Уходя от нас, Ильич оставил нам свои великие заветы. В них одна мысль: берегите, укрепляйте и отстаивайте свое социалистическое Отечество. Над гробом Ильича наш народ дал торжественную клятву выполнить его заветы.
Нерушима и свята клятва народа.
…Были трудные дни. Враг бросал на нас дикую стихию огня, обрушивал лавину раскаленного металла. Но в эти дни тягчайших испытаний перед мысленным взором советских воинов всегда стоял Мавзолей Ленина, и советские воины проникались чувством безмерной ответственности перед историей. Они знали: надо выдержать все испытания, надо победить и спасти Родину — славную Родину Ленина, Родину его бессмертных идей, давших людям свои богатые дары. Так всегда витал над советскими воинами дух Ленина. Так незримо осеняло их победоносное знамя его…
Это удесятеряло силы советских воинов. Любой ураган вражеской ярости и злобы разбивался о их стойкость. Перед их бесстрашием отступала смерть. Именно в эти дни один из воинов сказал слова, которые повторили миллионы людей, носящих оружие:
— Отступать дальше некуда. Позади — Москва!
Советские воины шли на любой героический подвиг ради спасения государства, созданного Лениным, ради того, чтобы отстоять и утвердить на веки вечные его правое дело. И они выдержали все удары врага. Они устояли и вскоре сами нанесли по врагу смертельные удары. Враг был опрокинут. Враг начал истекать кровью.
Теперь идет быстрое изгнание немцев из пределов нашей страны. Наши войска, осененные знаменем великого Ленина, двигаются на запад. Каждый день венчается все новыми и новыми победами русского оружия. Вчера наши войска еще дальше отбросили немецкие разбойные полчища от Ленинграда. Так отметили советские воины двадцатую годовщину со дня смерти Ильича.
Спи спокойно, дорогой и любимый Ильич! Государство, созданное тобой, бессмертно. Над тобой обжигают зимнее небо искристые зарницы победного салюта. Это торжество нашей правды, нашей свободы. Это торжество твоего разума.
«Боевое знамя», 21 января 1944 г.
С большой печалью в сердце поднимались мы на взгорье. В деревушке уцелело только четыре дома; на остальных дворах — еще дымящиеся пепелища, груды кирпича от разрушенных печей, обгорелые столбы. Но поднялись на взгорье — и повеселело сердце: по всей околице, средь пятен ожогов от разрывов снарядов и мин, у ям и нор валялись трупы гитлеровцев. Да, это была хорошая гвардейская расплата за гибель деревушки, — может быть, самой тихой и древней в России.
В деревушке не нашлось никого из местных жителей. Пошли дальше. Но вскоре на дороге, уходящей на запад, повстречался старик в ободранной шубе и облезлой шапчонке. Лицо у него маленькое, засохшее, а борода точно заржавлена. Следом за ним в женской кацавейке и солдатских ботинках устало шагал мальчуган с одутловатым, отечным лицом и грустными глазами.
— Не из этой ли деревушки?
— Отсюда, — ответил старик, передохнув. — Из нее. В лесах, как звери, скитались. Опух вон мальчонка с голодухи…
Мы вернулись в деревушку и зашли в крайний дом. Обогревшись, Алексей Сергеич Поздняков и его сын Саша, перебивая друг друга, рассказали нам историю своей семьи.
Вот эта история.
* * *
В первую зиму фашисты бывали в деревушке редко, но обобрали ее дочиста. У Сергеича они отобрали коня, корову, всех овец, разные мелкие вещи и хлеб. К весне деревня оказалась нищей и обездоленной.
Однажды вечером старшие сыновья — Павел и Дмитрий, парни по неполному второму десятку, но сильно повзрослевшие за зиму, осторожно завели разговор.
— Рубахи бы постирала нам, мама, — сказал Павел.
— И хлебца бы чуток дала, — сказал Дмитрий.
Отец забеспокоился:
— Это куда же собрались-то?
И мать схватилась за сердце:
— Сынки мои, куда?
— А чего ж тут жить сложа руки? — заговорил Павел. — Чего выживешь? Мы, кажись, не малые. Совестно так-то и сидеть. Придут наши, спросят: сидели, ждали? Что скажешь?
Ночью они ушли из деревни в леса. С ними ушли еще восемь человек — Николай и Матвей Гречухиньт, Василий Козлов, Арсений Окунев… Партизаны действовали по всей округе: взрывали поезда, везущие на восток боеприпасы, громили гитлеровские комендатуры, уничтожали обозы.
Жизнь в деревне стала еще тяжелее. Вспахать землю нечем было, засеять — тоже. Всю весну Сергеич со своей женой Петровной и сынишкой Сашей трудились на своем клину: долбили землю мотыгами, копали лопатами… Отдыхая на полоске, Сергеич с большой обидой говорил жене и сынишке:
— Вот дожили! На своей земле — и нищ, и гол, и укусить нечего! Песьи души их распроклятые! И где только наши-то? Где? Чего они замешкались? Ведь дыхнуть же нечем под этой неметчиной, разве ж они не знают? О господи!
Несколько раз тайно вместе с товарищами наведывался Павел — загорелый, окрепший, с автоматом у груди. Сергеич пытал и его:
— Ну как? Когда же? Вам-то неизвестно там?
— Скоро, папаша, скоро, — успокаивал Павел. — Подожди, соберутся с силой. Быть того не может, чтобы не пришли.
— Не доживу, должно, — вздыхал Сергеич.
После сева пошла Петровна с соседкой Елизаветой Яночкиной в бывшее районное село раздобыть соли. Обратно вернулась одна Яночкина. Вернулась, торопливо подошла ко двору Поздняковых, кинулась грудью на изгородь, зарыдала. У Сергеича опалило всю душу.
— Наша-то где?
— Фашисты… — сквозь рыдания попыталась ответить соседка. — Фашисты…
Кто-то доказал, что Петровна — мать двух партизан. Гитлеровцы схватили ее и еще по дороге в комендатуру расстреляли.
Весть о трагической смерти жены потрясла Сергеича. Он сразу постарел на десяток лет и стал ходить, запинаясь на каждой кочке, бросая вокруг тревожный взгляд…
…В начале зимы в деревушку, где осталось в живых не более половины жителей, приехали встревоженные фашисты. В деревушке уже слышали отдаленный грохот артиллерийской канонады. Все поняли: идет Красная Армия, близится долгожданный час. Немцы объявили, что на следующее утро начнется эвакуация.
Но никто не стал ждать это утро. Ночью все жители деревушки бежали в леса.
После рассказа мы вместе с Сергеичем пошли на другой конец деревни, где был его двор. Еще издали увидели: дом сгорел, и печь рухнула, и ветла, что стояла рядом, обтрепана осколками снарядов. Около пепелища лежали два гитлеровских трупа, а рядом — труп нашего бойца. Он сражался за дом Поздняковых, не щадя своей жизни.
Сергеич снял шапку и долго стоял над трупом бойца с опущенной головой. Потом он поднял глаза. В них стояли слезы.
— Я похороню его, — сказал он тяжко. — Вот тут, под ветлой. А придет весна — памятничек со звездой срублю, оградку сделаю, цветов посажу. — Он потрогал грудь. — И детям, и внукам — всему роду накажу: вот он, освободитель наш родной, чтите его и память о нем соблюдайте… Слышишь, Сань, что говорю?
— Слышу.
7 февраля 1944 г.
Дикие, дремучие леса на Ловати! Бредешь с утра до вечера по лесной глухомани — и нет ей конца и края. Зубчатые ели, точно древние сторожевые башни, вздымаются в небо. Вокруг них — частокол мертвых, замшелых ольх, потерявших сучья и вершины. Тоненькие березки, не дотянув до солнца, дугами гнутся к земле, — кажется, что здесь бродил озорной медведь и гнул их, любуясь своей удалой силой.
Извечна эта лесная глухомань. Но сколько в ней родного, приятного душе! Осматриваешь ее — и вспоминаешь слова поэта:
Здесь русский дух,
Здесь Русью пахнет.
В глубине этой безмолвной лесной глуши есть продолговатая, сверкающая белизной поляна. У западной окраины ее, под грядой заиндевелого леса, стоит в низенькой оградке на возвышении простенький обелиск, увенчанный звездой; на нем, в центре венка из еловых веток, портрет молодого русского паренька с открытым, далеким взглядом. Это Саша Матросов, гвардии рядовой, великий рядовой, покрывший свое имя бессмертной славой. Рядом с обелиском — большой сугроб; на восточном скате его зияет темная, зловещая дыра. Это немецкий дзот. Здесь Александр Матросов совершил подвиг.
Вокруг прославленной поляны у деревни Чернушки на десятки километров — дремучие леса и непроходимые болота, болота и леса. Глушь. Бездорожье. Безлюдье. Но из лесов с трех сторон к памятнику Александра Матросова прочно проложены тропы, а у оградки и дзота — следы, следы… Народ не забывает своего героя, свято чтит его память. Могила его в дремучих лесах, но она небезвестна. За двадцать с лишним километров редкие встречные люди указывали, как пройти к ней. Каждый человек, бывая в здешних местах, считает своим долгом побывать у этой могилы и почтить память простого и великого соотечественника. Проходят бойцы — отдают честь праху героя, который показал им пример беззаветного сыновнего служения Отчизне. Проходят крестьяне — снимают шапки и низко кланяются праху молодого россиянина, не пощадившего жизни, чтобы освободить от врага дорогой их сердцу край. И невольно думаешь: пройдут долгие годы, но к нему «не зарастет народная тропа…».
