Оказывается, я доехала до моста Ян Хейзен. По обеим сторонам дороги стояли военные в форме. Такие же военные стояли и за мостом. Все они были в зеленых касках. Я таких много раз встречала и прежде. Я проезжала мимо них не моргнув глазом. С патронами в велосипедной сумке, или с пачками «Де Ваархейд», или со свертками, которые приходилось доставлять по самым невероятным адресам. Контроль был всегда. Но я всегда умела объехать его или же незаметно повернуть обратно. Проделывала это в течение трех лет, с тех пор как впервые отправилась добывать продовольственные талоны и удостоверения личности.
Я увидела немцев. Только через секунду до меня дошло, что это была полевая жандармерия. А еще через секунду я заметила, что за мостом, на небольшой площади, поблизости от школьных огородов, стоят два грузовика, крытые коричневым брезентом. Между грузовиками сбились в жалкую кучку люди, большей частью женщины, и лишь двое-трое мужчин. Их велосипеды стояли в стороне под охраной солдата вермахта.
Прошло всего три секунды. Но за это время я охватила взглядом всю картину — полицию, автомашины, арестованных людей, серое небо, еще более посеревшее от сырого тумана, каменный город, окраинные кварталы которого тянулись в заснеженные луга; поглядела на замерзший канал. Эта картина резко и четко отпечаталась в моем мозгу. В четвертую секунду страшный смысл, значение того, что произошло, пронизало меня насквозь и наполнило ужасом. Небо раскололось, каменный город зашатался, полиция и люди утратили реальность…
Я поняла: моя усталость все же подвела меня. Нет, это больше не вещь, не боль, не тяжкий груз, от которого нельзя освободиться. И когда я это поняла, усталость как рукой сняло. Но она невидимо присутствовала тут, рядом, и жестоко издевалась надо мной.
Я находилась в руках врага.
Прошло четыре секунды и наступила пятая. В пятую секунду я вспомнила: в моей велосипедной сумке лежит пачка «Де Ваархейд», которую я не сдала, так как никого не застала дома. На шестой секунде я вспомнила еще одно: в кармане моего плаща — револьвер.
Я и раньше испытывала боязнь. Но она не шла ни в какое сравнение с тем чувством, которое зародилось во мне в это мгновение. Это был не тот страх, который таится где-то в глубине души и терзает человека, омрачая все его мысли… Теперь это был страх, который целиком владеет нами, который с нами отождествляется в те короткие мгновения, когда все видимое утрачивает реальность. Все во мне замерло, я почувствовала, что бледнею. Мысли остановились.
Все это я пережила за короткий промежуток времени с того момента, когда от меня потребовали, чтобы я сошла с велосипеда, до того, как я ступила на землю и на мое плечо опустилась чья-то рука.
Я было подумала: вот сейчас я вырвусь. Вскочу на велосипед. И умчусь прочь. Если потребуется, то выстрелю. Но я не сделала ничего. Страх сковал меня; казалось, только благодаря страху держалась я на ногах. Но он же не давал мне что-либо предпринять.
Я взглянула на неподвижное, заросшее щетиной лицо под зеленой каской. У молодчика были тонкие губы, бесцветные брови, желто-зеленые глаза. Его лицо наклонилось надо мной.
— Papiere[63].
Руки с моего плеча молодчик не убирал. И снова я подумала, убеждая себя самое: делай же что-нибудь! Ударь! Стреляй! Но я ничего не сделала. Рука тряхнула меня за плечо, и тупое, словно застывшее немецкое лицо грубо крикнуло мне:
— Persoonsbewais![64]
Было ли у меня удостоверение личности? Я сняла руку с руля велосипеда и стала другой искать под пальто удостоверение; где-то в кармане моего свитера лежал какой-то документ. Я пыталась вспомнить, что в нем написано — имя, дата и место рождения. Но я не знала. И протянула удостоверение немцу. Он поглядел на него равнодушно и вернул мне.
— Furagiert?[65]
Я кивнула. Он пнул ногой мою плоскую велосипедную сумку.
— Sitzt wenig drin… Zeigen[66].
Он соблаговолил подержать мой велосипед, пока я открывала сумку. Заглянул в нее. Я показала ему пустое отделение. Он поглядел на меня, и я поняла, что его не проведешь.
— У меня ничего нет, — сказала я по-голландски. Я когда-то решила ни за что не говорить по-немецки с немцем. И я упрямо повторила — У меня ничего нет. Сумка пустая.
— Покажите, — сказал он снова. И нагнулся над вторым отделением. Звуки собственного голоса вернули мне веру в себя. И я подумала: «Ну, сейчас я что-то сделаю». Я быстро огляделась вокруг. Второй жандарм, стоявший на противоположной стороне моста, как раз отъехал в сторону, чтобы задержать приближавшегося велосипедиста. Если бы я ударила своего врага в грудь, вскочила на велосипед, сунула руку в карман и выстрелила назад…
В тот момент, когда я почувствовала наконец, что могу и хочу защищаться, он крепко схватил меня выше локтя сильной рукой в кожаной перчатке. Я увидела, что он вынул из сумки пачку газет «Де Ваархейд». Затем перевел взгляд с меня на нелегальные газеты и с газет снова на меня.
— Ach so, — сказал он. — Das ist interessant[67].
Я ничего не ответила. Он засмеялся. И при этом зажмурил один глаз. Другой его глаз показался мне еще более зеленым и холодным.
— Das haben Sie natürlich selbst nicht gewusst, was?[68] — спросил он.
Он, конечно, не ждал, что я ему отвечу. Он поднял руку с газетами и крикнул через мост своим коллегам, которые стояли возле грузовиков по другую сторону канала:
— Kommt mal her! Hier gibt's was!..[69]
Через мост к нам немедленно направился какой-то полицейский. Я заметила, что чин у него был выше, чем у других. Я не знала рангов полевой жандармерии. Возможно, это был вахмистр. Какой-нибудь Rottenführer[70] или черт их знает, как титуловались эти мошенники. Я видела только, что он еще издали всматривался в меня, словно удивляясь, почему из-за этой жалкой, худой, насквозь вымокшей, продрогшей особы его подчиненный поднял такой шум.
И вот он уже стоит передо мной. Военный, который меня остановил и все еще продолжал крепко сжимать мою руку, доложил:
— Ueberbringt illegale Zeitungen. Waarhaid[71].
Рыжий и гладко выбритый вахмистр был короче своего подчиненного. Он прищурился, взял отпечатанные на ротаторе листки из рук полицейского и сказал:
— Ei, ei, ei… De Waarhaid.
Затем взглянул на меня и тоже засмеялся. То был жестокий, резкий, издевательский смех. Вахмистр засунул газеты за пояс, на котором висела светло-коричневая блестящая кобура с револьвером. Движением головы указав на мой велосипед, он приказал подчиненному забрать его. И тихонько подтолкнул меня в спину. Я пошла, медленно, полная отчаяния; стоило мне замедлить шаг, и я чувствовала, как его сапоги наступают мне на пятки.
Все немцы смеялись, когда я в сопровождении вахмистра подошла к грузовикам. Одни лишь арестованные разглядывали меня в мрачном молчании. Жандармы окружили меня. Я переводила взгляд с одного на другого. И вдруг я оцепенела, но сейчас же безумное волнение охватило все мое существо. Среди жандармов был Пауль. Тот самый Пауль, с которым я познакомилась в Фелзенском штабе, который передал нам боеприпасы из бетонированного укрепления в Эймейдене. И он же бросил хлеб Ан, Тинке и мне возле Арденхаута, у Налденфелда!
Я не слышала, о чем говорили между собой жандармы. Я смотрела на Пауля. Я сразу увидела, какое напряженное и несчастное выражение застыло на его лице под зеленым козырьком каски. Я таращила глаза, подымала брови, я подавала ему убедительные знаки, отчаянно гримасничая, пустив в ход все свои лицевые мускулы. Пауль опустил глаза, отвернулся и пошел к другим арестованным. Как будто он меня не узнал.
Вахмистр, подталкивая меня, спросил:
— Was sonst noch?[72]
Я уставилась на него и ничего не поняла. Он пожал плечами. Прежде чем до меня дошло, что ему нужно, он начал ощупывать меня одетыми в перчатки руками. Я сжала кулаки и ударила его по рукам. Кто-то сзади схватил меня за руки и закрутил их мне за спину, так что затрещали суставы. Я вскрикнула. Боль исчезла— мои руки отпустили, и они упали. Вахмистр вынул револьвер из кармана моего пальто.
— Interessant und interessant, — сказал он. — Kommunistische Hetzwische, und dazu eine Schiesswaffe. Allerhand[73].
Он вертел мой старый пистолет во все стороны. Открыл магазин. Четыре патрона сидели в обойме, как железные зерна. Он высыпал их себе в карман. Затем взглянул на меня. На этот раз он громко рассмеялся.
— Da hilft kein Verneinen mehr… na?[74] — спросил он.
Я не отвечала. Я не видела, какими глазами глядят на меня другие арестованные, но сквозь надоедливый моросящий дождь с крупой чувствовала на себе их сочувственные взгляды. Я только мельком взглянула в ту сторону, куда ушел Пауль. Он стоял спиной ко мне перед маленькой группой людей. Несколько в стороне второй жандарм сторожил молодого человека, которого я впервые заметила; он стоял безучастно и, видимо, совершенно пал духом.
