— Эй, сюда! — крикнул он. — Смотрите!..
Роман Иванович и Петрусь проворно вскарабкались на крутой берег, подошли к Леньке. В самом деле, перед ними был отчетливый след мотоцикла. Рядом, едва заметный на траве, шел второй след — мотоцикл был с коляской.
— Неужели Богдан? — блеснул цыганскими глазами Петрусь. — У нас ни у кого больше нет мотоцикла с коляской.
— А кто такой этот Богдан? — поинтересовался Роман Иванович.
— Тракторист один, — пояснил Цыганок. — Напарник моего брата.
— И ты уверен, что только у него такой мотоцикл? — В голосе Романа Ивановича прозвучало сомнение. Очевидно, у инспектора были на этот счет какие-то иные сведения.
— Конечно, уверен, — стоял на своем Петрусь.
— Это нужно еще как следует проверить и доказать, — раздумчиво проговорил инспектор. — А может быть и такое, что кто-то другой ездит на его мотоцикле.
Роман Иванович достал из кармана блокнот, карандаш, присел на корточки и, поглядывая время от времени на отпечаток, оставленный колесом на песке, тщательно перерисовал его. Потом свернутым наподобие рулетки стальным метром измерил расстояние между колесами мотоцикла и записал рядом с рисунком.
— Держи;— протянул он листок Леньке. — Пригодится…
Какое-то время Роман Иванович постоял в раздумье, потом повернулся к ребятам:
— Что ж, хлопцы, не будем терять времени, нужно действовать.
Все трое стали осторожно спускаться с кручи к берегу.
А еще через минуту голубая лодка, рокоча мотором, мчалась к устью Старицы.
Сенька Жигун сбывает товар
Живописно выглядит на исходе лета мозырский крытый рынок. Огромное, со стеклянной крышей дощатое строение, окрашенное в веселый голубой цвет, с самого утра до послеобеденной поры гудит, как потревоженный пчелиный улей. Чего здесь только нет!.. Точь-в-точь как на той прославленной сорочинской ярмарке, описанной у Гоголя, здесь можно достать все, начиная от баранка и кончая хомутом или фонарем «летучая мышь».
Под крышей рынка, вдоль стен, тесно стоят, разместившись в удивительном, можно сказать, загадочном беспорядке всевозможные торговые учреждения — магазины хозтоваров, мясные лавки, аптечный киоск, промтоварные ларьки, будка с мороженым, пивной ларек, киоск с газетами и журналами, ларьки отдельных колхозов. В этих торговых рядах покупатель может найти любую нужную ему вещь.
А посредине на всю длину строения тянутся в два ряда сколоченные из досок прилавки для ручной торговли. Только в самом центре рынка эти прилавки прерываются — здесь вмурован в землю круглый цементный бассейн с фонтаном. Правда, за все долгие годы своего существования фонтан ни разу не брызнул водой, и стоит он здесь просто как оригинальный памятник благим намерениям каких-то давно забытых руководителей города.
На прилавках в эту пору года навалено обычно столько разного добра, что никаких слов не хватит, чтоб его описать. Всюду живописно возвышаются горки яблок, груш, желтеющих огурцов, луку, стоят корзинищи, корзины и корзинки разных слив, вишен, малины — и все это, обратите внимание, самых разных сортов и на любой, самый придирчивый вкус. В стороне огромной зеленой горой лежат полосатые арбузы, а рядом горой немного поменьше — дыни. Тут же красуются дары полесских лесов — белые, в коричневых шапках боровики, красноголовые подосиновики, подберезовики, лисички, рыжики, сыроежки…
На этих прилавках можно купить и кувшинчик сметаны, и молоко, и свежие яйца, и наконец, выбрать на суп молодого петушка, который тут же, едва его извлекут на свет божий из корзины, в отчаянии пропоет пронзительным голосом свою последнюю петушиную песню.
Но на рынке песня эта безнадежно тонет в ровном и монотонном, как речной прибой, гуле. Гудит не только людская толпа — гремит еще и радио, хотя за гулом толпы при всем желании нельзя разобрать ни единого слова, как бы ни старались дикторы в Москве, Минске или Гомеле. Вооруженные авоськами, сумками, кошелками самых разных форм и размеров сотни жителей города, по большей части домашние хозяйки, часами толкутся возле прилавков и ларьков, выбирают то, что им по вкусу, торгуются, спорят или, наоборот, мирно рассказывают друг дружке какие-то последние новости…
В тот день, когда на Припяти, недалеко от Крышич, раздались таинственные взрывы, на этом мозырском рынке наблюдательный человек мог бы заметить в самом конце прилавков довольно приметную личность. Толстая, с голыми по локоть мясистыми руками, с широким, красным, как медный поднос, лицом, на котором жадно поблескивали маленькие, заплывшие жиром глазки, женщина эта была в синем, с цветами, ситцевом платье, таком полинялом и заношенном, что на нем лишь с трудом удавалось различить рисунок ткани. Сразу можно было сказать, что это не колхозница, не работница, не служащая, а скорее всего особа, принадлежащая к вымирающему племени базарных торговок и перекупщиц.
На прилавке перед ней лежал десяток яблок, но по тому, какую цену она за них заломила и какими пустыми глазами смотрела на покупателей, нетрудно было догадаться, что сидит она здесь вовсе не ради этих яблок, а чего-то или кого-то ждет. Торговка была, видно, личностью на рынке известной, потому что многие здоровались с ней, как с доброй знакомой:
— Здорово, Хима!
— Что новенького, Хима? Чем сегодня богата? Толстая, как бочка, Хима едва кивала головой в ответ. Сегодня она чего-то все время поглядывала своими острыми глазками на широкую входную дверь, через которую непрерывным потоком вливались в базарную суматоху все новые люди и выплескивались на улицу те, кто успел уже сделать нужные покупки.
Дело близилось к полудню, когда она наконец дождалась своего. К прилавку подошел молодой, лет тридцати пяти, мужчина. Небольшого роста, присадистый, но, судя по ширине плеч, довольно крепкий, он хмуро, из-под насупленных бровей посмотрел вокруг. Этот взгляд должен был означать, что ему нет никакого дела до базарной сутолоки, что попал он сюда случайно и долго задерживаться не намерен. Тяжелая нижняя челюсть и низкий лоб придавали лицу мужчины выражение решительное и отчаянное.
Едва он поравнялся с торговкой, та одним движением руки смахнула в кошелку яблоки с прилавка и, глядя совсем в другую сторону, негромко буркнула:
— Наконец-то… Чего так запоздал? Мужчина, изучая витрину аптечного киоска, в тон ей ответил:
— Много будешь знать, скоро состаришься. Топай.
И, лавируя в толпе, медленно направился к выходу. Не выпуская его из виду, поплыла вдоль прилавков и Хима.
Мужчина вышел на улицу, обошел рынок вокруг и свернул во двор, за ограду бани. Тут в глухом закутке за дощатым сарайчиком, стоял мотоцикл с коляской. Мужчина остановился подле него, закурил. Ткнул носком башмака в одно, в другое колесо, проверяя, хорошо ли они накачаны. Потом начал отвязывать кусок холста, которым была старательно прикрыта коляска.
Почти вслед за ним, озираясь по сторонам, протиснулась в закуток и толстая Хима.
— Ну, хвались, что у тебя сегодня? — бесцеремонно потянула она за угол холстины.
— Да вот, смотри… Золото, а не товар.
Торговка заглянула в коляску, — там на подостланной траве кучей лежала свежая влажная рыба. Были там и лещи, и плотва, и полосатые окуни, и несколько здоровенных щук, и даже черные усатые сомы. Глаза у Химы загорелись от жадности, но она не подала виду, что довольна, а все стояла и перебирала рукой рыбу.
— И сколько же ее здесь? Ты взвешивал?
— Да пуда три смело будет. Не вешал…
— Ты что, Сенька! — Торговка так и подскочила от возмущения. — Три пуда!.. И на два, если хочешь, не потянет!
— Ну, знаешь!.. — в свою очередь обозлился мужчина и уже приготовился задернуть холстиной коляску. — Поищи себе другого дурня…
Хима, должно быть, зная вспыльчивый характер своего компаньона, проворно схватила его за руку.
— Да погоди ты, погоди!.. Не горячись. — Она сунула руку за пазуху, извлекла оттуда перевязанную шнурком от ботинок замусоленную пачку денег. — Держи двадцать.
Но Сенька даже не пошевелил рукой.
— Тридцать, а нет — так и разговору нет!
— Двадцать пять, — сверлила его глазками Хима. Сенька молчал как рыба.
— Двадцать семь, — мученически объявила Хима.
Но тот был неумолим и молча продолжал курить, ожесточенно двигая челюстями.
— Бери тридцать, грабитель! — выкрикнула наконец Хима с таким видом, будто этот человек живьем сдирал с нее шкуру.
Сенька тщательно пересчитал деньги, некоторые бумажки даже проверил на свет — видно, не очень доверял торговке, — потом спрятал их в карман.
— Если б ты знала, как мне сегодня далась эта рыба…
— А что такое? — спросила Хима, засовывая в мешок очередного золотистого леща.
