
Опасный свист её тот услышал, горячий воздух спалил ему кожу, офицер всё понял, дёрнулся было, чтобы отпрыгнуть за стенку дома, который он пытался подпалить, но не успел — голову ему снёс выстрел пограничника, присевшего на колено рядом с замбоем, фамилию его Широков не помнил, знал только, что парень этот — металлист с Обуховского завода, в погранцы пришёл добровольно, выглядел он старше своих лет, руки у него были тёмными от ядовитой окалины, прочно въевшейся в кожу. Обуховский металлист довольно крякнул и дёрнул затвор на себя, выбивая из ствола дымную гильзу.
— Так его! — одобрительно прохрипел Широков, следующим выстрелом снял третьего налётчика, — тот, подбитый пулей, отлетел к горящей стенке и ткнулся головой прямо в пламя, волосы на его голове вспыхнули костром. — Вперёд! — поднялся с колена замбой и осёкся: третий пограничник лежал на земле и держался рукой за горло. Сквозь плотно сведённые пальцы текла кровь, и боец, боясь, что потеряет много крови, стискивал и стискивал пальцы, изо рта у него тоже вытекала страшноватая тоненькая струйка.
Ранение в шею, любое, — очень тяжёлое ранение, часто после него люди не выживают, слишком много важных артерий упрятано там, Широков даже застонал: самое последнее дело терять бойцов в мирную пору… Только мирная ли она, пора эта?
— Потерпи чуть, — крикнул он раненому, распластался на земле рядом с ним, стрелять с колена было опасно.
Вот какая штука — чужих выстрелов он теперь не слышал, слышал только свои, ещё слышал удачный выстрел соседа, и всё — больше, кажется, ничего не звучало. Но тем не менее выстрелы были. Как минимум один. Только вот откуда стреляли?
Из-за угла загорающегося дома вывернулись двое мужиков с вёдрами, с маху хлобыстнули водой по пламени, сбили его. Огонь хотя и вгрызался в дерево, в плоть, цепляясь упорно, а зацепиться не мог, пропитанное влагой дерево упорно сопротивлялось, шипело, фыркало, стреляло искрами. Этому дому вообще не суждено было заполыхать, как предыдущим двум, — мужики, полуголые, решительные, в портках, но без рубах, снова вознамерились нырнуть за водой, да не всё получалось так, как хотелось.
Один из них вскрикнул, подпрыгнул, теряя ведро, и по-птичьи подбито повалился на землю, ведро с грохотом скатилось в сторону, встало на донышко. Выстрел был тихий, словно бы прозвучал из ваты. Широков не засёк, откуда стреляли, лишь увидел за одним из домов высокую костистую фигуру с рукой, поднятой на уровень глаз, и, понимая, что это враг, вскинул карабин, выстрелил поспешно. Не попал, хотя пуля прошла рядом с целью — высокий пригнулся, скакнул в тень по-козлиному проворно, но не успел — ему так же не повезло, как мужику-тушильщику: Широков, стремительно дёрнув затвор, выбил из казённика гильзу и загнал в ствол новый патрон, в то же мгновение нажал на спусковой крючок.
И хотя высокий уже почти ушёл, он всё же не сумел уйти, пуля оказалась быстрее его, подсекла, сбила с ног, и человек, будто зверь, свернувшись в клубок, откатился в тень.
— Этого мы возьмём, — бросил Широков бойцу-обуховцу, державшемуся подле него с карабином наготове, — он наш. А ты перевяжи раненого.
— Так ведь… — замялся было боец, но Широков перебил его:
Ознакомительная версия.
