Три следующих дня посвятились занятиям - в классах, на плаце, как когда-то в армии. Разве что, кроме теории, их учили, как отбивать нападения демонстрантов, нападать самим, строиться и перестраиваться в шеренги и цепи. Изучали также возможности всяких слезоточивых и боевых газов - в баллончиках, дымовых шашках, гранатах. В программе также значились новейшие секретные способы борьбы с террористами, экстремистами, радикалами. Ступак слушал все не очень внимательно, словно во сне, возможности химических средств ему были ни к чему, его интересовало оружие. А про оружие, почему-то, разговора пока не заходило. Только потом он понял, почему.
Почти все парни-омоновцы, кто раньше, кто позже, служили в армии и оружие знали, стреляли не раз из АК и пулеметов, это не было для них в новинку. Их здесь готовили к чему-то новому. И они ждали этого нового.
Но однажды их, еще безоружных, подняли по тревоге на рассвете, приказали разобрать боевое снаряжение - белые щиты, шлемы, надеть тяжелые бронежилеты, взять палки - и скорее на посадку в "камазы". Еще толком не развиднело, они уже куда-то ехали, останавливались, поворачивали назад, словно запутывали следы от врагов, и только около десяти часов выгрузились около резиденции самого. Тут уже был майор Шпак, куча других майоров и полковников, омоновцев выстроили в три шеренги, как тогда летом, когда он попал в переделку. Как бы снова не угодить, думал Ступак, оказавшись в первом ряду. Как и все, он стоял плечом к плечу с соседями, молодыми ребятами, держа около ног легкий дюралевый щит, с резиновым "демократизатором" в правой руке. Плечо почти перестало болеть, и он, чтобы убедиться в этом, помахал перед собой палкой и притих. Какое-то время на улице было почти пусто, движение транспорта остановились, проспект перекрыли с двух сторон. Вокруг было спокойно и тихо, если б не тревожная взвинченность начальства, как угорелое носившегося перед омоновцами, многие бегали к черной "волге", притаившейся сзади здания. Все ждали.
Около десяти часов вдали на улице появились демонстранты. Сначала стали видны над их головами бело-красно-белые флаги на высоких легких шестах, плакаты, потом - передние шеренги молодых мужчин и девушек, с песнями неторопливо шагавшими по проспекту. Некоторые вели с собой за руки детей. Ступак попробовал прикинуть, сколько же их там было, хотя бы приблизительно, но смог. Было очень много. Тысячи. Увидев преграду поперек проспекта, демонстранты энергичней замахали флагами, донеслись крики "Позор!" "Предатели!", "Гестапо!". Кто-то из начальства угрем закрутился перед шеренгами. "Они нас оскорбляют", - пронзительным голосом крикнул он омоновцам. Ступак внутренне хмыкнул, переборов, однако, легкий страх.
Ему сделалось как-то не по себе. Кажется, стычки им не избежать, как бы не получилось еще хуже, чем летом. В это время сзади прозвучала команда, все в шеренге опустили на лица прозрачные защитные козырьки - подготовились. Демонстранты тем временем подошли ближе, стали хорошо видны передние молодые мужчины, ребята и девушки, взявшись за руки, как и раньше, медленно приближались. В самой середине колонны под большим крестообразным штандартом шагал высокий худощавый человек с лысоватой головой и впавшими щеками. Это был знаменитый Зенон, которого Ступак как-то видел весной на митинге. Когда они подошли еще ближе, сзади за ОМОНом грянула еще одна команда. Все три омоновские шеренги взорвались железным грохотом, заглушившим все на улице. Ступак вместе со всеми ошалело колотил по щиту резиновой палкой и внутренне насмехался над демонстрантами. Испугались они или нет, неизвестно, но пройдя еще немного, шествие остановилось. Вперед с мегафоном вышел Зенон.
- Господа полицейские!, - мощно зазвучало из мегафона и тут же заглохло в еще более сумасшедшем грохоте ОМОНа. Лидер БНФ несколько раз пытался обратиться к ОМОНу, но никто не хотел его слушать. Тогда из передних рядов демонстрантов, на которых напирали задние, начали выскакивать отдельные люди, молодые ребята, махая руками, они что-то пытались объяснить омоновцам. Зенон бросился к ним, чтобы остановить и вернуть назад в шеренги, превратившиеся в крикливую толпу, которая теперь никому не подчинялась. Задние напирали на передних, некоторые на правом фланге уже столкнулись с омоновцами. Послышались крики, через минуту шеренги окончательно сломались, их фланги уже перемешались с омоновцами. Грохот палок по щитам невольно прекратился - начиналась стихийная потасовка. Туда бросились начальники с мегафонами, зазвучали угрозы и ругань. Там же Ступак рассмотрел широкие плечи Шпака, который тоже командовал, кричал, угрожал. Нескольких ребят с плакатами омоновцы захватили в свою цепь, тогда демонстранты стали отбиваться тем, что держали в руках. Омоновцы не отступали, стараясь удержать шеренги и не нарушить строй. Но это плохо им удавалось - в нескольких местах стройные ряды искривились, группа омоновцев сама оказалась в окружении демонстрантов. Молодых людей, оторвавшихся от шествия, омоновцы прижали к стене здания, но те не сдавались. Над головой Ступака мелькнуло древко флага, может, пытались ударить кого-то позади него, и Ступак, выпустив палку, ухватился за легкое полотнище, рванул вниз, ткань наполовину оторвалась, тогда он рванул еще раз и оторвал ее всю.
Стычка, однако, не развивалась. Зенон, наконец, докричался до своих ребят и те отхлынули. Нескольких все же перехватили омоновцы и милиционеры. Остальные отошли, стали поворачивать по проспекту назад, - видимо, решили поменять маршрут движения. Омоновцы немного постояли, по команде сошлись в круг, перекурили и разобрались по своим "камазам". Ступак понемногу успокоился, явная опасность миновала, но на душе было паскудно. Чувствовал, что влез не туда. Хотя, ничего он такого не сделал - только постоял в строю. Никого даже палкой не перетянул ни разу.
Через день это чувство бесследно исчезло. Он получил подъемные - аж девять миллионов "зайчиков", а перед строем - погоны с двумя звездочками стал лейтенантом. Полковник, начальник штаба, объявил ему благодарность за "успешные действия при отражении нападения экстремистов" и сказал, что лейтенант Ступак будет командовать взводом.
Что ж, взвод - дело нехитрое, он в Афгане уже командовал взводом, хотя был всего только старшим сержантом. Ощущая в карманах по две тугие пачки купюр, злорадно подумал о жене, которая вряд ли дождется такой суммы от своего гендиректора. А от вот имеет! Тогда же подумал, что, может, зря продал гараж, вполне может скоро понадобиться опять. Хотя, ведь не совсем продал, а задаток он потом вернет. Если, конечно, Волынец то того времени не сядет в тюрьму. Или его не подстрелят в подъезде. Жалко, однако, но, значит, такова его судьба. У каждого своя судьба. О своем навязчивом и страшном намерении он вспоминал все реже, от этого отвлекали ежедневные заботы. Опять же, оружия им все не давали, испытывали что ли? Ну и черт с ними, думал Ступак, зачем ему это оружие? Что он, не настрелялся в Афгане?
Он уже начал было мечтать, чтоб не давали как можно дольше, хоть бы месяца два, а он бы поправился на милицейских харчах, отлежался на белых простынях. А то и квартиру получил бы. На вечерней беседе с личным составом полковник сказал, что офицерам дадут квартиры или улучшат жилплощадь строится новый дом в престижном районе, недалеко от станции метро. Кто-то спросил, так он же для творческой интеллигенции, как писали в газетах. Полковник ответил, да, для творческой интеллигенции. Десять квартир писателям, а тридцать пять нам. Нас больше уважают, чем пьяниц-писателей, к тому же они все бенеэфовцы. Что ж, заиметь свою квартиру без этой сволочи Людки было весьма заманчиво, думал Ступак. Если б еще купить иномарку, такую, как у Шпака. А что, он не заслужил? Хоть бы в Афгане.
По вечерам в красном уголке, так у них называлась большая круглая комната, работал телевизор, а перед ним обычно сидели омоновцы. Больше всего интересовались московскими шоу, певцами и певицами, немного меньше даже новостями спорта. Но в нужный час телевизор переключали на местный канал и тогда все слушали и смотрели самого. Ступак также слушал и, что удивительно, теперь его выступления, жесты и облик самого не вызывали у него прошлого злого чувства, разве что - безразличие. О своем намерении он старался не думать, придумав себе оправдание - посмотрим. Поживем - увидим, как оно все сложится.
Как-то в выходной он решил наведать свою хрущевку. Надо было забрать партбилет (сказали, что будет хорошо, если он восстановится в компартии В какой из двух - его личное дело). А главное, ему нужен был орден, валявшийся в женином шкафу. Хорошо, что жены не было дома, только дочка, она показала шкаф, который теперь стоял в прихожей, а гостиная была заставлена новыми столиками и креслами от шикарного немецкого гарнитура. Дочка, без особой радости при встрече с отцом, похвастала, что мать теперь уже директор банка. Ступак тихо позавидовал жене, значит не всем худо, есть люди, которым и сейчас везет. Долго не задерживаясь в квартире, он нашел все, что нужно, и, выйдя из подъезда, повернул к гаражам под липами. Здесь его первым разглядел седой Сазон и сильно удивился его униформе.
