Прокопий хмыкнул, запустил руку в суму, вытащил два татарских сома, прикинул их на руке:
— Это мытное, как и баяли. Вперед!
В окружении гридней москвичи шагом поехали по-над склоном горы. Иван тихонько вопросил Архипа:
— Как мыслишь, может, дать ему мзду великую, чтоб отпустил нас сразу подобру-поздорову?
— Побоится, народу много. Попробуй лучше с самим князем об том перебаять.
Киевский князь соизволил принять их только к вечеру. До этого москвичей поместили в темницу. Ни еды, ни питья не предлагали. От досады на самого себя Иван готов был грызть локти. Приятели молчали, но их осуждающие взгляды жалили сильнее крапивы.
Наконец Иван в одиночестве под присмотром двух воев был доставлен в княжью горницу.
— Сам все расскажешь или на дыбу тебя вздернуть? — с улыбкою, внешне вроде б как даже приветливо, изрек князь Федор. — Кто такой, откуда пайцза, что высматриваешь? Соглядаи ханские? Узбек набег замышляет? Куда, в какую сторону, какими силами? Что за татарин с тобой едет? Ну, говори, не молчи, мне ведь ката позвать недолго. Все одно запоешь, только калекой останешься. Утопить тогда придется из жалости, давно я раков в Днепре не кормил.
Иван не знал что ответить. Наконец решился:
— Послушай, княже! Взял бы ты все, что понравится, да отпустил нас, грешных. Вот те крест, москвичи мы все! Из Орды бежим, оттого и кругом путь держим. Можешь послать с нами людей своих, еще серебра получат.
— А твоего уже давно ничего нет, — хохотнул князь, — все твои монеты и гривны уже в моих бертьяницах почивают. Мне осталось лишь порешить, как с вами далее быть. Сразу головы посносить или…
— За что сносить-то? Мы тебе никакого ж лиха не причинили! А вдруг князь мой спознает про твое лиходейство и тестю пожалуется? Чья тогда голова слетит?
Князь словно не слышал этих слов, продолжая размышлять о своем.
По сути, Федора с полным правом можно было б называть не князем, а князьком. Киев давно утерял свое значение торгового и политического центра, оставаясь после многочисленных татарских разорений малолюдной и бедной вотчиной. Дружина была слаба и воровата, княжьи подати, собираемые с простого люда и проезжих купцов, лишь тонким ручейком питали закрома киевского держателя. Он был собачкой на побегушках у наместника Миндовга Гольшанского. Он вынужден был по-прежнему отдавать выход татарским баскакам. Приграничное положение Киева между великой Ордой и стремительно набирающей силу Литвой, наголову разгромившей два десятка лет назад предшественника Федора — князя Станислава в союзе с Олегом Переяславским и ордынскими тысячами на реке Ирпени, вынуждало лавировать, быть внешне покорным, деятельным и… нищим! Серебро московского странника заранее было обречено на изъятие…
— Я вот что решил! — заговорил наконец Федор. — Отправлю-ка я гонца к Миндовгу. Пусть далее у него голова болит! Скажет отпустить — отпущу, скажет к нему доставить — доставлю. А вы пока в порубе посидите, ребятушки. Как, доволен?
Что еще оставалось делать Ивану, как не кивнуть головой. Но Федор был тертым калачом.
— Вот и славненько! Ну а завтра ты мне дарственную подпишешь на свое серебро. Пожертвуешь его на ремонт Святой Софии и угловой башни. Чтоб потом не охаял меня где не следует!..
Солнце не по-осеннему жарко светило с безоблачных небес, столь желанно согревая избелившееся в темноте поруба лицо. Андрей возвращался с пустой вонючей бадьей для испражнений в сопровождении такого же молодого, бедно одетого ратного. За долгие месяцы заточения он уже знал, что того зовут Оноприем и что он был своего рода изгоем среди других охранников князя Федора, кликавших его порою полупрезрительным Пря.
— Сядь, посиди, погрейся, — предложил милостиво ратник, останавливаясь возле груды ожидающих колки швырков. — Мерзнете, поди, в яме этой?
Обрадовавшись неожиданному предложению, Андрей уселся на толстый тополиный чурбак и не удержался от язвительного:
— А ты сам спробуй с нами хоть ночку скоротать! Может, вспотеешь…
Сказал, и осекся своей дерзости. До сих пор человеческого тепла и участия от киевских гридней узники почти не ощущали. Не погасить бы и этот фитилек.
Оноприй криво усмехнулся. Испытующе поизучал лицо московита. Неожиданно произнес:
— Бежать вам надо бы, ребятки! Гонец возвернулся из Литвы. Ольгерд ратиться с Москвою собрался, у Миндовга дружину в помощь запросил. А Федору только то и надобно! Порешит он вас, коли у наших князей с вашими дружба закончилась. Добро себе оставит, а вас в кули и под воду…
— Убежали б, да ведь ты не отпустишь, — зло выдавил из себя Андрей. — Доброхот хренов! Пошто душу травишь, лучше б уж сразу порешили, злых вестей не сообщая?!
Киевлянин оглянулся по сторонам и неожиданно, понизив голос, вопросил:
— А коли помогу, ваш старшой на кресте побожится, что возьмет меня и Славу мою с собою и за нас слово в Москве замолвит?
Это было подобно грому среди ясного неба! Андрей онемел, не в силах справиться с навалившейся на него радостью. Едва смог выдавить из себя:
— Ты только помоги! А там и серебра не жалко! Братом тебя звать буду!
Оноприй остался серьезен. Еще раз осмотрелся.
— Вот что, приятель! Я сказал — ты услышал! Не вздумай о том со своими ни с кем шептаться, только с Иваном! Я его через час тоже подышать выведу, тогда и добаем. Айда вниз!
Дядя также поразился нежданной вести. Недоверчиво переспросил племянника:
— Не врет? Может, Федору повод нужен, чтоб нас на побеге имать и посечь?
— Пошто ему такой повод искать? Что, власти не хватит черное дело сотворить, двум-трем гридням рот серебром заткнув? Я верю ему, дядя! Он девку свою украдом увести хочет, видно, родители благословения молодым не дают! И среди гридней паря белой вороной обитает, сам видел. Нет, верю я ему! Бежать надо!
— Верно баешь, Андрюшка! Ну, что ж, коли так… попробуем, благословясь!
С недолгой прогулки Иван вернулся сосредоточенно-хмурым. Присел на солому, рукой поманил всех к себе.
— Нонче ночью можно отсюда убежать! Человек нашелся верный, запор отомкнет и через стену проведет. А там как Господь даст!
— Кто такой? Что взамен хочет? — загомонили было потрясенные друзья, но Иван поднес ко рту указательный палец и попросил:
— Тише, други! Не ровен час, другой кто у двери окажется. Сейчас скажу все, что сам вызнал.
Со слов старшего выходило следующее. Оноприй брался сегодня ночью, дождавшись удобного часа, выпустить всех на волю. Далее с помощью длинного вервия они преодолевают полуразрушенную стену города, спускаются к реке, садятся в одну из многочисленных лодок, привязанных вдоль берега, и переплывают Днепр. На левом, низменном берегу, где трава была еще сочной, выпасались княжьи конские табуны. Выкрав себе лошадей, москвичи могли бежать далее…
— Безоружными? Охлюпкой? — недоверчиво произнесли сразу несколько человек. — С голоду передохнем!
— Какое-то оружье будет. С нами гридень, что запор отомкнет, к Москве тож отправится. Остальное в пути имать будем. Решайте сами, братцы, кому здесь оставаться, а кому судьбу пытати?!
Желающих остаться не нашлось. Помолясь Господу, москвичи стали ожидать ночного часа и избавления.
Сдавленный стон услышали все. Дверь распахнулась. Кто-то схватил огарок свечи, чтобы осветить ступени старой каменной лестницы, но Иван тотчас задул прыгающее пламя:
— Сдурел? Скрадом, только скрадом и молча, братцы!
У выхода стоял Оноприй с обнаженным мечом. Рядом валялось бездыханное тело.
— Пришлось… не захотел смену менять, — словно извиняясь, вымолвил киевлянин. — Затащить бы надобно, позже спохватятся…
— Разоблачаем его быстро! — велел Архип.
Меч, сулица, засапожник, сапоги — все, что могло пригодиться в дальнем пути, расхватали нетерпеливые руки. Оноприй быстро повел их к намеченной части стены. Яркая луна, словно в насмешку, смотрела на беглецов из звездной выси.
— У, волчица! — бормотнул кто-то из москвичей.
Стену преодолели без помех. Длинную конопляную прочную веревку взяли с собой, чтобы было из чего сделать простые узды для лошадей.
Горизонт едва начал светлеть, когда семь мужчин и одна женщина направили галопом своих скакунов правее яркой Северной звезды…
…Слава была единственной дочерью известного коваля, имевшего в Подоле кузню, лавку и добрую избу. В своих мыслях отец мечтал породниться с каким-нибудь купцом или боярином, потому с позором выгнал со двора сватов Оноприя. Девушка же души не чаяла в милом, и именно она подтолкнула парня на рискованный поступок. Слава рассуждала здраво: осядь они поблизости — отец рано или поздно отыщет и жестоко накажет своевольную пару. Бежать же в далекие края вдвоем, без денег, было страшно: Дикое поле привечало немало лихих людей, не служивших ни князю, ни хану, ни царю небесному.
