– Плавней наводи, Славик… Хорош!.. Бронебойным заряжай…
– Убираться надо, лейтенант… – крикнул ему Аникин.
Две симметричные белые точки снова появились, будто капли молока посреди черноты.
– Это твои архаровцы нашу задницу прикрывали? – прокричал он и, не дожидаясь ответа, добавил:
– Хорошо воюете, штрафники… Здорово нас выручили. А то эта немчура с «фаустами», как тараканы, – из всех щелей лезут…
– Эй, лейтенант, не слышишь?! – попытался перебить танкиста Аникин. – Вылезайте… Свежие немецкие танки сюда прут… Вас зажгут в любой момент.
Или танкист делал вид, что не слышит, или действительно совершенно оглох от непрерывной стрельбы.
Он как ни в чем не бывало продолжал отдавать команды своим подчиненным, силуэты которых еле-еле стал различать Аникин.
– Не зажгут… – уверенно ответил танкист. – У нас топливо закончилось. Весь дизель к чертовой матери на этот хутор израсходовали… И снаряды на исходе. Еще с ящик фугасных и горсть бронебойных…
– Башнера моего ранило… – сообщил вдруг Андрею лейтенант. – Но терпит… Так, Славик?
– Так точно, товарищ командир… – раздался бодрый молодой голос из башни, откуда-то слева.
– Механика, сержанта Васю Романенко, убило… Эх, как умел с машиной управляться!.. Слушалась его, как миленькая… – как будто в задушевной беседе, перечислял танкист. – Стрелок, Прошка, контужен… Славика вот – осколком… А люк закрыть нельзя. Прожгут кумулятивным, и всем нам – крышка… К тому же дышать тут нечем. Железнов, заряжающий наш, уже раз чуть не вырубился. Пороховых газов надышался. А еще Железнов называется!.. Так что мы чуть прикрыли, чтобы крошки сивнцовые сюда не залетали. А так – ничего, приятно работать с открытой форточкой…
Аникин в третий раз изо всех сил прокричал танкистам, что надо уходить. Его слова заглушил очередной взрыв. Комья земли застучали по броне.
– Ого… неужто град пошел… – прокомментировал голос из башни. – А ну-ка, Баклин, вдарь им… У меня такой заряжающий… Ого-го! На весь фронт один такой! Верно, Баклин?
– Скажете тоже, товарищ командир… – пробормотал другой голос, постарше.
– А ну, Баклин. Покажи класс! Объясни фашисту, что такое град со снегом… Держись, штрафная…
«Тридцатьчетверка», будто живое существо, напряженно вздрогнула, исторгнув из себя смертоносный груз. Сокрушительная сила заставила отойти назад казенную часть мощной пушки. Раздался звон выпавшей из казенника пустой снарядной гильзы, и горячая волна горькой пороховой вони поднялась из люка.
– Тут уже из-за гильз ступить негде, товарищ командир… К боеукладке не подобраться… – раздался ворчащий голос. Похоже, это был Баклин.
– Наружу бросай… – крикнул лейтенант.
– А машину мы никак не оставим… – вдруг выкрикнул он вверх, решительным голосом обреченного. – А ну, «шурики», посторонись! Разгружаться будем!..
Из люка полетели, звеня и подпрыгивая на броне, стреляные гильзы от снарядов.
Вслед за гильзами по стальным бокам «тридцатьчетверки» скатился на землю Шевердяев, а следом за ним – Аникин. Они залегли возле гусениц.
– Упрямые, черти… – весело выругался Шевердяев.
– Да-а… настрой боевой… – выговорил Аникин, пытаясь выглянуть из-за танковой кормы в сторону вражеских позиций.
Стрельба со стороны немцев усилилась. В дело вступили курсовые пулеметы пришедших на подмогу немецких танков. Андрей успел разглядеть две машины. Нырнуть обратно, под защиту танковой брони, заставили плотные очереди, которые хлестали по броне советского танка, рыли землю вокруг гусениц, звучно ударяясь о бронированные стенки кормовых топливных баков.
– Вы лучше не высовывайтесь, товарищ командир, – обеспокоенно заметил Шевердяев. – И вообще, отсюда перебираться надо. Оно вроде защищено – броня… Да только для фрицев наш танк сейчас – первейшая мишень… Будут лупить из всех видов…
– Твоя правда… – заметил Аникин. – Я в сторону «пантеры» немецкой двину… Где-то там должен быть Липатов с пэтээровцем. У них гранаты. А ты своих, кого сможешь, разыщи. Выдвигайтесь ближе к самоходке немецкой. Там должны быть наши – Капустин и Костюченко. У них тоже парочка гранат имеется. У фрицев убитых смотрите. Пока отбиваемся. Не бросать же танкистов этих безбашенных… Но по сигналу будьте готовы отойти назад к фольварку. Боюсь, как бы фашисты нас не отрезали. У Затонского силенок там маловато. Понял?
Шевердяев молча кивнул.
– Да… стоп… – осадил себя Аникин. – На вот, одну возьми… На дорожку…
Андрей вынул из кармана телогрейки и протянул бойцу что-то, зажатое в кулак. Это была оборонительная граната. Шевердяев стал благодарить, но он слов бойца не расслышал, быстро ползя по земле, наискось, влево от танка.
Противотанковое истребительное подразделение лейтенанта Дамма окапывалось на левом фланге хутора Хаккенов. Самый край яблоневого сада. В виду обустраиваемых позиций проходил небольшой канал, огибая хутор по широкой дуге с левой стороны. Туда стекала вода из небольших канавок. Они прорезали всю территорию хутора, будто морщины лицо его владельца. Герр Леманн – настоящий хозяин. Когда Хаген присмотрелся к этому неразговорчивому бюргеру, ему даже показалось, что система хуторских каналов в точности повторяет узоры морщин на нелюдимом, будто каменном лице человека, их прорывшего.
И в саду везде видна хозяйская рука: деревья ухожены, стволы хранят следы прошлогодней известки на коре, спилы удаленного сухостоя старательно замазаны какой-то смолой, некоторые сучья, с привоем, заботливо перевязаны. Молодые саженцы обмотаны ветошью. Будто перебинтованные руки, беспомощно торчащие из земли, с растопыренными от отчаяния пальцами. Герр Леманн сказал, что это от зайцев, в эту снежную зиму повадились шастать в сад.
В мозгу Отто, механически орудовавшего саперной лопаткой, снова и снова всплывала эта «защита от зайцев». Какого черта!.. Разве этот старик не понимает, что через день, максимум через два, здесь все будет полыхать, и от этих яблонь останутся обугленные головешки и воронки от русских снарядов? Да нет, похоже, прекрасно понимает.
Об этом красноречивее всяких слов говорил тяжелый, лишенный всякой надежды взгляд его глаз из-под кустистых седых бровей. Тогда, когда из дивизии приперся партийный функционер и согнали все подразделение, чтобы слушать его вдохновляющие речи, их новый взводный, лейтенант Дамм, заставил Леманна и его жену тоже выйти во двор и тоже слушать. «По приказу фюрера каждый населенный пункт объявлен крепостью, и каждый немец должен защищать свой дом и свою квартиру до конца!..»
Дивизионный оратор кричал так, что слюна брызгала из его рта. Он так старался, что даже взвизгивал в тех местах, где, по его мнению, надо было сделать особый акцент. «Любые разговоры о капитуляции, даже со ссылкой на фюрера, будут караться виселицей! Прежде чем русские успеют подвергнуть физическому уничтожению нашу расу – высшую расу всего человечества! – мы заставим их захлебнуться в их крови. А потом придут на смену свежие силы! Это напутствие нам доктора Геббельса! Он напутствовал вас, доблестные солдаты!» Вот тут он проговорился, тут он правду сказал.
Этот приказ, обрекающий на заклание, касался в первую очередь солдат, тех, кто примет на себя всю мощь удара русских здесь, в пойме Одера. А штабные офицеры и партийные горлопаны будут находиться там, в безопасности бетонных бункеров, за неприступными отвесами Зееловских высот. Об эти отвесы, как о неприступные гранитные берега, будут биться волны солдатской крови.
Да, это касалось и герра Леманна. Это он должен был превратить свой хутор в крепость и «защищаться до конца». Взгляд этого хуторянина говорил обо всем, что он думает по этому поводу.
Когда лейтенант Дамм приказным тоном попросил его предоставить инвентарь для рытья окопов, Леманн даже пальцем не пошевелил. Посмотрел на белобрысого юнца с синюшными мешками под глазами, молча повернулся и вошел в дом, хлопнув дверью перед самым курносым носом Дамма. В его взгляде сквозила решительная обреченность. Он будто сказал оберлейтенанту прямо в глаза: «Хочешь – пристрели меня, да только пошел ты к черту!»
– Да-а, утерли нос нашему дрезденскому герою… – не преминул едко прокомментировать Люстиг. Он уже успел воспылать к лейтенанту самой нежной ненавистью. Он говорит, что такие синюшные пятна под глазами, как у их юного лейтенанта, бывают от онанизма.
– Фанен-юнкеры[6] только этим и занимаются в своих школах… хе-хе… – злым шепотом сообщает Люстиг и тут же добавляет:
– И еще их учат рассуждать о превосходстве арийской расы…
Командир только что закончил импровизированное политвыступление поверх голов зарывающихся в грунт солдат. Он вещал о победе Тысячелетнего Рейха, которая вот-вот случится, с пренепременным участием высших сил и одухотворенной прозорливости фюрера.
