лет тридцати, приветливая, с мелкими чертами лица, волосы подстрижены под мальчишку.
Она была, кажется, беременна.
— Вы к кому?
— К Лиде, — ответил, почему-то волнуясь, Третьяк. Молча посторонилась, указав рукою на узкий коридор, ввела его в слабо освещенную комнату, единственное окно которой смотрело в сторону Ботанического сада. Сказала: «Подождите здесь» — и вернулась в коридор.
В комнате, на диване, сидел какой-то парень без пиджака, рукава его зеленой рубахи были подвернуты чуть повыше локтей, голова острижена под машинку. Он просматривал журнал, и это свидетельствовало, что сидит он здесь давненько. Поздоровавшись, Третьяк занял место на другом конце дивана, у открытого окна. За дверью смежной комнаты кто-то проигрывал патефонные пластинки. Пела Оксана Петрусенко.
Уже знакомая Третьяку женщина ввела еще двух мужчин: одному лет тридцать, с виду физически крепкий, в форме железнодорожника; другой помоложе, блондинистый, выражение лица такое, будто вот-вот улыбнется. Молча сели на стулья. Сейчас эта группа напоминала людей, ожидающих приема у важной особы: знакомиться и переговариваться не хочется, потому что у каждого свои заботы и единственное желание — дождаться своей очереди.
«Где Лида? — нервничал Третьяк. — Почему она до сих тор не появляется? Кто эти люди? Мне лишь получить документ, а здесь собрание какое-то. Может, Крамаренко что-то перепутал? Подожду еще немного да и пойду, мне новые знакомства вовсе не нужны. К тому же и ведут себя они весьма не конспиративно. Молчат. Сразу видно, что незнакомые, кого-то ждут. Где же все-таки Лида?»
Дверь резко распахнулась, и на пороге появились двое гестаповцев. Первый, не задерживаясь, прошел на середину комнаты, второй остался стоять у порога и неподвижным взглядом уставился в одну точку. Кобура с пистолетом на левом боку была у него расстегнута. На обоих — черная форма с белой эмблемой черепа на фуражках. Рядом с гестаповцем-часовым застыла и женщина, открывшая дверь Третьяку, она стояла бледная, растерянная, теребила пальцами краешек платка. Глаза ее словно говорили: «Извините, я не хотела, чтобы они ворвались. Я не виновата».
Пристально оглядев всех сидевших в неподвижных позах, первый гестаповец прошел в смежную комнату, где играл патефон. Когда дверь за ним захлопнулась, музыка смолкла. Его долго не было. А здесь все оставалось неизменным. Четверо сидели на своих местах, женщина нервно теребила платок, держала его над круглым животом, часовой продолжал смотреть в одну точку, но чувствовалось, что он следит за каждой мелочью и готов мгновенно отреагировать на малейшее движение.
Приход гестаповцев застал Третьяка в тот момент, когда его правая рука лежала на колене, левая — на бортовой спинке дивана. Подосадовал, что вовремя не переместил правую руку поближе к карману, где лежал пистолет, теперь же менять положение было рискованно. В голове созрело решение: «Начнут арестовывать, застрелю гестаповца и себя, живым в их руки не дамся. Только бы успеть. Может, сделать это немедля? Но неизвестно, не ищут ли они кого-либо другого. Еще немного выдержки — и все выяснится».
Из комнаты, где только что играл патефон, вышла миловидная девушка с портфелем в руках, чем-то похожая на Инну, следом за нею — конвоир. Гестаповец внезапно схватился за портфель и начал вытряхивать из него на туалетный столик содержимое. Выпал пистолет, посыпались бланки, деньги. Девушка машинально потянулась к столику, но гестаповец словно спиной почувствовал это движение, быстро обернулся и, звякнув железом, надел на нее наручники. Оружие положил себе в карман, все остальное — снова в портфель. Управившись, важно прошелся по комнате.
— Фамилия? — ткнул пальцем в Третьяка. Едва прищуренные глаза его, исполненные жестокой решительности, иглами впились в лицо.
Третьяк назвал себя Васильевым.
Подошел к другому.
— Ткаченко.
Обошел всех и остановился посреди комнаты в раздумье, словно вспоминал что-то или взвешивал. Ноги расставил широко, руки держал за спиною. В комнате установилась тишина, как будто здесь были не люди, а манекены. Это продолжалось долго, угнетало нестерпимо.
«Начнет арестовывать, буду стрелять в него и в себя, — напоминал себе Третьяк. — Только бы не упустить подходящий момент».
Гестаповец снова тыкал пальцем:
— Фамилия?
— Прохоров, — ответил тот, что был в форме железнодорожника.
Подошел к светловолосому.
— Кравчук.
«Не прозевать! Не упустить удобный момент». Вторично переспросив всех четырех, гестаповец повернулся к Прохорову и Кравчуку:
— Марш!
Забрали также и девушку в наручниках, и беременную хозяйку квартиры. Женщина попыталась вернуться, видимо, хотела взять с собой какую-то вещь, — ей не разрешили. Третьяк в последний раз увидел небольшое, в оспинах лицо, глаза, полные страха. Эти глаза, кажется, сказали ему что-то, но понять он не смог.
Цепочку арестованных замыкал гестаповец-часовой.
Шаги простучали и замерли, словно оборвалась жизнь. Коридорные двери остались раскрытыми — оттуда тянуло сквозняком. Над Ботаническим садом, как голова ископаемого чудовища, громадилась огромная черная туча, вот-вот небо прочертят цветные карандаши молний, хлынет дождь. А в это же время с противоположной стороны еще светило солнце, возводило золотую преграду грозной лавине. Кто победит?
Только теперь мысль заработала раскованно. Сколько прошло времени с тех пор, как ушли гестаповцы? Минут десять. Третьяк поднялся, пошел к выходу. На площадке прислушался. Кругом тихо. Можно идти. Вот и парадная дверь. Не подстроена ли там ловушка? На всякий случай засунул руку в карман и, поколебавшись мгновение, переступил порог. Ни души.
На улице с ним поравнялся парень, сидевший на диване и читавший журнал. Постояли вдвоем. Парень спросил:
— Тебе в какую сторону?
Показал рукой вниз по Тарасовской.
— А мне вверх.
Они разошлись, не перемолвившись больше ни словом.
Не успел Третьяк дойти до улицы Саксаганского, как его настиг дождь.
43
СТРАНИЦЫ НЕОКОНЧЕННОЙ ИСПОВЕДИ
Мы снова живем дома, вернувшись от Евгения Бурляя. Кажется, тучи рассеялись, и вдруг...
Началось с того же Крамаренко. Как-то он разыскал Георгия в институте и велел раздобыть несколько незаполненных бланков студенческих удостоверений. Предупредил: это надо сделать срочно. Зайдет через два дня.
Через два дня, посоветовавшись прежде с членами подпольного райкома, Георгий сказал Крамаренко, что таких бланков он достать не сможет.
— Боишься? — вскипел тот. — А что я скажу товарищам из горкома партии?
— Так и передай, — спокойно проговорил Георгий, — что сделать
