Об этом споре ротного с замполитом и об этих перешептываниях солдат я вспомнил где-то через месяц. К тому времени мы все уже примерно знали, что же случилось тогда на операции.
Но вот как-то в палатке зашел разговор об операциях вообще. Ванька Косой, увлекшись, что-то стал возбужденно рассказывать. И тут из отдельной, отгороженной в углу комнатушки вылетел взбешенный Рабинович и во весь голос рявкнул на него:
— А ну, рот закрой!
Это было настолько непохоже на нашего Сашу, что через пару минут палатка опустела. А уже поздним вечером в расположение взвода зашел ротный и как бы невзначай, вполголоса сказал Ивану:
— Случилось так случилось… И коль обошлось — радуйся. А языком нечего трепать. Понял?!
Сказано было всерьез. Без всяких шуток. И больше к этой истории никто в роте не возвращался.
* * *
Подробности мне довелось услышать лишь через год. Но зато из первых уст, от самого Ивана Косоговского. Был март восемьдесят четвертого, полк проводил операцию в районе высоты «две семьсот» — Санги-Дзудзан, в просторечии именуемой Зубом. Ваня был уже без пяти минут (а точнее, без пяти недель) дембель, а я, соответственно, дедушка. В нескольких километрах от места высадки, на середине довольно просторного плато наша рота была зажата перекрестным огнем двух крупнокалиберных пулеметов. Недаром — укрепрайон. Мы залегли. И так получилось. Что я случайно оказался в паре именно с Ваней.
Только мы с ним начали спешно окапываться, как прилетела вертолетная пара и, перепутав цели, всадила по залегшей роте полкассеты НУРСов. Слава Богу — пронесло. Впрочем, сюрпризы во время той операции начались еще при десантировании. Духи умудрились сбить одну «двадцатьчетверку» и две восьмерки, что уже само по себе — нечто небывалое, потом вот по ошибке родные вертолеты добавили. И все это за несколько недель до «приказа», — как тут не расслабиться и не поделиться наболевшим с ближним своим. Я начал, правда, не очень напирая, расспрашивать Ваню, что же там случилось на той давней операции. Но он разговорился неожиданно легко и рассказал мне обо всем подробно.
Ваня шел в отдельной группе из семи человек проводившей «шмон», по самому краю кишлака. В какой-то момент группа разделилась и в крайнюю усадьбу вошло только двое — Косой и кто-то из дедов.
Дом был пуст. Вдвоем они быстро облазили все закоулки и собирались уже было уходить, но тут Ваня у самой стенки приметил прикрытый, небольшой — в пол человеческого роста дверной лаз. Прислушавшись, он отчетливо услышал за ней напряженное дыхание. Ваня хотел, было позвать напарника, но тот куда-то исчез. И тут Ваня по-настоящему испугался, и, как он сам сказал, в нем взыграл древний инстинкт.
Но это я сейчас так обозначаю — «древний инстинкт», а тогда Ваня сказал какими-то иными словами. Но я и без его слов слишком хорошо знал, ЧТО это такое. Имя этому инстинкту — жажда крови, или, как в наше время говорят умные дяди — «фронтовой психоз». А это страшное желание. Оно настолько сильно, что нет никаких сил сопротивляться. Я сам был свидетелем, когда батальон открыл шквальный огонь по группе, спускавшейся с холма к колонне. И это были НАШИ солдаты! Отделение разведки, отходившее с прикрытия! Расстояние было метров двести, и то, что это свои, все понимали процентов на девяносто. И, тем не менее — жажда смерти, желание убить, во что бы то ни стало.
Десятки раз я видел собственными глазами, как молодые, «приложив» своего первого «чувака», орали и визжали от радости, тыкали пальцами в сторону убитого противника, хлопали друг друга по плечам, поздравляли; и всаживали в распростертое тело по магазину — «чтобы наверняка». Я знаком с одним снайпером, который, застрелив своего первого «духа», вскочил под сплошным огнем и, как полоумный хлопая в ладоши, прыгал вокруг вздымавшихся возле его ног султанчиков. Потом он успокоился, залег и так же, как и все, всадил в неподвижное тело еще с полдесятка патронов. Не каждому дано перешагнуть через это чувство, через этот инстинкт, задавить в душе этого монстра…
Ваня замер перед дверью. Сердце у него бешено колотилось, но он уже решился. Над дверным проемом была проделана, судя по всему, ведущая в потаенную каморку отдушина. Ваня спокойно выдернул чеку из «эфки», отпустил предохранитель, потом хладнокровно отсчитал несколько секунд и не кинул, а положил (!) гранату на край проема. После этого он легонько, одними пальчиками, подтолкнул ее внутрь. «Эфка» покатилась… А потом грохнула так, что у Вани заложило уши и чуть не «встало» сердце. Но он быстро взял себя в руки, встряхнул головой и дал короткую очередь в дверь. Потом вышиб ее ногой и, присев, замер на пороге.
На полу в комнатушке, вытянувшись во весь рост, лежала мертвая старуха, а чуть поодаль от нее — молодая женщина. Но она еще была жива. Протягивая к Ване руку, женщина что-то хрипела и пыталась ползти. Вокруг старухи и женщины копошились, конвульсивно дергались или просто лежали на полу семеро детей в возрасте от года до пяти-семи лет. По словам Вани, он поначалу просто «вырубился» — как поленом по голове огрели: «Ничего не соображал, как отмороженный!» Но потом, все так же «не в себе», Ваня поднял автомат и выпустил в шевелящийся человеческий клубок остаток магазина. А когда уходил, положил на пол еще одну «эфку»…
Я тогда спросил его — зачем он это сделал? Зачем было добивать? Зачем кинул еще одну гранату? Ваня мне честно ответил: «Не знаю…» Потом добавил: «Понимаешь — не в себе был. Как кто-то другой…»
Минуты две-три он сосредоточенно молчал, а после, уже задним числом, начал придумывать разные объяснения своему поступку:
Может, не хотел, чтобы мучились — все равно кранты! Да и особисты… ты ж знаешь.
Действительно, знаю. По голове за такие вещи не погладят. Ване еще повезло, что в дисбат или на «зону» не угодил — Пухов с Рабиновичем прикрыли. Хотя одному Богу, наверное, известно, чего им это стоило!
Рассказывать обо всем случившемся Ване было все равно в тягость. Я это почувствовал. И как только он замолчал, я с радостью перевел разговор на что-то иное. Слушать его рассказ было тяжело, да и не мне грехи Ване отпускать.
* * *
Через несколько месяцев в одной из последних партий Ваня уехал домой. И можно сказать — благополучно: за последующие операции он был награжден медалью «За отвагу». Правда, получил ее относительно поздно, в конце второго года службы — такие «залеты» даром не проходят.
Он прислал нам в роту письмо, где сообщал, что устроился на работу в Одесское городское управление внутренних дел, в отряд патрульно-постовой службы; впрочем, для нас это новостью не было: Косой и раньше туда собирался. Кто-то из родственников, служивших в УВД, обещал устроить. А еще Косой прислал маленькую фотографию в форме. Ничего ему идет…
У меня с Косым были самые теплые, почти товарищеские отношения, да и со многими другими ребятами в роте он дружил. Но почему-то при популярном ныне слове «гражданская война» я всегда вижу перед глазами именно эту фотокарточку. Маленькую. Три на четыре всего-то…
Этот случай произошел в сентябрьской колонне 1983 года. Третьим взводом тогда командовал лейтенант Быстров. Мы его за глаза звали Серега, хотя ему было, хорошо за двадцать пять, для армии возраст уже солидный. А возможно, потому, что Серега был «залетчиком» самого бесперспективного толка отказником. Он не хотел служить.
Такое в армии случается — поступил в военное училище в семнадцать, учиться думать самостоятельно начал в двадцать… Конечно, можно было приспособиться и в армии, найти тепленькое местечко, но Серега об этом и слушать не хотел — «в падлу»! Уйти из вооруженных сил «по-хорошему» в то время было все равно, что якуту выехать на ПМЖ в Израиль. Поэтому оставалось лишь два пути: либо навсегда заболеть, либо служить так, чтобы сами отпустили — от греха подальше. Серега именно на это и был нацелен.
Но конфликтовал он только с армией как таковой, солдат же берег и, как это ни странно, — уважал. Мы ему, естественно, платили тем же. Напоследок, перед своим неизбежным и скорым дембелем Серега решил подготовить нас семерых, осенников 1982 года так, чтобы мы выжили сами и, когда уйдут деды, помогли уцелеть остальным, прибывшим на замену. Для этого он, оставив старослужащих в покое, чему они безмерно обрадовались, и везде таскал нас за собой. А приходилось Сереге несладко: ведь и ротный у нас был залетчиком еще тем. В общем, два сапога — пара. При таком раскладе, известное дело, добра не жди. Мы и не ждали. И в ту колонну половина нашего взвода угодила в боевой дозор.
Три четверти дороги колонна, как правило, идет пешком — опасные участки, мины. Впереди, уступами, движутся саперы; группа номер один — со щупами и легкими миноискателями, снимает противопехотки; вторая — с собаками ищет знаменитые пластиковые «итальянки» (миноискатели их практически не брали — всего грамм металла, какая-то деталь взрывателя) и основная фугасы.