Объявили о введении продовольственных карточек.
Перед вечером позвонили по телефону и сообщили, что для нужд фронта у частных лиц снимают телефоны. Вскоре пришел работник телефонной станции и снял аппарат.
Радиоприемник тоже сдала. Трансляцию провести не удавалось. Еще тоскливее стало на душе. Совсем сузилось общение с внешним миром.
Война…
Отнесла в ведре песок на чердак. Проверила бочки, есть ли в них вода. Пошла в домоуправление, отвоевала там лопату для своего пожарного звена. Получив добавочно багор, довольная несла его на плече. Было нестерпимо жарко. Трава желтела. Увядшие листья салата, репы молили о прохладе.
На чердаке положила багор рядом со щипцами.
Теперь все готово для защиты дома от зажигалок.
В первый день войны я спрашивала себя, что мне делать? Как я могу помочь Родине? Должно быть, мы с детства до старости мечтаем о подвигах, а жизнь полна обычных, необходимых дел.
Вспомнился разговор с Горьким. Кажется, это было в начале четырнадцатого года. Я работала в издательстве «Жизнь и знание». У нас выходили хорошие книги. Печаталось полное собрание сочинений Горького. Алексей Максимович бывал у нас часто, его интересовала работа издательства. Мне больше других приходилось говорить с ним. Все заказы на его книги выполняла я. Однажды, придя в редакцию, он зашел ко мне. Я показала интересные письма. Он уже собрался уходить.
— Алексей Максимович, — сказала я, — мне надоело заниматься продажей книг. Хочется делать что-то большее. Что вы мне посоветуете?
По его лицу пробежала тень.
— Вы делаете большое, хорошее дело. Знаете ли, как важно человеку вовремя дать настоящую книгу. Может, она его спасет, из ямы вытащит. Жили ли вы когда-нибудь в медвежьих российских углах? Там, кроме сивухи, ничего нет. Задыхается человек, не знает, куда идти. А если попадет настоящая книга…
Замолчал. Видимо, вспоминал что-то. Глаза вспыхнули, потом затуманились. Сердито посмотрел на меня, сказал, уходя:
— Нет маленьких дел. Всё надо любить и хорошо Исполнять.
Как много появилось в дни войны этих самых «маленьких дел». Времени рисовать не хватает. Но вчера, стоя у ворот на ночном дежурстве, пришла к выводу: буду наблюдать, запоминать целые картины. Потом зарисую или запишу.
Спустившись с чердака, села на крылечке. Захотелось погреться на солнышке.
Мальвы высокие вытянулись. Они переросли все цветы. Стоят стройными рядами. Их набухшие почки ждут дождя, готовые распуститься белыми, розовыми, краски цветами. Уже поползли вечерние тени.
Подбежал Неро, лег рядом, положил мне на колени голову.
— Какой он у вас красавец! — послышался незнакомый голос.
Подошла женщина в военной форме.
— Жалко, а придется взять его.
— Зачем? Куда? — с тревогой спросила я.
— Вот повестка. Распишитесь. Ваша овчарка призывается на службу в армию. Скоро возьмем. Сохраните ее.
Расписалась и растерянно посмотрела вслед уходившей женщине. Только взглянув снова на повестку, поняла: и Неро — живой и веселый кусок жизни — отнимает у меня война.
Тяжело было смотреть на заходящее солнце, на озаренные им цветы.
Из Ленинграда эвакуируются заводы. Вывозятся художественные ценности. Учреждения, не связанные с войной, свертывают свою работу. Люди быстро пере квалифицируются: учителя, научные работники становятся слесарями, токарями, лекальщиками.
Исследовательский институт, где работала Мария Владимировна, эвакуировался в глубь страны. Но Муля решила остаться в Ленинграде.
— Почему?
Она удивленно посмотрела на меня:
— Не представляю себя в тылу, вдали от Ленинграда… Даже мысли такой не возникало!
— Подумай! Ты там сможешь продолжать исследования по цвету. Здесь — фронт. Мирных занятий нет. Придется менять специальность.
— Это, правда, трудно. Я совсем не умею устраиваться. Все же готова на любую работу пойти, только бы не уезжать из Ленинграда.
Домоуправление отправило ее на окопные работы. Слабая здоровьем, Муля плохо справлялась с лопатой. Первое время, возвращаясь, падала на кровать и лежала пластом. Жалко было на нее смотреть. Но она бодрилась:
— Привыкну. Со всеми так сначала.
И, правда, через несколько дней она освоилась с новой работой.
Вскоре Марию Владимировну направили учиться в специальную школу ПВХО. Она должна была сдать на инструктора и преподавать в районе. Училась она со страстью, ходила каждый день на практику, перевязывала раненых, тушила зажигательные бомбы. Я тоже занималась в кружке ПВХО и тоже бывала на практике.
Помню огромную площадку стадиона. Масса людей. Стоят, сидят на ступеньках трибуны. Инструкторы готовят все для практической учебы. Вот вспыхнула первая бомба. Лектор громко спросил:
— Товарищи, кто хочет потушить?
Все молчат. Потом с разных сторон выбежали несколько девушек и пожилая женщина. Бомба горела, разбрасывая во все стороны искры. Женщина спокойно подошла, взяла горящую бомбу щипцами и бросила в бочку с водой. Девушки в первый момент отшатнулись, потом храбро шагнули вперед… Но бомбы уже не было. Кругом дружно засмеялись. Скоро собравшиеся перестали смущаться. Все вызывались тушить. Ребята хлопотали больше других.
— Если так будет и при бомбежке, мы справимся! — твердо заявили все.
В коротких сводках Информбюро появились новые направления: Островское, Псковское, Порховское, Старо-Русское. Враг приближался. Ленинград лихорадочно готовился к обороне. Население — к самозащите. Все ждали воздушной бомбежки. Все учились бороться с зажигательными бомбами, ухаживать за ранеными. В домах увеличивали количество бойцов групп самозащиты.
Приближающийся фронт, высадка немецких десантов делали окопные работы за городом опасными. Люди попадали под обстрелы, гибли от пуль, но работали. Мысль, что строят новую линию обороны, преграждают путь врагу к родному городу, окрыляла.
— Пойдемте в домоуправление за краской, — предложила мне однажды Ведерникова.
— За какой краской?
— Да я и сама не знаю. Говорят, стены смазывать, чтобы не горели.
— А кто красить будет?
— Наш чердак — мы с вами.
Забрав ведра с разведенным суперфосфатом, мы пошли красить. На чердаке было душно. От раскаленной крыши несло жаром. Приходилось ложиться на пол, чтобы попасть в пазы, поднимать высоко руки, дотягиваться до верхних балок. Я выбилась из сил. Мы семь часов проработали на чердаке. К вечеру все было окрашено.
Дома меня ждала Муля. Смывая разъедавшую лицо и руки белую жидкость, я закашлялась. Платок окрасился кровью. Муля испугалась, хотела бежать за доктором. Я удержала ее.
— Это вовсе не так трагично, Муля. У меня катар горла, наверное, разъело. Завтра встану здоровая.
Она не верила, бранила себя, что не пришла раньше.
— Я у себя два чердака уже окрасила, могла бы легко сделать и твой.
— Ты готова везде заменить меня, — сказала я ласково и обняла ее. — Что же на мою долю останется? Или ты хочешь посадить меня под стеклянный колпак?
Однако ночью поднялась у меня температура. Пришлось вызвать врача. Он нашел обострение туберкулеза и велел лежать.
Но лежать, сложа руки, я не хотела. Вытащила краски и тайком от Мули решила писать акварели.
Пока была на ногах, рисовать почти не удавалось. Работы по охране дома много. В часы налетов и дежурств нельзя отвлекаться. Надо зорко следить, наблюдать хорошо. Взгляд дежурного острее, он должен все видеть. Для художника это незаменимые часы. Все приходилось только запоминать, а так хотелось рисовать. Болезнь позволила вернуться к краскам. Большое это счастье — передать на бумаге виденное, наблюденное. Вот, кажется, все сделано хорошо, а что-то мешает. Ищешь, не понимаешь, проверяешь. Чуть неправильна тональность — рисунок не звучит. Зато как радуешься, найдя ошибку. Несколько правильных мазков, и акварель засияет по-новому.
Большое счастье быть художником. Пройдет война, сколько я еще напишу: надо сохранить в памяти все виденное за это время.
Я любила рисовать цветы, пейзажи. Теперь мне захотелось писать людей, передавать кистью их горе и мужество. Несколько месяцев назад меня не увлекали такие темы. Как многое изменилось в нас за короткое время. Жизнь стали видеть шире.
Но первую попытку работать нарушила Ася. Она узнала о моей болезни и забежала.
— Отставить, отставить! — запротестовала она и отобрала краски.
Девушка была на оборонных работах. Сейчас приехала за вещами.
— Ася, я тебя совсем потеряла.
— Не только вы. Мама и та не знала, где я. В одном месте начнем копать, перебросят в другое. Так и передвигались из деревни в деревню, — оживленно говорила она.
— Трудно было?
— Только первое время, — призналась Ася. — Приехали поздно вечером. В деревне все было занято, решили переночевать в лесу. Всё искали получше местечко. Выбрали наконец. Трава зеленая, мягкая. Легла я с товаркой на пригорок. Устали. Скоро заснули. Ночью скатились с бугорка прямо в болото. Там и спали. Встали, все платья мокрые. Стыдно показаться. Пришлось выстирать и на солнышке высушить. А потом на сеновале устроились, хорошо было!.. За работу нас похвалили.
