class="p1">Переходить через насыпь было рискованно, тем более что вдали справа виднелся семафор, поднявший железную руку, — очевидно, какой-то разъезд.
Прибылов пошел вдоль кромки леса. Не доходя до разъезда, он залег за штабелем противоснежных щитов и решил дождаться темноты.
Он лежал, вдыхая запахи железной дороги. Ему не раз довелось видеть на фронте железную дорогу. Но то были ржавые рельсы, давно забывшие прикосновение колес, рельсы, едва видимые за травой, которая безнаказанно росла на щебенке и чуть ли не на шпалах.
Человек на войне привык к противному запаху гари и научился различать все его оттенки — от горелого тряпья и головешек до горелого мяса. Но паровозная гарь — необычного сорта. Смешанный запах каменноугольной смолы и нагретых букс — это мирные запахи, давно забытые, подобно аромату свежевыпеченного хлеба или назойливому душку нафталина.
Прибылов дотемна пролежал за штабелем. Он не раз пригубил фляжку и основательно — второй раз за день — закусил, не очень-то считаясь с тем, что съел больше суточного пайка.
«Мало ли что на трое суток! — подумал он, как бы возражая старшине роты. — Ты попробуй сперва проживи эти трое суток! А умирать на голодный желудок я не согласен…»
Далекое дыхание поезда заставило насторожиться. Послышался нарастающий гул, ему отозвались гудением рельсы.
Паровоз шел с прищуренными фонарями. Не доезжая семафора — он скорее угадывался, чем виднелся в предвечернем сумраке, — машинист начал тормозить, и под вагонами в неверном свете искр стали видны колеса.
Грохочущий состав поравнялся с Прибыловым. Вагоны двигались медленно, тяжело подрагивая на стыках. Состав тащили два паровоза, шедшие один в затылок другому. Лишь несколько цистерн различил Прибылов на фоне темного неба. Все остальные вагоны — крытые, частью большегрузные. Сомнений не оставалось: снаряды.
«Пусть себе идут, — решил Прибылов с облегчением. — Полежу полчаса, а потом дам ракеты вслед поезду. Куда он денется? И вовсе не нужно вылезать отсюда, из-за щитов, и идти на станцию. Не станут же разгружать снаряды в чистом поле!»
И до того соблазнительным и логичным показался этот план, что Прибылов готов был загодя вытащить из-за пазухи ракетницу. Но еще раньше он успел понять, что просто-напросто струсил и теперь ищет для себя оправданий.
Между тем он чувствовал, что именно сейчас, когда вагоны движутся мимо него, решается успех всего дела и он должен что-то предпринять.
Патрулей Прибылов не видел, но можно было думать, что они торчат на всех тормозных площадках. Он принялся было считать вагоны, но сбился со счета и внезапно подумал: «А что, если подъехать до Хвойной?»
Прибылов устал, и ему очень не хотелось брести дальше пешком. Кроме того, поездка избавляла от поисков станции в темноте. А самое важное — он может опоздать. Немцы выгрузят, развезут снаряды и оставят его в дураках. Вряд ли Прибылов успел взвесить все «за» и «против», скорее всего, он принял решение, повинуясь чутью разведчика.
«Двум смертям не бывать, — успел он подумать, — а от одной вряд ли отвертеться. Только чтобы не по-глупому, не раньше времени….»
Он рванулся к движущейся стене вагонов, ухватился за ускользающие поручни, в два прыжка вскочил на тормозную площадку и тотчас же наткнулся на часового. Тот сидел на скамеечке сгорбившись, засунув руки в рукава, зажав карабин между коленями. Прибылов не дал ему встать и умело использовал оба свои преимущества — внезапность и свободу движений, присущую человеку, который твердо стоит на ногах. Он выхватил карабин и обрушил его кованым прикладом на голову фашиста. Тот был без каски, и участь его решилась мгновенно.
За ступеньками — откос, и не слышно ничего, кроме перестука колес и натужного скрипа буферов…
Оставшись на площадке один, Прибылов унял сердцебиение, закутался в чужой плащ, подобранный на полу, и уселся в той же позе, упершись коленями в борт тормозной площадки. Чувствовал он себя уверенно и был сейчас обеспокоен поездкой не больше, чем в детстве, когда ездил «зайцем» на дачном поезде.
Эшелон осторожно миновал несколько стрелок, машинист начал тормозить, и Прибылов понял, что попал на Хвойную. Он соскочил с подножки, отполз в сторону и спрятался под вагоном, одиноко стоящим на соседнем пути.
Хорошо бы выяснить, есть ли еще груженые составы, но разгуливать сейчас по станции опасно, тем более что охрана в любую минуту может хватиться исчезнувшего часового и забить тревогу.
Прибылову не терпелось подать сигнал и бежать обратно в лес. Но может прийти еще эшелон, и обидно, если он уцелеет.
На станции было тихо, только вдали попыхивали паровозы, будто хотели отдышаться после бега. Кто-то прошел с фонарем вдоль состава, и опять тишина…
Лежа под вагоном, он еще раз с удовольствием ощупал заряженную ракетницу, лежащую за пазухой. Никто теперь не помешает ему выполнить приказ, и, что бы ни ждало его дальше, он даст две зеленые ракеты и вызовет на себя огонь.
«Интересно знать, как обо мне сообщат Наташе: «Пропал без вести» или «Пал смертью храбрых»?» — горько подумал он и опять вспомнил, что перед уходом не ответил на последнее ее письмо. Боялся, что ответ будет натянутым: сообщать об опасном задании не хотелось, чтобы письмо не выглядело прощальным.
«Когда я сажусь ужинать, — писала Наташа, — то ставлю на стол две тарелки, две чашки. Ты не сердись на меня, я стала совсем глупенькая от любви к тебе и одиночества. Мне все кажется, что вот откроется дверь и ты войдешь, как всегда веселый, шумный, проголодавшийся, и сразу же сядешь ужинать».
Прибылов поежился, глубже засунул руки в рукава ватника. Ему было сладко думать, что Наташа спит сейчас в теплой постели — ей ничто не угрожает, в комнате тихо, только прилежно тикают часики. Ложась спать, она любит класть эти часики под подушку. Кстати, который час теперь?
Светящиеся стрелки показали половину третьего. Прибылов долго вслушивался в ночь. Тишина. Он уже отчаялся что-нибудь услышать, как издали донесся глухой гром взрыва.
— Был мост, и нет моста! — радостно подумал он вслух.
Хорошо бы подать сигнал, но, может, еще один эшелон успел пройти через мост и сейчас где-нибудь в пути?
Около четырех часов утра Прибылов выполз из-под вагона и посмотрел на небо. Рассвет еще не коснулся неба, но звезды потускнели. Дальше ждать опасно: сигнал будет плохо виден.
Поездов больше не было, где-то вдали слышался едва различимый шум моторов: по дороге шла автоколонна. Может быть, за снарядами?
Он вынул ракетницу и поднял ее над головой. Не сразу удалось унять дрожь руки —
