Алексей спустился к Мальцевской переправе на полчаса раньше условленного времени и сейчас с любопытством рассматривал стоявшие справа и слева вдоль причалов военные корабли, китобойные и краболовные суда, рыбный флот, громады торговых и пассажирских судов, связывающих Владивосток со всеми портами Тихоокеанского побережья. То и дело от причала отходили тяжелые громоздкие лодки. На длинных скамьях вдоль обоих бортов помещалось по тридцати пассажиров. Хозяин давал лодке ход одним веслом, как это делают гондольеры. Такие лодки здесь назывались «юли-юли». Они делали свои рейсы и ночью и в ветреную погоду. Иногда «юли-юли» переворачивались. Были случаи, что пассажиры тонули.
Ровно к восемнадцати к причалу подвалила шестерка, и сидевший на корме мичман, увидев на берегу одинокую фигуру с двумя чемоданами, крикнул:
— Товарищ лейтенант! Вы Сикорский?
Двое матросов мигом схватили чемоданы, помогли Алексею прыгнуть в шлюпку, и она заскользила по воде под дружными взмахами весел. По-осеннему быстро стемнело. На кораблях зажглись огни. Они дрожали в темной, покрытой рябью, воде, создавая феерическое зрелище. Светящиеся ряды иллюминаторов на громадах пассажирских судов издалека напоминали гирлянды лампочек при праздничной иллюминации. Вспыхнули огни и на вершинах сопок. Местные жители называли этот район Голубинка. Со стороны бухты эти мерцающие высоко огни выглядели очень живописно, но Алексей подумал, что жить так высоко, наверное, неудобно.
— Левым загребай, правым табань! — скомандовал мичман и шлюпка мягко ткнулась бортом о сколоченный из толстых бревен невысокий причал.
— Вот наша плавбаза, — объяснил он Алексею, указывая на стоящий рядом большой корабль. — «Теодор Нетте». Вам прямо туда, товарищ лейтенант. Чемоданчики сейчас отнесут.
— Какой «Теодор Нетте»? — удивленно спросил Алексей.
— Тот самый, знаменитый, — объяснил мичман. — «Пароход и человек», о котором написал Маяковский.
Еще со школьной скамьи Алексей помнил эти великолепные строчки:
Это — он.
Я узнаю его.
В блюдечках-очках спасательных кругов.
— Здравствуй, Нетте!
Как я рад, что ты живой
дымной жизнью труб,
канатов
и крюков.
— Когда-то, рассказывают, принадлежал русскому добровольному флоту, был выкрашен в ослепительно-белый цвет, в салонах гремела музыка, разгуливали дамочки в туалетах… — при упоминании о дамочках мичман умолк и молчал до тех пор, пока сидевший напротив загребной не сказал что-то, чего Алексей не расслышал, после чего мичман и вся команда расхохотались. — А сейчас днище ржавое, обросло ракушкой, но оптимисты говорят, что ход еще может дать. — Мичман сделал паузу, закончил: — Узла два-три, ежели поднатужиться.
Гребцы снова рассмеялись.
С обеих сторон, как малые дети к матери, к плавбазе прижались борт к борту тральщики. Алексей не спеша поднялся на палубу плавбазы по широкому трапу, обратил внимание, что на швартовых концах надеты круглые, как велосипедные колеса, круги. На следующий день он узнал, что круги эти мешают крысам взбегать на борт.
В тот же вечер Алексея поместили на плавбазе в одну каюту со связистом Гришей Карпейкиным. Отныне койка у него будет верхняя со специально сделанным высоким бортом, чтобы спящий не сваливался во время качки на палубу. «Этакий мягкий удобный гробик», — подумал Алексей.
В облике Гриши ни одной заметной черты. Рост средний, глаза никакие, нос самый обыкновенный, рот тоже, только подбородок немного широковат. Если бы потребовалось нарисовать его портрет для милиции, следователь был бы в большом затруднении. С такой внешностью легко затеряться в любой толпе. Гриша старше Алексея на шесть лет, имеет звание капитан-лейтенанта, но держится просто, дружески. В первые же полчаса знакомства Алексей почувствовал, что в нем обретет себе товарища.
Тянуло на палубу посмотреть, как выглядит с противоположной стороны бухты вечерний Владивосток. Алексей поднялся наверх. Моросил мелкий дождь. Сквозь его пелену огни города просматривались расплывчато, туманно. Вскоре к нему подошел старшина с повязкой на рукаве, дежурный по низам.
— Товарищ лейтенант! Вас в каюте ждут.
«Все, — подумал Алексей, ощутив в груди внезапное беспокойство. — Первый больной. Узнали уже о моем прибытии». Он посмотрел на часы, чтобы запечатлеть в памяти этот знаменательный день и час, сбежал по трапу в офицерский коридор, отворил дверь.
Вместо больного в каюте восседали Гриша Карпейкин и два незнакомых офицера. Гриша представил их:
— Артиллерист, капитан третьего ранга Бережной, бунтарь, борец за справедливость, заступник обиженных. Робин Гуд местного значения.
Бережной, не поднимаясь, протянул Алексею руку.
— А это Витенька Клыба, помощник командира старой лайбы, на которой держит флаг наш командор и находимся сейчас мы. Известен в определенных кругах как лучший исполнитель танца маленьких лебедей и цыганочки. Один раз вышел в море на двое суток и с тех пор не перестает твердить всем местным девицам: «Нет ничего прекраснее океана».
— Черт-те знает, что человек обо мне подумает, — рассмеялся помощник, отодвигаясь и освобождая место рядом с собой на узеньком диванчике.
На столе стояли бутылка вина, консервы, нарезанный ломтями хлеб.
— Отметим, братья, начало службы раба божьего Алексея, — предложил Гриша. — Аминь!
Все выпили.
До глубокой ночи друзья вводили Алексея в курс тонкостей службы на тральщиках, рассказывали о своем командире капитане первого ранга Потапенко, о начальнике штаба Щекотове.
— Наш начальник штаба человек странный, — говорил Бережной. — Суди сам. У человека молодая и красивая жена, двое маленьких детей. Но на берег он практически не сходит, а все вечера до глубокой ночи сидит за бумагами. Бумаги его слабость. Он работает над каждым документом, доводя его до совершенства. Я видел его в бане после жаркого лета. Тело молочно белое. Видимо, солнце ни разу не коснулось его…
— Он считает, что и офицерам штаба сходить на берег непозволительная роскошь, — перебил его Гриша. — Спросишь с порога: «Разрешите сойти на берег?», а он уткнется в бумаги и делает вид, что не слышит. Недавно Бережной, чтобы как-то привлечь его внимание, стал кашлять в кабинете, лишь после этого Щекотов сказал: «Идите, идите».
Постепенно Алексей вошел в курс своих многочисленных, хотя и не очень сложных обязанностей. Он вставал в шесть утра одновременно с матросами и отправлялся в оборудованную в кормовом трюме «Теодора Нетте» маленькую санитарную часть принимать больных.
Больные были несложные. Алексей расспрашивал их, ставил диагноз, назначал лечение. Иногда выходил в соседнюю каюту и там торопливо заглядывал в терапевтический справочник. Прием больных чем-то напоминал разгадывание кроссвордов.
Закончив прием, он отправлялся на один из кораблей. Уже давно он понял, что его предшественник был нерадив, малоинициативен. В санитарной части на видном месте он держал огромный шприц Жане с привязанной к нему длинной иглой Бира. Шприц должен был отпугивать лентяев. Коки на кораблях кормили невкусно, готовя то, что попроще, с чем меньше возни. Каша с мясом была коронным блюдом. Дальше их фантазия не шла. В баталерках гвоздика и сухой лук хранились рядом с чаем и кофе. Нередко Алексей обнаруживал, что чай пахнет чем угодно, только не своим природным запахом.
— Послушайте, неужели нельзя приготовить вкуснее? — спросил Алексей, пробуя на камбузе клейкую перловую кашу с мясом.
— А что приготовишь вместо каши? — удивился кок. — Щи и каша — пища наша. Так еще предки говорили. У матросов аппетит хороший. Все подметают.
— Котлеты, пельмени, пироги, — не принимая его шутливого тона, продолжал Алексей.
Присутствовавший при снятии пробы помощник командира даже поперхнулся от неожиданности.
— Пельмени, — повторил он и снова засмеялся. — Не чудите, доктор. В ресторане «Тихоокеанец» и то ни разу пельменей не было.
Нужно было принимать срочные меры. На следующий день на соседнем корабле Алексей сказал:
— Суп приготовлен отвратительно. Я запрещаю выдавать его личному составу.
— Что? — удивился кок, читая четкую запись в журнале проб, не веря собственным глазам. — Запрещаете выдавать? Интересно. Всю жизнь готовлю такой суп и все довольны. Что ж, теперь экипаж голодным останется? Мне новых продуктов никто не даст.
— Доложите командиру о моем решении, — приказал он.
Многим командирам кораблей не нравилась чрезмерная ретивость нового доктора, его стремление влезть в любую дырку, вмешиваться в то, что они считали своим командирским делом. Поэтому, узнав о самоуправстве врача и решив, что этому раз и навсегда следует положить конец, взбешенный командир корабля, попробовав суп, схватил супницу и помчался жаловаться Потапенко.
