Подавляя в себе неожиданно вспыхнувшее волнение, Насонов встал, прошелся по кабинету и сказал:
— Очень хорошо, Оля. Ты правильно подошла к решению задачи. Когда начнешь работать?
Да прямо сейчас! — довольная похвалой инженера, воскликнула Ольга.
Добре. Желаю тебе удачи. Завтра приду взглянуть.
Взяв альбом, девушка попрощалась с Насоновым и вышла.
Когда Василий Сергеевич остался один, он попытался разобраться в том, что с ним произошло. Ему было двадцать шесть лет, когда он закончил строительный институт и женился на молоденькой учительнице. Уже через полгода он почувствовал, что жена его не любит. Работая прорабом на крупном строительства Василий Сергеевич, несмотря на чрезмерную занятость, очень много времени уделял молодой жене. Зная ее любовь к театрам, танцевальным вечерам, он против своей воли каждый день посещал с ней все те места, где ей хотелось быть. Не оставалось времени ни отдохнуть, ни почитать, ни встретиться с друзьями в семейном кругу. Его это тяготило, но он ни в чем не отказывал жене. Вскоре Наташа оставила работу в школе, заявив:
Какой смысл работать, если у меня есть муж?
Хотя его возмутило ее легкомысленное решение, он ничего не сказал. И в это время Василий Сергеевич тяжело заболел. Он лежал в постели и нуждался в заботливом уходе, однако Наташа не изменила своим привычкам. Так же, как и раньше, она каждый вечер отправлялась развлекаться, поставив около кровати мужа воду и холодный ужин. К нему приходили его друзья, рабочие со стройки, рассказывали новости, приносили газеты, подолгу просиживали у него, но никто ни разу не спросил: «А где же Наташа?» Может быть, не спрашивали потому, что чувствовали, как ему будет неприятно отвечать на этот вопрос.
Чаще всех к Василию Сергеевичу приходил его давний друг, инженер Геннадий Комаров. Это был богатырь с открытым лицом ребенка, шумный, веселый, непосредственный в своих мыслях и взглядах на жизнь. Однажды, придя вечером к Насонову и застав его в постели с воспаленным лицом и блестящими глазами, Геннадий, не выдержал.
Давай-ка, старина, выкладывай, почему ты один? — прогремел он на всю комнату, — Почему тебя оставляют одного в таком состоянии?
Василий Сергеевич попробовал отшутиться:
Как же я один? Вот и ты со мной. И мне хорошо…
Он выдавил на своем лице жалкую улыбку и потянулся за стаканом воды.
Не юли, друг! — Геннадий подал ему стакан и еще громче сказал — Не юли, рассказывай все начистоту. Давно разговорчики ходят о твоем житье-бытье, теперь сам рассказывай.
Да что говорить-то, Генка! — Василий Сергеевич развел похудевшими руками. — Живем, не очень тужим…
Врешь! — Геннадий пристукнул кулаком по столу. — Говори, где сейчас Натка? Где она была три дня назад, когда я забегал к тебе? Не прячь очи, друже, все ясно! Хочешь не хочешь, а придется вмешаться в твои дела.
Насонов медленно покачал головой:
Не надо, Гена. Ничем не поможешь…
Он на минуту прикрыл глаза, потом взглянул на друга и глухим голосом проговорил:
Хочешь правду? Что ж, слушай, от тебя скрывать не буду: не любит меня Наташа. Не любит, потому и нет ее…
Открыл Америку! — присвистнул Геннадий. — Что она тебя не любит, об этом и воробьи на крышах чирикают. Ты скажи, почему ее к порядку не призовешь?
Насонов пожал плечами:
Что ж я могу сделать? Да и зачем?..
В это время в комнату вошла Наташа. Разрумянившаяся, веселая, она бросила шляпку и перчатки и, кивнув по-приятельски Комарову, защебетала:
— Как жаль, Васек, что ты все болеешь! Такая дивная погода, так хорошо! Я была в Доме офицеров. И сейчас не могу вспомнить без смеха одного усатого капитана. Ну настоящий запорожец! Я в буфет — он за мной, я в зал — и он туда! И все говорит: «Вы, мадам, волнуете мою кровь». Чудак, ха-ха!
Она на секунду умолкла, потом, взбивая локон, спросила:
Вы почему молчите? Почему не смеетесь?
Ха, ха, — не засмеялся, а зло проговорил Геннадий и через некоторое время добавил: — Ха, ха.
Василий Сергеевич молчал, теребя пальцами край простыни. Наконец он сказал:
Дай воды, Гена. Горит…
Геннадий подал ему стакан и, глядя прямо в глаза Наташе, произнес:
Слышите, горит. А скажите, тот ваш капитан, запорожец, не горит? Вполне здоров?
К чему эти намеки? — вспыхнула Наташа, — И никто вас не просит быть тут сиделкой.
Что? — Геннадий очень резко встал и шагнул к ней.
Не надо, Гена, — попросил Насонов.
Да что здесь творится! — притопнула ногой Наташа. — Вы забываете, молодой человек, что вы не дома, И советую вам…
Советуешь? — Геннадий вплотную подошел к Наташе. — Не советовать ты должна, дрянная женщина, а род человеческий не позорить! Подумать должна, что делаешь! Пока не поздно.
Он снял с вешалки шляпу и, попрощавшись с Насоновым, стремительно вышел из комнаты.
Наташа долго не могла прийти в себя. Вначале, как только стихли шаги Комарова, она хотела разрыдаться, но потом раздумала. Схватив со стола чашку, она швырнула ее на пол и, подойдя к постели больного, закричала:
Что же ты!.. Что же ты молчал! Какой-то хам топчет имя твоей жены в грязь, а ты лежишь и слушаешь. Тряпка ты, а не мужчина! Слышишь? Несчастный прорабишко! Баба!
Василий Сергеевич молчал, продолжая теребить край простыни.
Молчишь? Стыдно тебе? А я-то, дурочка, думала, что ты настоящий мужчина! Да в любом лейтенантишке чести и гордости в тысячу раз больше, чем у тебя, ин-же-нер!..
Не говори о чести, Ната, — тихо ответил Василий Сергеевич. — Честь — это…
— Довольно! — Наташа оттолкнула стул ногой, быстро оделась и ушла.
Когда за ней захлопнулась дверь, Василий Сергеевич почувствовал, как что-то в нем оборвалось. Он хотел крикнуть, позвать ее, но задохнулся и только скрипнул зубами, как от нестерпимой боли. А через месяц, совсем выздоровев, собрал свои вещи, отдал соседке ключ от квартиры и ушел.
Василий Сергеевич попросил перевод и уехал в другой город. Вначале он часто думал о Наташе, но прошел год, и время стерло и душевную боль, и воспоминания. Да и не было в их совместной жизни с Наташей такого, о чем бы можно было долго помнить. И когда однажды Геннадий написал ему, что она вышла замуж, Насонов не почувствовал ни сердцебиения, ни горечи. Только осталось в нем недоверие, осталась настороженность даже к хорошим девушкам и женщинам…
«Почему же после стольких лет одиночества меня вдруг взволновала эта девушка? — прохаживаясь по кабинету, думал Насонов. — Неужели в душе остались еще угольки, которые могут вспыхнуть? Нет, этого не может быть… Не должно быть…»
6
Этого не должно быть…
Насонов стоял у входа в зал и смотрел на Ольгу. В легком комбинезоне, подпоясанном нешироким ремнем, с голубенькой сеткой на голове, чтобы не падали на глаза волосы, она была сейчас похожа на лыжницу, готовящуюся к прыжку с трамплина. Только вместо лыжных палок в одной руке она держала узкую металлическую лопаточку, а в другой — круглый шар тестообразного гипса. Когда она отходила от карниза, чтобы получше всмотреться в свою работу, высокие стремянки с настланными на них досками покачивались и длинные тени плясали на паркетном полу, усыпанном опилками. В зале стоял полумрак, только одна лампочка освещала часть стены, у которой работала Ольга.
Она не видела Насонова, а он затаив дыхание, старался ничем не выдать своего присутствия.
Насонов часто ловил себя на мысли, что его неудержимо тянет к ней, что ему трудно удержаться от желания увидеть ее белые кудряшки и васильковые глаза, услышать ее голос. Порой Насонову казалось, что он чувствует, как эта девушка незаметно, помимо его воли, входит в его жизнь и заполняет пустоту, которая образовалась много лет назад. Он досадовал на себя за то, что не мог не думать о ней. Тогда он начал обманывать себя. «Это не то, совсем не то, — говорил он себе. — Просто она мне нравится тонкой душой, душой настоящего художника. Не могу же я в свои почти сорок лет полюбить двадцатилетнюю девушку. Глупее этого и придумать нельзя! У меня же снежок в волосах. Да и зачем мне это все после того, что произошло с Наташей…» И тут же он видел мягкий взгляд ее глаз, от которого исходила тепло, и в волнении начинал шагать по комнате.
Насонов знал, что она эти дни остается на стройке после окончания рабочего дня. Нужно было подогнать отделочные работы, да и сама Ольга хотела как можно скорее закончить лепку орнаментов. И все же, идя а этот вечер сюда, Насонов попробовал опять обмануть себя: «Надо посмотреть, все ли там в порядке».
Ольга продолжала работать, напевая песенку о далеком Севере, где на скудном солнышке греются озябшие моржи. Вдруг она, словно почувствовав на себе взгляд, быстро обернулась и увидела Насонова. Ни тени удивления или испуга не выразили ее глаза. Она улыбнулась и, отойдя немного в сторону от орнамента, спросила:
