Лейтенант нацеливает бинокль на предлагаемую позицию.
— Не пойму я тебя, инженер, то ты до Урала бежать собирался, а сейчас вдруг решил в героя сыграть?
— А может я и есть герой, товарищ лейтенант. Только старый, толстый и лысый.
— Вот это мы сейчас и проверим. Давай направо, Петрович.
Миссия моя проваливается, не успев начаться. Едва наша сцепка вползает на опушку леса, как мы замечаем нескольких красноармейцев, копающих стрелковые ячейки. Костромитин идет узнать, что это за часть. Возвращается очень быстро.
— Сто шестьдесят седьмая стрелковая дивизия, — сообщает лейтенант. — Дивизия свежая, в боях еще не бывала.
То, что дивизия кадровая и в боях еще не бывала, видно по внешнему виду красноармейцев и их экипировке. А еще я вижу, что красноармейцев здесь очень мало для прочной обороны. Стрелковые ячейки еще только начали копать, никаких инженерных заграждений нет, минные поля, наверняка, отсутствуют. Судя по всему, дивизия тонким слоем размазана по левому берегу Днепра и сосредоточенного удара немцев не выдержит, а прочность обороны в этом месте немцы обязательно проверят, я точно знаю. Костромитин выбирает позицию для зенитки, и мы начинаем копать. Правильная огневая позиция для 52-К это котлован пятиметрового диаметра и метровой глубины, плюс укрытие для расчета и ровик для ящиков со снарядами. Нам втроем, при наличии одной лопаты, за всю ночь с таким объемом не справится. Поэтому укрытие и ровик упраздняем, размеры котлована ограничиваем длиной повозки и размахом боковых станин. Песчаная почва поддается легко, но одна лопата ограничивает скорость. Закончили, когда уже стемнело. Вижу, что к пехотинцам прибыла полевая кухня.
— Товарищ лейтенант, вот завтра мы будем все опасности предстоящего боя с пехотой делить. Так?
— Ну, так, — соглашается лейтенант. — Ты это к чему?
— К тому, что неплохо бы пехоте радости сегодняшнего ужина с нами разделить. А то как-то несправедливо получается. Вы им скажите, что завтра с голодухи у нас заряжающий снаряд не поднимет, и у наводчиков будут руки дрожать.
Пока лейтенант решает продовольственные проблемы, СТЗ спихивает орудие в котлован, я отцепляю тягач, и Петрович отгоняет его к дороге. Вдвоем откидываем боковые упоры, опускаем пушку на грунт и забиваем колья. В песок они входят легко, звонкие удары далеко разносятся в темной тишине днепровской поймы. Теперь начинаем горизонтирование. Петрович крутит домкраты, а я слежу за уровнями. Дело это несложное, но есть пара тонкостей. Во-первых, надо хорошо выровнять площадку, во-вторых, домкратами надо орудовать аккуратно, а то запросто можно пушку от грунта оторвать. В принципе, для стрельбы прямой наводкой можно и не горизонтировать, но я помню, как мы мазали на берегу Друти и предпочитаю перестраховаться.
Лейтенант приносит три котелка с перловой кашей. Терпеть не могу перловку, зато каша с мясом и соли в самый раз. Быстро наворачиваем перловку и я несу котелки обратно на кухню. Когда возвращаюсь, Костромитин ползает по упорам, проверяя уровни, Петрович блаженно курит сидя на повозке.
— Петрович, подъем. Щель копать будем.
— Какую щель? — удивляется Петрович.
— Половую, блин.
— ?!
Мой тонкий юмор пролетает мимо головы водителя, для него половая щель это щель в полу между досками, и никак иначе. А причем здесь блины он вообще не понял. Приходится объяснить, что такое щель и для чего она нужна на огневой позиции. Опять копаем.
Как только заканчиваем копать, Костромитин отзывает меня в сторону.
— Думаешь, завтра сунутся?
— Непременно, товарищ лейтенант.
— Я тоже так думаю, — говорит лейтенант и тут же подкидывает очередной вопрос. — А почему ты немцев фрицами называл?
— Одно из наиболее распространенных у них имен. Да какая разница, фрицы, гансы, иоганны или адольфы. Один черт.
— Тоже правильно, — соглашается Костромитин. — А в армии, говоришь, не служил?
— Не служил, товарищ лейтенант.
— И из пушки раньше не стрелял?
— Не стрелял.
— И документы у тебя сгорели.
— Сгорели.
Лейтенант держит паузу, видимо, ждет, что я продолжу, но я молчу. Наконец, он не выдерживает.
— Орудие отгоризонтировать штука не хитрая. Я даже готов поверить, что с механизмами наводки и установками прицела ты за десять секунд разобрался, все-таки человек с высшим образованием. Но из пушки ты раньше стрелял или, по крайней мере, на огневой позиции раньше был. Новобранцы первого выстрела всегда боятся, а ты даже ухом не повел. По этому поводу ничего сказать не хочешь?
— Не хочу, товарищ лейтенант.
Я упираюсь в свою версию, и отступать от нее не намерен. Костромитин это понимает.
— Ну ладно. Кстати, ты на барабане углов какую дальность выставлял?
— Восемьсот.
— Восемьсот это дальность прямого выстрела, на восемьсот метров и меньше стрельба ведется с постоянной установкой прицела – шесть. А вообще ставится дальность до цели в гектометрах минус единица.
— Значит, фактически прицел стоял на девятьсот метров, а танк был еще дальше.
— Нет, просто стреляли снизу вверх, поэтому первый снаряд лег с недолетом.
— Спасибо за науку, товарищ лейтенант.
— Пожалуйста. Завтра посмотрим, пошла ли она тебе впрок.
Интересно, что он себе нафантазировал. Что я у белых в артиллерии служил? Или в лагере по пятьдесят восьмой сидел, а после начала войны сбежал? Отсюда и отсутствие блатных наколок, и отсутствие документов. А с артиллерией я мог и раньше познакомиться. Ладно, сейчас это не важно. Важно сдаст меня лейтенант куда надо или нет.
Утром нас разбудила винтовочная стрельба. Солнце только начало разгонять ночную тьму. Стреляли где-то севернее, в районе Зборова. К винтовкам присоединился пулемет, потом затявкали пушки, скорее всего сорокапятимиллиметровые. А вот это они зря. Похоже, наши ущучили немецкую разведку в пойме Днепра и начали ее давить. Но зачем выдали позиции ПТО? Немцы ведь только этого и ждут. Вскоре все перекрыли взрывы снарядов и мин. Это уже фрицы с правого берега, своих вытаскивают и наши позиции давят. Позиции здесь, кстати, так себе, нормальные траншеи нынешним уставом не предусмотрены, понарыли отдельных ячеек и сидят в них как кроты. Стоп! А где танки? Согласно исторической правде мне обещаны были танки. И еще мотоциклы. Где они?
Когда сквозь притихшую канонаду донесся треск мотоциклетных двигателей и лязг танковых гусениц, я даже обрадовался. Не врет история, не врет! Точнее не во всем врет. Орудие заранее было наведено на дамбу, но пока в серой мути рассветных сумерек вижу только нечеткий размытый силуэт переднего танка. Над ухом лязгает затвор.
— Готово! — докладывает лейтенант, и тут же интересуется — Какой прицел?
— Девять для начала. Но давай ближе подпустим.
В этих чертовых сумерках дистанцию правильно определить трудно, саму цель видно нечетко, я даже тип танка определить не могу. Но не "двойка", что-то более крупное.
— Давай, — соглашается Костромитин, — только я взрыватель на гранате уже выставил.
В этот момент у наших не выдерживают нервы и слева по дамбе начинает стрелять противотанковый взвод. Подгоняю стрелку под середину силуэта. Чертовы сумерки! Как там наш второй наводчик.
— Петрович?
— Готово.
— Огонь!
Г-гах! Бьет пушка. Недолет. Лязг затвора.
— Готово!
— Прицел десять!
Лейтенант поворачивает маховичок.
— Готово!
— Огонь!
Г-гах! Попадание! Мне кажется, что танк споткнулся и, вроде, начал пятится назад.
— Готово!
Не уйдешь, сволочь!
— Огонь!
Г-гах! Блямс! Попадание! С дамбы плюются огнем немецкие пулеметы, но оглушенные выстрелами зенитки, мы не слышим цвирканья пуль.
— Готово!
— Огонь!
Г-гах! Блямс! Еще одно попадание. Танк уже замер. Противотанкисты тоже пристрелялись по нему, но их снарядики большого впечатления на танк не производят, особенно после наших попаданий. Мне кажется, что я вижу на дамбе темное пятно мотоцикла с пульсирующим огоньком дульного пламени.
— Готово!
Ловлю в прицел это пятно.
— Огонь!
Г-гах! Блямс! Снаряд пролетает над дамбой и взрывается где-то за ней. Ниже надо брать, чертовы сумерки!
— Готово!
Мотоциклисты уже убираются на свой берег, в запале ловлю в прицел еще одно уходящее пятно.
— Огонь!
Г-гах! Блямс! Мимо. И тут я слышу звук. Я никогда не слышал его раньше, но сразу понял, что это такое.
— Ложи-и-ись!!!
Я одним прыжком достигаю щели, но первым туда попадает Петрович. Я падаю на него, сверху валится Костромитин. Бах! Бах! Бах! Бах! Сверху сыпется земля, ветки и листья. Точно бьют, гады. И как только они нашу позицию засекли в этих сумерках. Небольшой перерыв и снова. Бах! Бах! Бах! Бах! Минометный обстрел длился всего минуты две. Точнее целых две минуты. Две самых долгих минуты в моей жизни. Кажется, Петрович внизу бормочет молитву. Я бы тоже бормотал, если бы знал. Единственное, что помню: спаси и сохрани.
