— Ну, чего там? — спрашивает Тренчик.
— Бухают, — отвечаю я. — Даже мне налили.
— Блин! — говорит близорукий Зюзик и щурит глаза. — Опять сегодня бить будут.
— Может, уйдем, а? — предлагает Тренчик. — Давайте уйдем?
Уйти, конечно, лучше всего, но для этого придется выйти в коридор, а там — разведка.
Мы дремлем до полуночи, прислушиваясь к разговорам в каптерке и просыпаясь каждый раз, когда там начинаются крики. Потом пьяная обдолбанная разведка вываливает в коридор.
— Связисты! — орет Боксер. У него совершенно стеклянные глаза и нетвердая походка. — Связисты! — орет он, заходя в расположение. — Подъем!
Он скидывает с кровати Зюзика и начинает его бить. Потом поднимает Осипова. Избиение продолжается.
Мы с Тренчиком лежим в темноте, накрывшись одеялами с головой, и смотрим на полоску света из коридора.
Прямо под окном стреляют, два трассера взлетают в небо, слышен громкий мат. На кроватях валяются оружие, гранаты, через спинки перекинуты набитые магазинами разгрузки — такие специальные безрукавки со множеством карманов под магазины. Мы стараемся не шевелиться.
Боксер бьет Андрюху табуреткой по голове. Тот хрипит и падает на пол. Изо рта у него идет пена.
— Чего ты стонешь, как будто тебя снарядом разорвало? — кричит Боксер. — Ты вообще слышал, как снаряды взрываются? Встать! — орет Боксер и бьет Андрюху берцем в живот. Тот не реагирует. Мне кажется, Боксер сейчас забьет его насмерть.
Он может. Они все могут. Они уже познали убийство, они морально сильнее нас. Наши жизни не представляют для них никакой ценности, они уже видели таких, как мы, валяющихся мертвыми в грязи с задранными на синюшных ногах штанинами и раскрытыми ртами, и уверены, что с нами будет то же самое. Какая разница, где мы умрем, здесь или там?
Меня перетягивают ремнем между лопаток, и от неожиданности я лечу на пол. Сверху на меня валится Тренчик.
— Встать! — орут над нами.
Я вскакиваю и тут же получаю тяжеленным кирзачом в живот. Внутри булькает, но боли я не чувствую — удар был мощный, но медленный, тупой, меня просто поддели на сапог, как котенка, и откинули на несколько метров.
— Отнесите его в санчасть, — говорит Боксер, показывая на Осипова.
В полку никого нет, плац пустой, казармы не светятся. Санчасть закрыта. Андрюха приходит в себя; похоже, у него сотрясение мозга.
— Да, блин, — наконец говорит Тренчик, — в учебке–то, оказывается, был рай.
В казарму мы возвращаемся только под утро.
Развод. Мы стоим в каре вокруг командира полка. Он рассказывает нам про дедовщину. Около полкана, опустив глаза, стоит молодой дух с огромными синяками под глазами. Дух ощущает себя стукачом: нас здесь умудряются бить так, что мы же чувствуем себя виноватыми. И еще дух боится ночи, он знает — сегодня ему не жить.
— Ведь вы же солдаты, — говорит полкан, — вы все — солдаты, зачем вы избиваете друг друга! Ведь вам же всем памятник поставить надо за то, что вы делаете там! Каждый из вас — герой, и я преклоняюсь перед вами. Но удивительное дело: каждый герой там — последняя мразь и алкоголик здесь! Предупреждаю: перестаньте избивать молодых! Мне не хочется сажать вас, не хочется начинать уголовные дела, но, видит Бог, это избиение — последнее! Следующего я посажу. Клянусь честью офицера — посажу и не посмотрю ни на какие ордена, пойдете у меня по полной, на десять лет!
За нашей спиной раздаются звон разбитого стекла и треск ломающегося дерева. Мы оборачиваемся. Из окна первого этажа вылетает дух. Он с кряканьем падает на землю, а на него сыплются осколки стекла и щепки. Дух закрывается от них руками. Несколько секунд он лежит неподвижно, потом вскакивает и пускается наутек. Из окна высовывается пьяная рожа и кричит ему вслед:
— Убью, сука!
Полкан молча наблюдает эту сцену, машет рукой и распускает полк.
Сегодня в роте впервые появляется начальство. Оказывается, у нас есть начальство, просто оно было в Чечне, и мы ничего о нем не знали. Командир роты, майор Минаев, и старшина, прапорщик Савченко, пригнали оттуда сгоревший бэтээр.
Теперь у нас под окном стоят две подбитые бэхи, две продырявленные шишиги и один сгоревший бэтээр. Кто погиб в этих машинах, мы не знаем.
Минаев со старшиной полдня бухают в каптерке. Потом зовут нас.
На столе ополовиненная бутылка водки, хлеб, консервы, лук. Майор валяется на куче бушлатов в углу. На него невозмутимо смотрит восседающий на подоконнике прапорщик Савченко.
— Вот видите, — говорит он, постукивая себя по ноге металлическим прутом, и кивает на пьяного майора. — Никогда не пейте с майором Минаевым. Со мной можете выпить, с прапорщиком Рыбаковым можете, если, конечно, он вас позовет, или с лейтенантом Бондарем, но с ротным никогда не пейте.
Прапор — кадровый военный, сразу видно. Ему лет тридцать пять, он невысокого роста, у него слегка вытянутое костистое волевое лицо. Камуфляж на нем сидит идеально. Самое примечательное в его обмундировании — кепка. Невероятно высокая, с огроменным козырьком, она является его гордостью.
Савченко слезает с подоконника и плюхается в майорское кресло, закинув ноги на стол.
— Значит, так, — говорит он, глядя на нас из–под длинного козырька своей неформатной американской кепки. — Во–первых, поздравляю вас с тем, что вы попали в четыреста двадцать девятый, орденов Богдана Хмельницкого, Кутузова и еще какого–то Сутулого, мотострелковый полк имени Кубанского казачества, сука. Или, попросту говоря, «Моздок‑7». Я — старшина роты связи, старший прапорщик Савченко, и служить вы теперь будете под моим непосредственным началом, сука. Ну и под началом майора Минаева, конечно. — Он кивает на кучу тряпья. — У нас в роте есть еще человек пятнадцать, десятеро из них выполняют правительственное задание по восстановлению конституционного порядка на территории Чеченской Республики Ичкерия, сука. Мы с майором только что оттуда. Даст Бог, и вы туда доберетесь. Еще пятеро бойцов славной роты связи где–то здесь шарятся, но я их давно уже не видел, может, сбежали уже, сука. Полк этот, прямо скажем, не самый передовой, сука, а уж рота вам досталась — не приведи Господь, сука. Вот, видите, с чем майор тут ночует! — Он треснул металлическим прутом по столу, чуть не разбив при этом бутылку. — Так что, если будут возникать проблемы с нашими соседями по казарме — ротой разведки, сразу говорите мне, я тут всех отхреначу. Ну, вы, наверное, уже сами все поняли. По твоей роже вижу, что поняли! — Он показывает на фио летовые щеки Осипова. — Самим тоже не бздеть, сдачи давать, понятно?
— Так точно, — вяло отвечаем мы.
— Ну и хорошо, что понятно. У кого красивый почерк?
У меня почерк хороший, и я делаю шаг вперед.
— Как тебя зовут?
— Бабченко.
— Зовут тебя как?
— Бабченко, — говорю я громче. Контузило его, что ли?
— У тебя имя есть?
Имя? Нас никто никогда не называл по имени. Здесь все друг друга называют только по фамилии или по кличке. Так удобнее. В русском языке слишком мало имен, чтобы хватило на такое количество солдат.
— Аркадий, — отвечаю я.
— Райкин? — спрашивает старшина.
Эта шутка меня порядком достала, но я все равно улыбаюсь.
— Никак нет, Аркадий Аркадьевич.
— Ух, ты! Так ты у нас еще и Аркадьевич? Да, с таким именем тебе и кликуха не нужна. Тяжело тебе придется здесь, Аркадий Аркадьевич из Москвы. Садись, будем писать рапорт. Остальные все свободны.
Я сажусь за стол, старшина начинает диктовать:
— Седьмого июня в результате нападения противника на наблюдательный пункт полка прямым попаданием выстрела из гранатомета был уничтожен бэтээр‑60 ПБ. Экипаж бронетранспортера не пострадал. Ответным огнем из танка и пулемета противник был рассеян. В результате пожара были уничтожены…
Старшина достает из кармана список, набирает воздуху и поет скороговоркой:
— Валенки — тридцать две пары, одеяла шерстяные — семь штук, белье нательное зимнее — восемнадцать комплектов, бушлаты — двадцать две штуки, радиостанции Р-141 — две штуки, аккумуляторы запасные.
Всего получается двадцать семь наименований. Все, что было пропито, украдено или просто потеряно в роте за всю войну, мы вписываем в этот бэтээр. Каждая сгоревшая машина, оказывается, была набита всяким барахлом под завязку, каждый погибший солдат носил на себе три пары сапог и восемь комплектов обмундирования. На смертях можно наживаться еще и таким простым способом.
На самом деле этот бэтээр никто не подбивал — сожгли по пьяни. Студент, дембель нашей роты, выпил водки и заснул с сигаретой в руках. Еле выбрался из огня. Чтобы отмазаться, старшина со Студентом оттащили бэтээр в «зеленку» и расстреляли его из гранатометов, но эта история все равно дошла до высокого начальства, и теперь Студент должен государству денег. Много денег. После всех списаний и амортизаций, которые удалось произвести, сумма составляет около четырехсот миллионов. С учетом солдатской зарплаты в восемнадцать с половиной тысяч его дембель откладывается на неопределенное время. Студент переслужил уже три месяца, но не навоевал еще даже на колесо.
