Ознакомительная версия.
Уже была ночь, когда Степаныч освободил Шамсадова и в первую очередь повел его к себе, в старый, уже обшарпанный, всегда заваленный барахлом дом, с застоялым запахом рыбы и лекарств.
— Зина, вставай, смотри, кто к нам в гости, — с порога кричал Степаныч. — А это помнишь? — на стене та картина. — Садись, у меня есть самогончик… О, Зина! Узнаешь? — Шамсадов кивнул, все улыбался, но эту женщину он никогда бы не узнал: совсем обрюзгла, нездоровый вид. — А это наш сын — Андрюша, компьютерщиком мечтает стать, школьник.
После второй рюмки Степаныч делал вводный инструктаж:
— На острове одни военные. Наверху ходят только в гражданском. Бежать некуда. Даже свиньи через две минуты в ледяной воде мрут. Никаких плавсредств на острове нет, рыбу ловим у берегов сетями, используем старые водолазные костюмы с подогревом. Только три раза в месяц приходит корабль под видом рыболовецкого траулера; на таком тебя привезли. Говорят, и подлодки подходят, но я этого не знаю, не видел, у самого проход не ниже яруса «А». Давай, еще по одной… Ух! Первач!.. Ну, как? Ха-ха-ха! Закуси, закуси. Японцы меня эту морскую гадость есть научили. А жена не ест, все морщится, оттого и болеет… Ну, давай, еще по одной, — и уже чуть охмелев, обнял Шамсадова. — Эх, были годы, была страна! Все жиды развалили, разворовали! Такую страну! Такую державу! С-С-С-Р! От нас весь мир дрожал! А теперь? Тьфу, на своей земле, у себя дома испытания проводить боимся, на этот, богом забытый уголок попрятались, все конспирируемся, вдруг обнаружат, побьют, в угол поставят! Тьфу, продажные морды, рабы, буржуи! Ух, сил моих нет это терпеть!
— Ваня, ну перестань, — из соседней комнаты попросила жена. — Да и Андрюша уже спит.
— Да, да, сынок спит, в школу, — на шепот перешел Степаныч, и рукой взяв квашеную капусту, в сердцах бросил ее обратно в солдатскую алюминиевую тарелку. — Да какая это школа?! Одно название… На острове всего двенадцать семей, восемь детей — вся школа… Ну, пошли, пора тебя определять. Спать пора, завтра день тяжелый.
На улице дует свирепый, шквалистый, обычный для этих мест злой ветер. Океан бушует, кругом темень, и только две хилые лампочки у крыльца Степаныча и дома, что рядом.
— Тут жил мой помощник, помер… все бегал в подземелье, облучился. Там только вахтовые работают, через каждый месяц меняются... А я вот уже восемь лет. Думал, на годик-другой, подработаю копейку, где на материке жилье куплю. А тут, эти жиды, то одно, то другое, то дефолт устроят, вот я и прослужил двадцать пять лет; жилья нет, денег нет, на лекарства жене еле хватает, и даже не знаю, как Андрюшу учиться отправить? Хочет в Москву, на физтех, компьютерщиком. А одна дорога туда — тысяч двадцать стоит. Ай, как и я военным станет, в училище пошлю, все ж бесплатно… А не хочет, сорванец, понимает — не та армия. Да что, меня не видно? Да и Зинка против… «Компьютеры, компьютеры», а где мне деньги на дорогу взять?.. Ну, заходи, Малхаз. Дом топится, белье кой-какое есть, я прибрал после поминок… Э-э-э, и еще, за забор подсобного хозяйства не суйся. Всюду камеры, лазеры, сразу убьют. А бежать — некуда. Хе, порой сам бы убег.
То ли от самогона, то ли еще от чего, а боли в ноге в эту ночь Малхаз не почувствовал, спал как убитый. Зато ни свет – ни заря вскочил, как положено арестанту, все прибрал, чуть не в вытяжку стал напротив входа, и тут Степаныч дверь открыл, вроде испугался, даже в дом не заходит.
— Ты знаешь, Тчамсадов, жинка всю ночь спать не дала. Сама топор держит. Говорит — мы у боевика в заложниках, ты отомстишь… Э-эх, горе мне… Моя-то жизнь — дура. А вот Андрюшу…
Резкая, знакомая боль током, от ягодицы до большого пальца левой ноги прошибла тело Шамсадова. Он вновь скрючился, пытаясь скрыть гримасу страдания, опираясь о косяк двери, с прискорбием выдал:
— Иван Степанович, поступайте, как велит душа. Моя судьба Вас не должна тяготить.
Сквозь распахнутую дверь упрямо дул холодный ветер, взлохматил темные с проседью волосы Малхаза, осушил слезу на середине впалой, бескровной щеки.
— Знаю, Тчамсадов, все знаю, — наконец Степаныч переступил порог. — Все газеты получаю, меж строк читать обучен… Пошли, — своими здоровыми крестьянскими ручищами он обнял хилого кавказца, — пошли завтракать, — и когда они уже поднимались на крыльцо. — И все же ты Зинаиду Павловну, если можешь, успокой, скажи как мне пару слов.
— З-здрасьте, З-зинаида Павловна, — только это смог Шамсадов сказать, видать, от первого потрясения боль стала невыносимой, и он, стоя скрючившись, дрожа всем телом, опирался на спинку дивана.
— Остеохондроз, — сразу же поставила диагноз Зинаида Павловна, выходя навстречу из кухни, — межпозвонковая грыжа. Ему нужен покой. Покой и тепло.
— Нет, нет, это сейчас пройдет, — сквозь ужасную боль, — приступ. Я вполне трудоспособен. Было гораздо хуже… Только Вы, Вы, Зинаида Павловна, не думайте, я… я…
Она как гора возвышалась над Малхазом, возвышалась над всеми в этом доме, решала все, теперь и судьбу Шамсадова.
— Садитесь, — ее тяжелая рука легла на его костлявое плечо. — Каша остывает… Ваня, ему надо болеутоляющие, снотворное и покой.
— Вы — мой покой, — сквозь боль улыбался Малхаз.
И вообще, он не иждивенец, Степанычу нужен помощник, а Шамсадов к крестьянскому труду приучен. После завтрака, вопреки уговорам Зинаиды Павловны, он засеменил вслед за Степанычем в свинарник, где поднатужился, упал, в стонах корчился, пожелтел от боли.
— Ничего, ничего, — на зов мужа пришла Зинаида Павловна, сходу доставая шприц. — Это болезнь тяжела, но не смертельна. Полгода-год, в зависимости от лечения, будет мучиться.
Еще с полчаса Шамсадов лежал посредине свинарника, а потом наступило блаженное облегчение. Под руку Степаныча он доковылял до постели, еле снял вымазанные в навозе вещи, до того одолевал сон.
Разбудил его тоже Степаныч.
— Вторые сутки дрыхнешь… «Полигон» увидеть хочешь? В любом случае — вставай, тревога была, всем надо в бункер.
Там, где был карцер, оказывается, еще одна, только добротная бронированная дверь; за ней сухое, светлое, оборудованное помещение. В сторонке на полу коврик, там Зинаида Павловна и Андрей, уже съежились, бледные.
— Вам, Малхаз, потрясения не нужны, садитесь с нами, — предложила Зинаида Павловна.
— Иди сюда, — поманил за собой Степаныч, усадил еще сонного Шамсадова напротив маленького окна, и стукнув по стеклу пальчиками. — Бронированное… Хе-хе, сейчас посмотрим, какой ты боевик?
Малхаз ничего не спрашивает. Понятно — на виду «полигон». На слегка пологом каменистом берегу из сетки два загона; в одном — свиньи и собаки, в другом — морские котики, то ли еще какие-то северные водоплавающие, в них он не разбирается. На шеях у всех цветастые знаки. Тут же белые и красные шары, словно буи, и еще огромный железобетонный куб правильной формы.
— Трехметровый, — будто отвечая на вопрос Шамсадова, сказал Степаныч. — А двух- и однометровые — слизало и в округе не нашли.
— Бу-у-у-ух! — под ногами глухой взрыв, и как трухануло, Малхаз аж со стула упал, и, думая бежать, хотел встать, — второй взрыв, и он прилип к полу.
— Ха-ха-ха! Ну и воин! — расхохотался Степаныч. — Вставай, сейчас самое главное зрелище.
На берегу вроде та же картина, лишь звери тесно скучковались, головы попрятали, а собаки бегают вдоль сетки, панически выхода ищут.
В тревожном ожидании прошло приличное время. И неожиданно вдоль берега обозначилась, все расширяющаяся светлая полоса.
— Вода уходит! Вода уходит! Дно видно! — заорал в страхе Шамсадов.
— Сейчас придет, смотри! — дрожал голос Степаныча.
— Мама! — запищал откуда-то Андрей.
Все сотрясалось. Малхазу казалось, что он один, и на него, издалека, из холодных, мрачных, бездонных толщ океана ползет злая, вздыбливающаяся, на глазах вскипающая громадная волна. И никогда, ни в бою, да и нигде он не испытывал такого страха, такого ужаса, оцепенения. И хотелось пасть, укрыться с головой, да другая, пожизненная страсть, беда — природное любопытство — взяло верх, и он до боли, до крови в ногтях ухватился за край стола. Взъяренная, бешеная стихия, как пасть чудовища, набросилась на берег; щедрые брызги хлестнули в стекло, и пока они сошли — все вылизано, и вновь светлая кайма вдоль берега, вновь свирепый удар по суше… А потом замигала зеленая лампочка, и будто ничего не было: океан такой же вечно взволнованный, ветер брызги по нему разносит, а берег чист, куба и не было, только сердце бешено стучит, вырывается, как та же разбуженная человеком стихия…
— А ты, Тчамсадов, молодцом, молодцом! — весь день после этого дивился Степаныч, и вечером, — Зинка, накрывай; вот таких мы растили бойцов!
Малхаз в этот вечер не пил, в связи с лечением Зинаида Павловна запретила, и еще несколько суток подряд она его колола, так что он постоянно спал или хотел спать, и во сне преследовало его одно и то же страшное видение — грозная, все пожирающая волна.
Ознакомительная версия.
