Ознакомительная версия.
– О деньгах ли сейчас думать? Зачем они тебе, опомнись, – сказал Вольхин.
– Да ты что, не пропадать же добру!
Вольхин и Ляшко отказались, а Карманов и с ним еще двое все-таки пошли. Вечером из четверых вернулись двое. Николаев тащил на спине раненого Карманова.
Осторожно опустил его на землю.
– А те двое?
– Погибли. Напоролись на немцев. Вот тебе и миллион… – выругался Николаев.
– Братцы, вы меня только до ближайшей деревни донесите, – простонал Карманов.
Чоботов, видевший, как работники финчасти зарывали под елкой мешок, ошибся. Это была не вся казна дивизии, а только мелочь, медные деньги. У начальника полевого госбанка Лексина, старшего кассира Мокрецова и бухгалтера Медведева и мысли не возникало, чтобы бросить казну дивизии. Мешок с мелочью нести было тяжело, и они, и то после долгих колебаний, решили его закопать. Акт был составлен по всем правилам. Все остальные деньги, в купюрах, более семисот тысяч рублей, решили вынести любой ценой. Никто из отряда майора Зайцева не подозревал, что эти трое голодных, исхудавших, оборванных людей несут в своих мешках почти миллион рублей. Спасают деньги, когда в любой момент можно было расстаться не только с деньгами, но и с жизнями. Шли неделю, вторую, третью, в полной неизвестности, по глухим лесам, болотам, впроголодь, в лохмотьях, лаптях, потому что сапоги расползлись, но – с миллионом за плечами – люди с чистой совестью и с сознанием своего долга…[4]
Когда колонна начальника разведки дивизии майора Зайцева разбилась на группы, то Вольхин оказался командиром группы в пятнадцать человек. Посоветовавшись, они решили вернуться на маршрут движения главных сил дивизии и все-таки догнать свой полк. Оставив раненого политрука Карманова в деревне на попечение двух старушек, они решили переночевать в гумне, одиноко стоявшем посреди большой поляны.
Вольхину не давала покоя мысль, что он идет совсем не той дорогой, по которой ушел его полк, он то и дело ругал себя, что тогда замешкался и отстал. Сумки с документами, которые нес сержант Ляшко, тоже обостряли нервозность. Он уже несколько раз ссорился с товарищами, которые думали, что в них что-то съестное.
Примерно через час, когда они всей группой начали готовиться ко сну, из леса раздался громкий и уверенный голос:
– Товарищи красноармейцы! Вы окружены, сдавайтесь!
По знаку Вольхина все быстро заняли выходы из гумна и приготовились к бою.
– Вот так влипли! – услышал Вольхин чей-то голос. – Я же говорил, что нельзя здесь было останавливаться.
– Погоди, если предлагают сдаваться, а не атакуют сразу, то, значит, сил у них здесь немного, – успокоил всех Ляшко, – да и побоятся они сунуться через поляну. Попробуем поторговаться…
Вышлите офицера на переговоры! – крикнул он в темноту.
– Выходите сдаваться, потом решим, – послышался голос с немецким акцентом.
– Дайте нам десять минут, посоветоваться!
Ляшко встал, отошел в глубь гумна. Сел и задумался, обхватив голову руками… «Нас пятнадцать человек. Прорываться – перестреляют. Сидеть здесь – сожгут живьем…»
Он достал из сумки чистый лист бумаги и быстро написал: «Акт». «Что же делать, придется документы сжечь, рисковать ими нельзя». И, пока кто-то из бойцов по его просьбе рвал и поджигал папки со списками личного состава полка, боевыми донесениями и приказами, написал акт об уничтожении документов. Он попросил подписать его двоих бойцов как свидетелей.
Раздалось несколько автоматных очередей сразу с трех направлений.
– Ну, что будем делать, командир? – Кто-то из бойцов подошел к Вольхину. – Решай скорее, немцы торопят. Сдаваться или гореть живьем?
– Дождь! Дождь пошел! – обрадованно крикнул Ляшко. По крыше гумна зашелестели струйки осеннего дождя. В проемах дверей стало еще темнее.
Вольхин внимательно всмотрелся в полосу леса. От гумна до опушки было не больше ста метров. Чуть левее он еще засветло заметил болотце, там немцев быть не должно.
– Все ко мне, – позвал он бойцов. Когда все четырнадцать его товарищей встали вокруг него, Вольхин сказал: – Двое останутся у выходов, стрелять как можно чаще, создавать видимость, а остальные – за мной. Полезем в болото. Вся надежда у нас сейчас на темноту и дождь.
Вольхин первым, а за ним и все остальные, вжимаясь в мокрую, со снегом, некошеную траву, поползли к болоту. «Только бы повезло, – шептал он сам себе. – Не полезут же они в болото…»
Из гумна то и дело раздавались винтовочные выстрелы. Немцы отвечали из автоматов, и чувствовалось, что здесь их не меньше двух десятков.
Когда они вползли в болото и гумно осталось метрах в двухстах сзади, Вольхин долго не решался подать команду, что можно вставать. Но переползать по жиже от кочки к кочке становилось все невыносимей, и Вольхин встал. Он посчитал глазами: «Двенадцать человек».
– Теперь можно и в рост, – отряхиваясь, сказал кто-то из бойцов, – не догонят.
Перепрыгивая с коча на коч, группа Вольхина к утру вышла в сухой лес. Пройдя еще около километра, они увидели деревню.
– Может быть, нет там немцев, командир. Обсохнуть бы, а то совсем задубели, – сказал кто-то из бойцов.
– Стойте все здесь, я схожу разведаю, – предложил Ляшко.
Из деревни не доносилось никаких звуков, и он решил подойти к ближайшему дому. На дереве висела совершенно голая женщина, и Ляшко невольно отпрянул, оглядываясь по сторонам. Только теперь он заметил, что правее калитки длинным рядом лежат тела женщин и детей. Ляшко подошел поближе, чувствуя, как у него останавливается дыхание и леденеет кровь. Он всмотрелся в лицо первой в ряду молодой женщины. Ее открытые глаза невидяще смотрели в небо, рот был перекошен гримасой ужаса. Рядом с ней лежали два мальчика, а дальше на несколько десятков метров – тела женщин и детей.
Ляшко осторожно огляделся по сторонам. На дереве висел фанерный щит с надписью «Похороны не разрешаются». Он зашел в дом. У печки в луже засыхающей крови лежала женщина. Рядом – двое детей с разбитыми головами. В люльке лежал младенец с воткнутым в грудь немецким кинжалом.
Петр Ляшко не помнил, как вышел из этого дома. В себя он пришел, когда увидел своих.
– Ну, что там? – спросил его Вольхин.
– Не могу говорить… Звери, нелюди… Мертвая деревня…
Успокоившись, он сбивчиво рассказал об увиденном.
Все с полчаса сидели в оцепенении, не глядя друг другу в глаза.
В тот же день, переходя шоссе, они наткнулись на немецкий патруль. Хотя патронов почти не было, вступили в бой. Двое гитлеровцев были убиты, третий сумел убежать.
– Сколько можно прятаться! Так они совсем обнаглеют, – сказал Ляшко, снимая с убитого немца карабин.
Вечером им повезло: удалось угнать у немцев десять лошадей. Дальше на восток группа двигалась верхом.
На лошадях группа лейтенанта Вольхина через сутки почти безостановочной езды, выехав на колею, где прошла большая колонна явно наших, утром 18 октября догнала хвост огромной, километра на три растянувшейся колонны.
Хмурый ездовой на последней повозке на вопрос Вольхина, кто они, ответил коротко:
– Хозяйство Тарасова дивизии Гришина.
Услышав это, Вольхин невольно пришпорил коней: «Сейчас увидим своих!» Мрачного вида раненный в голову капитан, сидевший на одной из повозок в середине колонны, сказал, что полка Шапошникова здесь точно нет. Какой-то настырный старший лейтенант заставил Вольхина и его бойцов отдать им лошадей – их перепрягли в повозки вместо совсем изнуренных – немецкие оказались свежее.
– Ничего, и то хорошо, что своих догнали, – успокоился Вольхин, – Пешком так пешком. – Он не сомневался, что теперь-то они обязательно выйдут из окружения, главное, что они в своей дивизии.
После ночного боя при прорыве колонна управления дивизии, полка Тарасова, батальона связи и остатков артполка Малыха несколько дней шла, не встречая и признаков присутствия противника.
Отряд майора Малыха и полк Тарасова шли в голове колонны, когда из стогов, стоявших вдоль широкой ложбины метрах в ста от дороги, выползли два танка.
– Мы вас встречаем! – услышал лейтенант Вольхин голоса с танков.
«Что за чертовщина: в нашей форме, а танки – немецкие!» – Вольхин оглянулся направо. Оттуда к колонне подходили еще два танка, чуть дальше и вдали – еще несколько машин.
– Сдавайтесь! – услышал он голос с танка. – У вас безвыходное положение! – кричал с немецким акцентом одетый в советскую шинель человек.
Колонна остановилась, но как только танки открыли огонь, сразу сломалась – те, кто был сзади, повернули назад, передние рванули вперед, надеясь все же проскочить.
– Разворачивай орудие! – вне себя закричал Вольхин оторопевшему расчету, оказавшемуся поблизости в колонне.
В считаные секунды орудие было снято с передков, и с первого же выстрела почти в упор один танк словно споткнулся и окутался дымом. Но второй на полной скорости врезался в колонну и начал давить повозки с ранеными. Вольхин, чувствуя, как по лбу в глаза бежит кровь, присел, словно так можно было спрятаться, и, быстро вертя головой, стал оглядываться. Несколько человек, кто был на конях, скакали назад, остальных, побросавших оружие, немецкие автоматчики уже сгоняли в кучу.
Ознакомительная версия.
