Раздался резкий звонок, известивший о прибытии гостя. Штендер заторопился навстречу и почтительно замер у двери, пропуская посла.
— Здравствуйте, Эрих, — кивнул фон Папен, оглядывая вылизанный холл. Штендер вытянулся и щелкнул каблуками, но старик лишь досадливо поморщился. — Бросьте, гауптман, вы не на плацу, — как и его бывший протеже Канарис, фон Папен пренебрежительно относился к воинским условностям.
— Прошу, экселенц, на второй этаж в кабинет, — пригласил Штендер, указывая на лестницу в глубине холла.
Они расположились в креслах. Папен немного помолчал, давая этим понять, что, наконец, переходит к главному, ради чего не поленился сам приехать в Стамбул.
— У нас сейчас две основные задачи: во-первых, добиться, чтобы турки выставили отсюда русских и всерьез пошли на военный союз с нами. Второе — активизировать работу по заброске агентуры к Советам.
— Простите, экселенц, но в турецких редакциях охотно печатают наши разоблачения о кознях русских против Турции. Я специально…
— Все эти инспирированные «сенсации» мало что дают. Нужны факты, конкретные и неопровержимые. Скажем, если турки сами вскроют какие-нибудь происки русских и убедятся в их недоброжелательности…
— Извините, экселенц, я предлагал вам план операции…
— Помню, поэтому и заехал сегодня к вам. Сумели найти для нее подходящего исполнителя? Учтите, он должен быть абсолютно предан нам и смел.
— Подходящая кандидатура есть.
— Кто такой?
— Некий Шамиль Мирзоев. Его отец — эмигрант из азербайджанских националистов. Умер в Стамбуле. Мать скончалась в России. Юношей Шамиль уехал учиться в Германию. Здесь его никто не знает.
— Что ж, на первый взгляд, он может подойти. Кстати, отец Мирзоева был состоятельным человеком? На какие средства Шамиль учился в Германии? — заинтересовался Папен.
— После смерти отца Шамиль остался практически нищим. Но парню повезло — он привлёк внимание одного азербайджанца-эмигранта. У того было большое поместье в Анатолии. Ему пришло в голову выучить Шамиля на агронома, а потом использовать благодарного специалиста в своем имении. На его деньги и учился Шамиль, пока доброжелатель не погиб в автомобильной катастрофе.
— Что же стало с парнем?
— Бросил учиться, начал воровать. Как-то в Берлине вместе с криминальной полицией мне пришлось заниматься поисками воров, похитивших чемодан у итальянского дипломата. Задержали несколько человек. Среди них оказался и Шамиль. Чувствовалось, что в шайке он тяготился своим положением. К тому же Шамиль был смел, сообразителен, честолюбив. В общем, он-то и помог нам разыскать содержимое чемодана. Я решил, что такой парень может пригодиться. Мы помогли ему вместо тюрьмы вернуться в университет, а потом направили в разведывательную школу. В прошлом году он ее окончил. Сейчас инструктор на курсах диверсантов при абвер-II.
— Хорошо, посылайте свой план Лахузену.[53] Напишите, что я согласен. Только учтите, что если дело провалится, мне придется примерно наказать вас, ибо я, естественно, не знал о вашей затее. Да, кстати, я получил от Лахузена личное письмо. Просит ускорить комплектование и подготовку группы диверсантов.
— Уже завербовано три человека, экселенц.
— Этого мало.
— Мы продолжаем подыскивать людей, но подходящих кандидатов здесь не так уж много.
— Займитесь в первую очередь эмигрантами, — коротко бросил фон Папен, поднимаясь с кресла.
— Так точно, экселенц, я вообще подбираю курсантов только из эмигрантов.
4В здании наркомата, где Гаранин бывал до войны, было непривычно тихо. Срочный вызов оказался для майора совершенно неожиданным. А после встречи с начальником отдела полковником Ояавере Гаранин и вовсе терялся в догадках. Коротко расспросив его об обстановке в тылу у немцев, Дмитрий Константинович вручил командировочное предписание и приказал немедленно вылететь в Москву на попутном Ли-2.
— Явишься в наркомат к полковнику Орлову. Там все узнаешь, — прервал начальник отдела недоуменные вопросы Гаранина. — Я на тебя надеюсь, не подкачай, — крепко обнял он Илью Ильича. — Желаю успеха.
В пустом коридоре пятого этажа торопливые шаги Гаранина рождали гулкое эхо. У кабинета 515-6 он остановился. Постучал и, подождав ответа, нажал на ручку двери. В небольшой комнате с зашторенным окном за столом, заставленным телефонными аппаратами, сидела девушка лет двадцати трех.
— Товарищ Гаранин? — приветливо спросила она. — Здравствуйте, меня зовут Настя, я секретарь отдела. А мы ожидали вас позже. Кабинет полковника Орлова — пятая дверь направо, по этой же стороне. Он у себя.
…Из-за стола, отодвинув в сторону блокнот, поднялся высокий брюнет. Его можно было принять за азербайджанца или армянина.
— Товарищ полковник, майор Гаранин прибыл…
Орлов не дослушал уставной рапорт:
— Здравствуйте, Илья Ильич, — протянул руку. — Меня зовут Семен Игнатьевич. Прошу садиться. Заочно я вас уже знаю. Последнюю операцию против абвер-команды-204 в Пскове вы подготовили отлично.
Немного смущенный неожиданной похвалой, Гаранин снял фуражку, присел на придвинутый к столу жесткий стул.
Орлов молчал.
— Возникло одно дело, из-за которого пришлось отозвать вас с фронта. Нужно вплотную заняться абверовским «КА-О» в Турции. Вас по моей просьбе прислали мне в помощь. Удивлены?
— Откровенно говоря, да.
— Тем не менее, — продолжал Семен Игнатьевич, — нам нужны именно вы.
Гаранин тщетно пытался вспомнить что-нибудь из своей практики, что имело бы отношение к Турции.
«Да, не зря говорят, что внешность часто бывает обманчивой», — подумал Орлов, сравнивая на первый взгляд неброскую фигуру Гаранина с запомнившимися словами характеристики: «Волевой, энергичный, смелый, решительный».
— Помните вашего крестника обер-лейтенанта, для которого вы были Фридрихом?
— Вилли Шнель! Значит, все-таки дал о себе знать? — Теперь майору кое-что стало понятно.
— Да. После госпиталя его откомандировали из боевой части летчиком немецкого консульства в Стамбуле. Вероятнее всего, он обслуживает какую-нибудь из нацистских разведслужб. Сами понимаете, как важно наладить с ним постоянную связь.
— Семен Игнатьевич, а что еще известно о Вилли Шнеле?
— К сожалению, очень мало. На Лангештрассе его тетка передала нашему товарищу лишь коротенькую записку. Посмотрите, — полковник Орлов вынул из сейфа папку и достал оттуда бланк расшифрованной телеграммы.
«Дорогой Пауль! Посылают туда, где кончал колледж. Опять буду летать, хотя жаль, что драться больше не придется. Напиши моим старикам. Думаю жить у них. Вилли». — Гаранин еще раз перечитал лаконичный текст и вернул телеграмму.
— Мы установили, что в немецкой колонии в Стамбуле действительно есть некий Шнель, а в нацистское консульство там прибыл новый командир самолета. Ваш ли это крестник Вилли или нет, сказать трудно. Мы обсудили все и пришли к выводу, что если он тот самый Шнель, с ним следует связаться и целесообразно сделать это вам, товарищ Гаранин, — полковник пристально взглянул в глаза Илье Ильичу. — Хочу сразу же предупредить, что задание весьма трудное и опасное. Правда, Амалия Ульштейн, жена его брата, утверждает, что Вилли антифашист и порядочный человек. Взвесьте всё и решайте сами, согласны ли поехать в Стамбул.
— В качестве кого я там появлюсь? — деловито, как о чем-то само собой разумеющемся, спросил Гаранин.
— На днях одно военное учреждение попросило у нас человека, чтобы послать его в качестве офицера связи с секретным поручением в Каир в штаб английских войск, — продолжал Орлов. — Порекомендуем использовать для этой поездки вас. На обратном пути задержитесь в Стамбуле в ожидании нашего самолета. У вас будет два-три дня, чтобы найти Шнеля и встретиться с ним.
5В четырехэтажный дом на маленькой Клюкштрассе, почти в центре Берлина, вошел тощий почтальон. Несмотря на преклонный возраст, он резво переходил с этажа на этаж, проворно раскладывал в почтовые ящики корреспонденцию, иногда нажимал кнопку звонка. По установившейся традиции его звонок многим жильцам заменял будильник. У квартиры № 32 с давно нечищенной табличкой «Герр Мирзоев» почтальон задержался чуть дольше. Толстая пачка газет не влезала в почтовый ящик. Кое-как засунув ее, почтальон позвонил и пошел дальше.
Мирзоев спал крепко, и пронзительная трель в передней не сразу дошла до сознания. Он медленно открыл глаза, приподнялся, обвел комнату удивленным взглядом: повсюду царил разгром. Стулья опрокинуты, будто сбитые фигуры городков, на полу валяются сорванные с карнизов оконные шторы. Стол, вплотную придвинутый к кровати, на которой лежал Мирзоев, загроможден грязной посудой с остатками закусок и пустыми бутылками.
