— Как и всегда.
— А сейчас?
— Тоже.
— Никакого барона Редера я не знаю и о его ценностях не имею представления.
— А это нетрудно проверить. Разрешите вашу сумочку.
— Пожалуйста, — насмешливо согласилась Эльвира. Она вынула из сумки записную книжку, коленкоровый конверт и подала ее чиновнику.
Его пальцы старательно ощупали сумку, он открыл ее, обследовал подкладку и сделал губами неопределенный звук.
— Что у вас в конверте? — спросил он.
— Письма друзей, — спокойно ответила Эльвира.
— Ваши друзья пишут письма на машинке?
— Это дело вкуса…
— Не спорю. Но я позволю себе взглянуть и на конверт, и на книжку.
Эльвира покраснела. Как поступить? Чем объяснить, что она носит в сумке чужое письмо?
— Сделайте одолжение, — непринужденно сказала она и бросила записную книжку Прэна на стол.
По губам чиновника скользнула улыбка.
— Я вас понимаю, — сказал он, — но постарайтесь меньше нервничать.
Эльвира промолчала.
Чиновник перелистал книжку и спросил:
— Как к вам попала записная книжка американского журналиста Прэна?
— Я взяла у него.
— Зачем?
— Я ревную его… Мы с ним близки.
Чиновник провел ладонью по своему крупному лицу — быть может, скрывая улыбку. Он хорошо владел собою.
— Придумано остроумно, но… для простачков. Вашему объяснению можно поверить только с большой натяжкой. А конверт?
— Его передал мне мистер Прэн.
— Мистер Прэн! С какой целью?
Он просмотрел письма, сложил их стопкой и, обращаясь к Эльвире, спросил иронически:
— Похитить эти документы вам тоже подсказала ревность?
Эльвира не нашлась, что ответить.
— Я жду.
— Отказываюсь отвечать.
— Дело ваше.
Чиновник снял телефонную трубку и набрал номер.
— Алло! Говорит Сойер… Да, да. — Эльвира вздрогнула: вот кто этот человек! — Я прошу вас зайти ко мне… У меня в руках ваши документы.
Нельзя было сомневаться: Сойер говорит с Прэном.
Через какие-нибудь десять-пятнадцать минут она смогла убедиться в этом. Войдя в комнату, Прэн остановился у порога и воскликнул, разыгрывая удивление:
— Ты здесь? Зачем?
— Это я вам сейчас объясню, — вмешался Сойер. — Вашу записную книжку и этот конверт с документами мы изъяли из сумки Эльвиры Эрман.
Прэн взял в руки бумаги, книжку и, прищурив глаза, посмотрел на Эльвиру.
— Если вы эти документы не передали Эрман добровольно, — продолжал Сойер, — я обязан ее арестовать.
— Вы так ставите вопрос? Да… — как-то уклончиво ответил Прэн. — Я прошу, если, конечно, это возможно, оставить нас на несколько минут одних.
Сойер изобразил на своем лице недовольство, но ничего не сказал и вышел из кабинета. За ним последовали агенты, доставившие сюда Эльвиру. Не успела дверь закрыться, как Эльвира бросилась к Прэну.
— Роберт! Ты должен меня выручить! Я допустила непростительную глупость.
— Ты не на сцене, Эльвира, — холодно сказал Прэн.
Она бросила на него перепуганный взгляд и поняла: все кончено.
— Тебя устроит тюрьма? — спросил Прэн тем же тоном.
Эльвира приоткрыла рот, глаза ее округлились.
— Отвечай!
Эльвира беспомощно опустила руки.
— Я могу избавить тебя от тюрьмы при одном условии, — продолжал Прэн. — Ты должна честно и добросовестно рассказать мне все, что знаешь, и дать обязательство выполнять все мои поручения. Согласна? Поверь, это лучше чешской тюрьмы.
Эльвира продолжала молчать.
— Ну! — торопил Прэн. — В нашем распоряжении очень мало времени.
Эльвире показалось, что кто-то другой ответил за нее сдавленным голосом:
— Я согласна.
Прэн быстро придвинул к ней лист бумаги и вынул из кармана автоматическую ручку.
— Хорошо. Пиши. Я буду диктовать… — Он взглянул на часы. — «Я, Эльвира Эрман…» Написала? Так… «проживающая в Карлсбаде, до сегодняшнего дня…» Быстрее, быстрее, они не ждут… «до сегодняшнего дня выполняла поручения своего родного брата Морица Обермейера, офицера гестапо, а теперь… обязуюсь делать все, что поручит мне мистер Прэн». Вот так. Подпишись. Проставь дату… Конфликт с чешской полицией я берусь уладить сам. Ты в этом сейчас убедишься.
Он спрятал обязательство Эльвиры, быстро подошел к двери и открыл ее.
— Прошу, господа.
Вошел Сойер и с ним два агента.
— Я убедительно прошу вас, — обратился к ним Прэн, — считать этот инцидент исчерпанным. Эльвира — женщина, а женщины любопытны. В особенности ревнивые женщины; они ищут доказательства неверности даже в деловых бумагах. Я считаю возможным извинить ее.
Сойер развел руками.
— Ваше дело. Проводите госпожу Эрман к выходу, — приказал он своим людям. — А вас, — он обратился к Эльвире, — попрошу забыть адрес этого дома и все, что здесь произошло.
Когда Эльвира ушла, Сойер повалился в кресло и расхохотался.
— Чисто сработано. Роберт.
— Не совсем.
Сойер краем глаза удивленно посмотрел на Прэна.
— Да, не совсем чисто, — повторил Прэн. — Если бы ты не назвал своей фамилии, когда говорил со мной по телефону, она могла бы поверить, что имеет дело с чехами. А теперь… Твое имя фигурирует в одном из этих: писем… Понимаешь?
Сойер свистнул.
— Черт возьми, об этом я не подумал. Вот действительно свалял дурака.
Над Прагой плыли низкие облака, бросая тени на мостовые и крыши. Железнодорожники в рабочих спецовках, вытирая на ходу руки паклей, перебирались через станционные пути к мастерским. Переходя рельсы, они высоко поднимали ноги, точно преодолевали брод, а потом торопливыми шагами шли дальше.
Просторный цех мастерских быстро заполнялся. Люди тесно рассаживались на скамейках, расставленных в ряды, располагались возле верстаков.
В глубине цеха на импровизированном помосте стоял небольшой желтый столик.
Когда поток участников митинга оборвался, с передней скамьи поднялся Ярослав Лукаш и своей тяжеловатой, мерной походкой направился к помосту. Непрочная лесенка затрещала под его ногами. Лукаш подошел к столу, положил на него кепку, измазанную мазутом, разгладил заскорузлой рукой обвислые усы и вынул из широкого кармана комбинезона несколько листов бумаги — конспект его сегодняшнего выступления.
Лукаш прищурил глаза, всматриваясь в листы бумаги. Потом положил руки на стол. Он решил не придерживаться конспекта — тянуло к душевному, свободному разговору с людьми.
— Друзья! — начал Лукаш, поднял голову и встретил тысячи глаз, внимательно следящих за ним. — Пражский комитет компартии поручил информировать вас…
Веско и тревожно вошли его первые слова в напряженную тишину.
— Все вы меня знаете, и я вас знаю… Я думаю, что мы легко поймем друг друга.
Да, Ярослава Лукаша знали почти все железнодорожники узла. Здесь выросли и состарились его дед, отец и он сам. Знали, что у этого громоздкого, физически сильного человека мужественное сердце, знали, что он совсем недавно оправился от тяжелого ранения, нанесенного ему реакционерами. Его знали, ему верили.
— Последние дни ознаменовались новыми событиями. Сто тысяч граждан Чехии, Моравии и Силезии вышли на улицы городов. Десятого сентября массовые протесты против провокаций гитлеровцев имели место в Праге, Брно, Братиславе, Пльзене и других городах…
Лукаш говорил спокойно, не подбирая, не выискивая слов. Речь его текла ясно и неторопливо. И говорил он тихо. Он никогда не повышал голоса на трибуне, не кричал, не требовал тишины, но его голос всегда был слышен в самых далеких уголках собрания.
— Тяжелым испытаниям подвергается наша родина. Каждому честному человеку, любящему ее, ясно, что над Чехословакией нависла грозная опасность… Фашизм собирается осуществить свои черные замыслы. Второго сентября Гитлер вызвал к себе бандита Гейнлейна и приказал ему потребовать немедленной передачи Судетов немцам. Вы знаете, как ответил на это наш народ. Но фашисты не унимаются. Несколько дней назад Гейнлейн прервал переговоры с правительством…
Сейчас Лукаш видел перед собой напряженное, налитое кровью лицо кочегара немца Альберта Грундта, внимательный немигающий взгляд Карела Газличека, горящие лихорадочным блеском глаза своего помощника Притулы, низко пригнувшегося Зденека Сливу. Видел, как сухой кашель подбрасывал плечи старика сцепщика Сповщика; видел, как молодой токарь Правомир, расправив на колене клочок бумаги, что-то записывал огрызком карандаша. Всех видел Ярослав.
— Гитлер возгласил в Нюрнберге: не для того Всемогущий создал чехов, чтобы они угнетали три с половиной миллиона судетских немцев. Так сказал Гитлер. — Лукаш прервал себя и горько усмехнулся. — Слышишь, Альберт? — обратился он к Грундту. — Ты, немец из Судетов, пришел на паровоз к чеху Бине. Скажи, он угнетает тебя?
