Стоны, крики. Один офицер застрелился, остальные кричат и требуют оружие. Солдаты направляют карабины на вход. Священник умоляет:
— Господин капитан, пожалуйста, помогите мне!
Кто-то вертится в постели и хрипит, перезаряжая оружие, и хочет ползти ко входу.
— Так успокойтесь же, ребята! Я посмотрю снаружи, что там творится! — Вместе с Куновски Виссе разоружает ползущего к выходу и при этом смотрит на майора, который стонет и поворачивается на бок, его лицо искажено от боли.
Виссе ловит еще один взгляд майора, лицо того застыло каменной маской.
— Он взвел ручную гранату, господин капитан!
В прыжке капитан снова спешит обратно, и в тот момент под одеялом и телом майора взрывается граната. Ступая справа и слева от постели майора, Виссе и Куновски, каждый зажав в руке конец одеяла, накрывают им голову майора.
И, действительно, находится восемь человек, которые готовы ковылять с ними. Оставшиеся раненые и больные завидуют этой восьмерке, как будто им крупно повезло. А один говорит на прощание:
— Ребята, продержитесь еще немного, у меня такое ясное ощущение, что в последний момент, когда вы уже будете готовы сдаться, они придут, чтобы освободить нас. Это будет величайшая победа в германской истории!
Капитан и Куновски имеют полномочия только прочесать район расположения дивизии. Но где его граница и его передний край?
Единая линия боевых действий определена причудливо и только по картам уцелевших штабов. Есть части, от которых остались одни лишь штабы и где штабной персонал численно превышает боевой состав. Они по-прежнему оперируют названиями и номерами рот, батальонов и полков. Битва на бумаге продолжается.
Приказы, передаваемые через армию в дивизии и полки, преобладают над фактами, мнениями и здравым смыслом. Критерий страха — один из многих и равных. Мозг переполнен слепым, мертвым подчинением.
Между Городищем, Сталинградским и Татарским валом отдельными опорными пунктами держатся лишь небольшие боевые отряды, которые еще оказывают сопротивление. Их боевые действия частично управляются приказами вышестоящих штабов, которые, отчаявшись, требуют продолжения борьбы, которого требует, в свою очередь, вышестоящее командование. Частично это отдельные акции по собственной инициативе командиров боевых отрядов. Они не хотят сдаваться или оказаться под гусеницами танков. Они замедляют проникновение русских танков, чтобы дать откатывающимся остаткам частей, обозам и штабам возможность дойти до Сталинграда или просто расстреливают последние боеприпасы. Между этими гнездами сопротивления и за ними, уже в районе огня русской артиллерии, а также за его пределами, находится ничейная земля, и в балках и бункерах там разместились солдаты, которые отошли из боев или остались без командиров. Дух, который сплачивает их вместе, растворился в смятении. Они уже не строят иллюзий. В том числе и о русских, которых ожидают.
В то время, как сердце армии еще слабо бьется в смертельной агонии, мозг ее уже перешел в состояние бреда. Распад многолик.
Нигде в мире, часто ослабевшими губами, нигде не ругались так отчаянно, и нигде не молились так истово и тайно, как в Сталинграде.
Восемнадцать человек, в основном отбившиеся от своих частей в расчете на довольствие и отапливаемый бункер, добровольно решились пойти с ними и рысцой плетутся за капитаном и Куновски.
— Думаю, что на сегодня достаточно, господин капитан!
— Я тоже, Куновски! Было слишком много всякого, и у меня голова идет кругом!
— Я тоже просто с ума сошел! Это хаос, господин капитан! Кто здесь разберется?!
— Хаос? Но в нем еще есть жизнь! Те, кто еще может проклинать, обвинять, во всяком случае, душевно еще достаточно сильны, чтобы ухватиться за развалины порядка! Те, кто верит в Бога, с ними все в полном порядке, они в безопасности во всем, кроме своей жизни. И — для тех, у кого без иллюзий речь идет больше о самой только жизни, они в один прекрасный день возвысятся до человеческого облика или будут прорываться, словно бешеные звери! — Капитан отчаянно мотает головой. — Это не Сталинград. Это судьбы, которые выделяются каждая по отдельности и у которых есть еще силы выделиться.
Германская армия абсолютного послушания в хаосе не погибнет. Сталинград — это не хаос! Это гораздо ужаснее! Это то, мимо чего мы, отупев, проходим.
Те, у кого уже нет сил проклинать, молиться, обвинять, прятаться, бороться еще за кусок хлеба, или даже трусы, обезумевшие и возмущающиеся, те, у кого нет сил, чтобы вообще чем-то быть, те, кто, сбитые с ног, уже не могут чувствовать порывы души и открыть уста для жалобы, которые из абсолютного послушания впали в абсолютное изнеможение и апатию, тысячекратно растоптанные души — армия-призрак, которая до Страшного суда будет, не зная покоя, бродить в «котле» между Доном и Волгой — это Сталинград.
Городище пало! Русские танки катятся к Татарскому валу. Они доходят до Сталинградского аэродрома, использование которого как последнего действующего аэродрома в «котле» — лишь мечты командования армии.
— За Татарским валом сооружается алькасар — и в нем армия защищается до последнего человека, если раньше не придет избавление — таков девиз!
— Почему нет? Если у нас будет достаточно провианта, оружия и боеприпасов, мы сможем месяцами обороняться в развалинах и подвалах, которые стали крепостями. И русским, если они будут атаковать нас и попытаются выбросить нас отсюда, это будет стоить Огромных жертв. Тем, что мы бросили в Сталинград, русские были сдержаны!
— Да, если у нас будет достаточно наполнен желудок и если бы мы получили что-нибудь, из чего и чем можно стрелять, господин капитан. Откуда? Генералы сами в этом сомневаются. Знаете, господин капитан, кому поручили оборону? Майору Петерсу, который за авантюризм и образцовую заботу о своей части был награжден «Золотым Рыцарским крестом», — произносит Кремер.
— Получил под свое командование все боевые посты. Задача, которая была бы под силу генералу в ранге командира корпуса! — констатирует капитан.
Генералы вдруг поняли, что положение вышло у них из-под контроля, и они уже не нужны. Сначала они ломали головы над этим, а потом перепоручили командование последними боями войсковым офицерам. Если уж они приговорены к тому, чтобы оказаться в пропасти вместо того, чтобы как незаменимые специалисты и стратеги военного командования быть эвакуированными в Ставку, то они хотят отбросить от себя все и не желают об этом ничего знать. Те, кто благополучно избавились от своих войск, тоже так делают. Они забираются куда-нибудь, допивают свой коньяк, докуривают свои сигары, собирают кулинарные рецепты, с чувством играют на флейте и пытаются справиться со своей совестью. В то время как самые отчаянные носятся с мыслями о бегстве, другие внутренне, тайно, готовятся к русскому плену. Официально девиз остался прежним: борьба до последнего человека, смерть в бою или самоубийство. «Ничто не съедается с пылу с жару», — думают многие. И поскольку только сотни солдат, но ни один из генералов не был расстрелян как дезертир, мародер или трус, многие из этих господ уже рассматривают возможности, как бы получше устроиться у Иванов.
«Ну да, бедная армия! Ей, к сожалению, уже ничем не помочь! Конечно, ужасно жаль, что большинство солдат не имеет шансов выжить в русском плену! Но генералы-то будут жить и выживут! У них нет ни лишений, ни обморожений и ранений. Русские оценят, что мы попали им в руки, и большевистские пролетарии будут относиться к нам особенно по-рыцарски, памятуя о своих западных союзниках и из тщеславия, чтобы доказать, какого прогресса они достигли в обращении с цивилизованными людьми, — думают генералы. — Кроме того, русские с давних времен питают слабость к прусским генералам. Еще Петр Первый и Екатерина пользовались услугами заезжих прусских стратегов. Русским нужны умные головы, которые есть у нас. Это, конечно, абсурдные спекуляции! Участие в поражении Сталинграда тоже не самая лучшая рекомендация! Тем не менее, им еще нужно было бы немалому поучиться, этим господам советским генералам, хотя они у нас уже многое позаимствовали и не так уж неумело провели это сражение против нас по нашему рецепту! Но все-таки слишком неуверенно! Уж все-таки по-дилетантски! Каждый германский генерал показал бы Иванам, как можно покончить с 6-й армией за один день! Ведь то, что они вытворяют, это же изуверство какое-то!»
Те, кому еще приходится командовать войсками, совершенно растерялись. Все, что они предпринимают, все неправильно. Продолжать исполнять приказы — полное безумие. Неисполнение приказов — это отказ от исполнения приказа. Найти между этими двумя понятиями приемлемый путь? Чтобы утвердиться, необходимо быть хитрым, находчивым и изворотливым и обладать таким же жизненным опытом, как паршивый гражданский. Характер и послушание оказались вдруг на двух чашах весов, и стрелкой на этих весах, с тех пор как все начали пресмыкаться перед богемским ефрейтором и приобрели гибкость позвоночника, стал страх.
