Снабженец похвалялся перед всеми, как он заставил приезжих инженеров ходить на базар. Беридзе сделал ему замечание по поводу плохих обедов и непорядков в столовой. Снабженец изобразил крайнее удивление на своем просторном веснушчатом лице.
— Маменька родная! Откуда вы приехали? Сейчас военное время, разве можно предъявлять такие требования? Мы же не гостиница «Москва», а дикий таежный уголок!
Батманов принял Либермана в присутствии старого начальника строительства. Снабженец остановился возле двери, сцепил большие руки на животе и уставился на начальство свинцовыми глазками.
— У меня заведено правило лично проверять исполнение моих принципиальных распоряжений, — сказал Василий Максимович Либерману. — И я заметил: со времени приезда я дал вам четыре важных поручения. Вы не доложили, что вами сделано, и, оказывается, просто не потрудились их выполнить. Почему?
— Извините меня, товарищ Батманов, недопонимаю я слабой своей головой: о чем именно идет речь? Сейчас мне, бедному, дают столько приказаний, столько само собой вылезает вопросов — удивительно ли, если кое-что упущено? Вы уж не взыщите.
Он поднял свинцовые глазки к небу и стал похож на хитрого и лицемерного монаха. Батманов резко отчеканил:
— Обязательно взыщу! Я говорю только о принципиальных заданиях, касающихся снабжения участков и сдачи-приемки. Представляю себе дело так: вы сознательно игнорируете меня.
Либерман эффектным жестом схватился за голову:
— Маменька родная! Я игнорирую? Упаси бог!
— Не хитрите, Либерман, не взывайте к богу, у вас нет никакого бога... Ведете себя неправильно. С кем решили заводить интриги? Желаете помериться со мной силами? Я пока не касаюсь того, что вы организовали довольно свинский быт мне и главному инженеру. Это отдельный вопрос, и к нему я вернусь при удобном случае.
Батманов говорил спокойно и четко. Это спокойствие, чеканная форма выговора смутили снабженца, привыкшего к шумной, но отходчивой брани Сидоренко.
— Распоряжался пока Яков Тарасович, — пробормотал снабженец, ссылаясь на старого начальника строительства, безмолвно стоявшего у окна. — Разве я не выполнил какое- либо ваше распоряжение, Яков Тарасович?
— Подтверждаю: Либерман примерный, дисциплинированный работник, — не оборачиваясь, сказал Сидоренко.
Батманов засмеялся.
— Занятно! Исполнительный, дисциплинированный начальник снабжения не выполняет моих распоряжений; он не считает их для себя обязательными. Для него обязательны только твои, Яков Тарасович. А почему?
— Почему? — обернулся Сидоренко.
— Собака не глубоко зарыта: Либерман вместе с тобой сдает дела, но не принимает их вместе со мной. Поэтому он запутал меня с продовольствием и материалами, не дает мне сведений о ресурсах на участках, держит в папке наряды на нереализованные фонды. До сих пор я не знаю толком, что есть на трассе, чего там нет. Либерман собирается уезжать. И хотя он человек хитрый, здесь он просчитался.
— В чем? — заинтересованно спросил Сидоренко.
— Он не поедет с тобой, останется на строительстве.
Либерман заморгал рыжими ресницами.
— Я полагаю, мне дозволено забрать кое-кого из моих людей. Они давно работают со мной, привыкли ко мне. Они воспитаны мной, — сказал Сидоренко.
— За их воспитание — земной поклон. — Батманов склонил голову. — Кстати, каждый руководитель обязан воспитывать кадры. Однако у меня нет иного выхода. Зачем мне искать примерного, дисциплинированного, расторопного начальника снабжения, если налицо готовый — Либерман?
— Я прошу вас отпустить меня, — Либерман приложил руки к груди. — Я очень привязан к Якову Тарасовичу. Мой метод работы может вам не подойти.
— Вам придется привыкнуть ко мне, тогда ваш метод подойдет. Я обещаю проявить особую заботу о вашем методе, — холодно и насмешливо сказал Батманов.
Либерман шагнул вперед:
— Все-таки...
Батманов жестом остановил его:
— Не тратьте зря времени. Ступайте.
Новый и бывший начальники строительства стояли у окна. В воздухе кружился первый снег. Адун потемнел и вздулся. Ветер прижимал к воде грязные лохмотья туч. Смелый катерок, то появляясь, то снова исчезая среди пенистых валов, торопился пересечь взволнованное и широкое пространство реки.
— Тебе надо уезжать немедленно. Не тяни больше, — тихо проговорил Батманов. — Хорошо бы сегодня подписать акт.
— Гонишь? Мешаю?
— Гоню. Мешаешь. Здорово мешаешь, Яков Тарасович, — признался Василий Максимович.
Помолчали. Батманов размеренно шагал по кабинету, синий табачный дым стлался за ним. Сидоренко с неприязнью искоса на него поглядывал.
— Нам с тобой вряд ли нужны деликатно-сентиментальные недомолвки и всякие неискренние словеса. Люди мы деловые, и давай ради дела поступимся притворной вежливостью и ложным самолюбием. Бесполезно снова толковать на тему — почему я приехал и почему тебе надо уезжать. Так решили за нас. Тебе ехать на новое место, мне — хозяйствовать здесь.
Василий Максимович подошел к Сидоренко. Ветер сотрясал стекла, они звенели. Густые хлопья снега и бурые листья метались за окном. Сопки на противоположном берегу реки исчезли в серой пелене, опустившейся на воду.
— Сам видишь: пока ты здесь, у меня связаны руки. Коллектив дал трещины. Люди бродят, как в лесу. Я прошелся давеча по управлению: люди сидят на ящиках и чемоданах, ждут второго звонка. Приходят с утра и, вместо работы, целый день прикидывают: какая жизнь предстоит им в Караганде. Не сомневаются, что ты повезешь их туда. Но ведь не будет второго звонка!.. Зачем ты путаешь людей? Ковшов вчера не утерпел и сказал: «Время идет. Долго еще будете на них посматривать?» Он прав: времени не удержишь. Непозволительно сейчас растрачивать его зря. Ты вот уедешь, так и не поверив, что мне, действительно, придется за один год построить нефтепровод. Ты не был на западе, Яков Тарасович, а тут пока не пахнет порохом. Наш нефтепровод — ты начал его строить, я закончу — он младший брат кавказского и необходим стране, как снаряды и танки.
— Ты меня коришь мирным настроением, будто я сам не хочу участвовать в войне, — с искренней обидой сказал Сидоренко.
— Верю тебе, хочешь. Но ты не видел плачущих женщин и мертвых детей на дороге.
— А ты что видел? Войне нет и четырех месяцев.
— Мне пришлось эвакуировать город на юге, оставлять немцам развалины и безлюдие. Нет более горького дела, чем выселять людей из их теплых жилищ. Или выдирать станки из гнезд, в которых они так весело кружились. Разве мало четырех месяцев, чтобы ожесточить сердце и волю? Мне пришлось строить прифронтовую железную дорогу. Пустячок — десятка три километров. Мы ее строили несколько раз: налетали бомбардировщики, по сотне каждый час — и все начиналось сызнова... Разве не обязаны мы строить нефтепровод так, будто немецкие бомбы рвутся рядом с нами?
Сидоренко подошел к письменному столу — со дня приезда Батманова он не сидел за ним, — открыл ключом нижний ящик, достал старенькую книжечку и маузер.
— Эту книжечку я хочу подарить тебе, — мягко, почти растроганно сказал Сидоренко. — Перелистай на досуге, найдешь несколько слов о Сидоренко, не такой уж он никудышный человек. Это в знак дружбы, которая, чем судьба не шутит, может продолжиться... Но не стоит отдавать сантиментам даже минуты. Закурим. — Они закурили. — Я хочу тебе сказать: делай все, что нужно. Командуй, не обращай на меня внимания. Во всем тебе подчиняюсь. У нас с тобой не все ладно сложилось — думаю, поймешь, что не по злобе или вражде, а так, по человеческому чувству. Люди мы, не шахматы из дерева. И обиды, и разочарования, и жалость к себе — все живет внутри. Трудно быть только деловым человеком.
Батманов листал книжечку — очерк о людях, построивших Турксиб; глаза его наполнились теплой грустью.
— Наш первенец. А вот Днепрогэс придется строить заново, — сказал Василий Максимович.
Яков Тарасович наблюдал за его руками, ласкавшими подарок, и вдруг сказал решительно:
— Давай сейчас же покончим со сдачей-приемкой. Вызывай начальников отделов. Я им скажу на прощанье пару холодных слов. Даже покричать могу на них, пусть на меня рассердятся напоследок. Тебе легче будет. — Сидоренко вздохнул и признался: — Не разумею, как ты здесь выкрутишься!..
Василий Максимович велел секретарю вызвать руководящих работников управления. Старый и новый начальники смотрели на входивших в кабинет людей. Подошел Грубский, отозвал Якова Тарасовича в сторону и принялся что-то шептать ему на ухо. Сидоренко рассерженно махнул рукой:
— Перестань.
Грубский взволнованно продолжал шептать, косясь на Батманова желтоватыми белками глаз.
— Что ты меня тревожишь! — взорвался Сидоренко.— Он здесь хозяин, не я.
— Приказ не подписан. И нельзя распоряжаться, не разобравшись, — не отступал Грубский.
