Знал, сознавал Василь Кулага: меньше надо сейчас думать о жене, о семье, начинать жить по-новому, все равно того, прежнего, не вернешь. И вместе с тем… Не мог не думать, не перебирать в памяти того, что было, своей прежней жизни. Как могло случиться, что в трудную минуту жена не поняла его? «Сам виноват. Надо было учить жену, прививать ей сознательность, чтоб разделяла идеи, за которые борются партия, советская власть. А я… Варит жена поесть, смотрит за детьми, порядок в хате у нее — и достаточно. А жена же — друг, соратник… Не зря говорят — половина. Куда иголка, туда и нитка. А у нас… Каждый пополз в свою нору. Словно и не были одним целым, семьей».
Может, и не было бы у Василя этих мыслей, не винил бы ни жену, ни себя, не выискивал допущенных ошибок, если б события разворачивались иначе. А то ведь… Как будто и ясно было, что делать, особенно после разговора с секретарем райкома Боговиком, а как и с чего начать — Василь не знал. Да и встреча, та беседа в лесу с Ананасом Харченей задела за живое… «Вот он, питомец наш… Секретарем сельсовета даже поработал, и на тебе — немцам служить пошел, в старосты. И где гарантия, что другие такие же не пойдут? Мы его в отряд будем тянуть, думать, что он свой, а он… Продаст тебя в любое время. Вот и повоюй с такими. Возьмешь его в отряд, он все выведает и продаст с потрохами…»
И так уж жалел, до скрежета зубовного жалел Василь Кулага, что не было рядом Ивана Дорошки.
«Хотя мы с ним и спорили, не соглашались часто, а до истины всегда доходили. Будь он здесь, разобрались бы со всем и что-нибудь бы придумали… А тут один… Ошибиться боюсь… И так, и этак прикину, подумаю — а дела нет. Нельзя так! Пускай с ошибками, но что-то надо делать. Нормальные люди должны не только рассуждать, но и действовать! Тем более что и задание я получил от секретаря райкома — собирать людей, создавать боевую группу, отряд… И надо об этом дать знать людям. Для начала тем, в кого верю, кто сам просился… Федьке… Председателям колхозов Хоменку и Варивончику… А потом и еще кое-кому…»
«В лес уйти не штука. А как жить в лесу? Да еще зимой?» — всякий раз остужало Василя это соображение.
Что и говорить, жить в лесу было нелегко. Что ни возьми, кругом задачи: где переночевать, как поесть, обогреться… Костер разложить и то опасно. Кто-то увидит дым, явится на огонек… Это хорошо, если не выдаст… А если выдаст?..
Выпал снег, и в первые дни Василь почти никуда не ходил. Отсиживался в земляное, которую успел построить — даже не построить, а приспособить под землянку дубовый выворотень, обрубив где надо корни, обложив его со всех сторон землей, застлав внутри палой листвой и сеном. И вот сидел в этом своем сооружении и думал, думал…
«Конечно, веселее, спокойнее было бы, если б я тут не один был. Да вот следы… Куда ни пойди — следы… А по следам и догнать, обнаружить могут…»
Голод и холод не давали засиживаться под выворотнем, гнали искать пищи, тепла. Да и с людьми нужно было встретиться.
«Куда же откладывать? Был ведь уговор с Максимом Варивончиком и Петрусем Хоменком… Даже место сбора назначили — сторожка в Качай-болоте. Туда и надо пойти!»
Но прежде чем идти в Качай-болото, надумал Василь Кулага к себе, в Великий Лес, наведаться.
«С Федькой повидаться надо… С Рыгором Бедой, Юркой Романюком, Ниной Вараксой, Лидой Шавейко… Да и с семьею, с женой. Может, не прогонит. Как-никак столько лет жили вместе, делили и хлеб, и постель. И, кажется, понимали друг друга…»
Выбрался из землянки в сумерках. Пока из лесу вышел — совсем стемнело. Метель, которой в лесу почти не чувствовалось — только раскачивались, махали голыми ветвями, гудели деревья да сыпался снег, — в поле выла, гуляла вовсю — свистел ветер, нес, переметал с места на место снег, так и валил с ног. Ни луны, ни звезд. Темно, неуютно и жутковато. И холодно-холодно. Дороги не видно, идти надо на ощупь.
«Следы заметет начисто, — радовался Василь. — Если жена и не пустит в хату — не беда, обратно в лес вернусь. Только бы чего из харчей раздобыть… Да с нужными людьми встретиться, расспросить, что где делается…»
К своему двору подошел с огородов: показываться на улице побоялся. «Еще нарвусь на кого-нибудь, узнает… Нет, лучше без этого…» Перелез через прясло, тихо-тихо подкрался к окну, постучал в раму. Три раза, как когда-то, когда был еще хлопцем и приходил к Поле ночевать.
«Узнает или не узнает? — колотилось в груди сердце. — А если узнает — отворит ли, пустит ли в хату?»
Поля догадалась, кто стучит. Даже не спросила: «Кто?» Сразу же, не подходя даже к окну, пробежала в сени, отворила дверь.
Он, Василь, неловко взобрался на крыльцо, переступил порог, еще не зная, как его встретят, что он скажет в свое оправдание. Шел с опущенной головой, как осужденный на плаху. И в первый момент растерялся, ощутив на шее руки жены, когда она, теплая и домашняя, повисла на нем, прошептала:
— А я тебя так ждала…
Что-то мокрое побежало по его давно не бритым, заросшим щетиной щекам.
«Слезы… Или снег растаял?»
Закрыл сени, взял, подхватил на руки жену и пошел, стараясь ступать как можно тише, в хату. В молчании, ничего не говоря, словно пьяные, охмелевшие от встречи, прижимались друг к дружке, целовались. Наконец, не в силах больше стоять на ногах, он, как и был, с Полей на руках, сел на лавку.
— Почему ты так долго не приходил? Где ты был? — спрашивала, шептала Поля, словно сквозь сон, словно не помня себя, не понимая, что она говорит, делает.
— Так ты же прогнала меня, — наконец осмелился Василь выговорить то, что его мучило.
— И ты поверил?.. Боже мой, до чего вы, мужчины, недогадливые! Это ж я нарочно, на людях, чтоб все слышали… А в душе… Если б ты знал, что творилось у меня в душе, особенно когда ты поверил, ушел со двора. Думала, ты уже никогда не вернешься, не увижу тебя больше…
Поля снова заплакала, но не от отчаянья, нет, — от радости, что Василь рядом, дома.
— Но ты же… Ты могла мне сказать, а потом уже ругаться, гнать… — с усилием промолвил Василь.
— Я сама об этом думала. Но когда тебя уже не было, когда ушел ты от нас. И ночами почти не спала… — призналась она. — А ты все не идешь и не идешь…
Она еще крепче прильнула к нему, стала жарко, взахлеб целовать…
Потом они говорили, говорили долго и подробно обо всем, что передумали, что пережили друг без друга, когда были врозь.
— Немцев я шибко боялась, — рассказывала Поля. — А они приехали-и уехали. Начальство только поставили…
— А дети, как дети? — спрашивал он.
— Дети ничего, только без папки скучают. Походят, походят да и спросят: «Зачем ты, мама, так кричала на папку? Где он теперь?» Поп приезжал крестить детей, так я своих не повела. А если кто спрашивал, почему не веду, говорила: «Они у меня давно крещенные, я не ждала, пока в Великий Лес поп приедет».
— А может, и правда, может, раньше покрестила? — спрашивал Василь.
— Да нет, что ты… Я бы тебе сказала. Без твоего согласия, без тебя я ничего не делала и не смогла бы сделать. Есть и то варю без всякого интереса, когда знаю, что не поешь. И невкусно у меня получается. А ты, ты расскажи, как жил, где был…
— Я?.. В лесу.
— Один?
— Да считай, что один.
— А Иван Дорошка?
— Его послали куда-то далеко, не вернулся еще.
— И где ж ты ночевал?
— Где придется. В стогах сена, а вот недавно логово себе под выворотнем устроил.
— А ел что, чем питался?
— Ел? Пек бульбу, жито сырое жевал…
— И сейчас, конечно, голоден, есть хочешь?
— Не помню уже, когда и ел. Если б не голод, не холод, думаешь, пришел бы в деревню?..
— Господи! А я…
Поля подхватилась, метнулась к печи, что-то принялась оттуда доставать, носить на стол. Встал и Василь.
— Я не только есть хочу, мне бы переодеться… Да если б еще и помыться…
— Погоди, сейчас что-нибудь придумаем…
Поля опять подошла к печи, приняла заслонку, вытащила на припечек огромный чугун.
— Как знала, что ты сегодня придешь. Воды в чугун налила и в печь поставила… — говорила она тихо. — Вылью в ушат, помойся. А я тем временем и белье тебе достану…
Она выдвинула на середину хаты ушат, вылила в него из чугуна воду.
— Тише, детей не разбуди…
— Ну и что как разбужу?
— Лучше бы им не видеть меня дома. Я скоро пойду.
— Куда ты пойдешь? — с испугом в голосе спросила Поля.
— Как — куда? В лес.
— Тебя там кто-нибудь ждет?
— Да нет, никто не ждет.
— А никто не ждет, так и нечего спешить. Дома поживи.
— А немцы?
— Немцы к нам всего один раз приезжали.
— А вдруг опять приедут?
— Ну и что? Спрячешься.
— Где я спрячусь?
— На чердаке. Или на сеновале. Только бы никто не видел, что ты здесь, в деревне. Отоспись хоть, поправься малость.
