Двигались мы совершенно бесшумно.
Я с трудом различал впереди группы силуэт сержанта. Он уже достиг деревьев. Хотя от наших позиций нас отделяло пока не более двухсот метров, я все время ждал, что нас вот-вот обстреляют. Стало холодно, я поднял воротник куртки и пожалел, что не надел вязаный шлем. Маячившая впереди меня фигура свернула в сторону, и я сразу потерял ее из виду. Лишь минуту спустя мне удалось разглядеть солдата, пробиравшегося среди деревьев. Невольно ускорив шаг, я зацепился за корень и растянулся на земле, но тут же поднялся и пошел среди деревьев, стараясь не потерять из виду того, кто двигался впереди.
Метров через двести лес поредел, и я оказался перед ручьем метров трех шириной. Я не знал его глубины, но подумал, что шедший впереди солдат, очевидно, все же перешел его, и тоже побрел через воду — она оказалась очень холодной и доходила мне до колен. Через ручей я перебрался благополучно, однако мой солдат снова исчез.
Я понял, что просто не знаю, куда идти дальше. К счастью, мне припомнилось, что в тот момент, когда я последний раз видел идущего впереди солдата, луна над верхушками деревьев светила мне прямо в лицо. В этом направлении я и решил идти. Забыв о необходимости соблюдать осторожность, я шел все быстрее и быстрее, охваченный единственным желанием: увидеть кого-нибудь из наших.
Скоро лес кончился, и передо мной открылось ровное, лишенное каких-либо укрытий пространство. Я уселся прямо на землю, и тут чья-то рука схватила меня за ногу, а другая зажала рот. Ожидая каждую секунду прикосновения ножа к горлу, я до боли скосил глаза и заметил белые зубы сержанта, блеснувшие на его покрытом черной краской лице. Позади сержанта виднелись фигуры трех солдат. Видимо, мы достигли места, откуда предстояло начать индивидуальные перебежки. Я замотал головой, и сержант убрал руку с моего лица. Повинуясь его жесту, я растянулся за кустом, пытаясь отдышаться и успокоиться. Не помню, доводилось ли мне когда-нибудь испытывать такой страх. Сердце колотилось так громко и сильно, что я боялся, как бы фрицы не услышали и не открыли огонь.
Вдобавок зубы у меня начали выбивать дробь, и неудержимо захотелось курить.
Минуты через две к нам присоединился Бронсон, а еще через несколько минут Пит. Таким образом, вся группа оказалась в сборе. Сержант поднялся, вышел на полянку, постоял там, прислушиваясь, потом вернулся и жестом приказал второму солдату приготовиться. Как только он поднял руку, солдат выскочил из укрытия, пригнулся и быстро побежал через поляну. За ним, по новому сигналу, отправился третий и четвертый, а потом как-то совсем неожиданно наступила моя очередь. Я увидел, как опустилась рука сержанта, и побежал. Боже, как я бежал! И хотя те трое благополучно преодолели открытый клочок местности, я с трепетом ожидал, что вот-вот засвистят пули. Однако ничего не произошло. Я перебежал поляну, бросился на землю, и меня стошнило, но никто этого не видел. Почти сразу же к нам присоединились Бронсон, Пит и сержант, после чего все мы семеро во главе с сержантом, соблюдая интервал в десять метров и поддерживая зрительную связь, двинулись дальше.
Я не имел никакого представления о том, сколько времени назад мы покинули наши позиции, но казалось, что прошла целая вечность. Теперь я не забывал об осторожности. Немцы были где-то рядом, и лишь большим усилием воли я сдержал нервный смех. Вынул из кармана пистолет и поставил его на боевой взвод, причем, как мне показалось, сделал это не слишком тихо. Вместе с ощущением тяжести пистолета в руке пришло чувство какой-то уверенности.
Чем дальше, тем медленнее мы двигались, постепенно уменьшая интервалы, так что теперь уже не представляло никакого труда поддерживать зрительную связь. Стало совсем холодно. Минут через двадцать шедший передо мной солдат остановился. Я сделал то же самое. Ноги у меня закоченели, зубы продолжали выбивать дробь. Солдат подошел ко мне и, приложив губы к моему уху, прошептал:
— Перед нами пост немецкого охранения. Тихонько возвращайтесь в укрытие и ждите там сержанта, он скажет, что делать дальше. Передайте по цепочке.
Он снова ушел вперед и исчез в зарослях темневшего справа кустарника. Я вернулся к Бронсону, шепотом передал приказ, потом вернулся на прежнее место, отыскал одинокий куст и ничком лег под него.
Должно быть, я сразу заснул, а затем так же внезапно проснулся, чем-то сильно напуганный. Кто-то склонился надо мной, и я инстинктивно поднял руку с пистолетом, но вовремя спохватился, узнав сержанта.
— Как вы себя чувствуете? — шепотом спросил он.
— Нормально, — тоже шепотом ответил я.
— Да вы молодец. Трое наших уже пробрались в расположение немцев. Сейчас ваш черед. Видите на горизонте высокое дерево? Прямо на него и идите. Метров через семьдесят отсюда найдете огромный валун. Отсчитайте от него тридцать шагов вперед, поверните направо, сделайте еще десять шагов и ждите там в каком-нибудь укрытии. Ни в коем случае не спите. Часа через два будем возвращаться. Понятно?
— Да.
— Тогда идите.
Я поднялся, нашел взглядом высокое дерево, о котором говорил сержант, и направился прямо на него. Опыт боев у Анцио научил меня кое-чему. Чтобы при движении производить как можно меньше шума, ступаешь сначала на пятку, а уж потом на всю ступню. Затем точно так же другой ногой. До валуна оставалось шагов десять, когда справа послышался громкий шум. Я застыл на месте, сжал губы и прищурил глаза, опасаясь выдать себя блеском зубов или белков, и прислушался. Шум становился сильнее. Метров в шести-семи справа от меня выросла фигура немецкого солдата с винтовкой. Я боялся, что начну хихикать, — именно так действовал на меня страх, но в эту минуту немец остановился. Может, он что-то услышал? Я представил себе, как он прислушивается, напряженно всматриваясь в темноту. И тут я едва не расхохотался: до моего слуха отчетливо донеслось ровное журчание. Немца привела сюда куда более важная причина, чем желание захватить в плен группу американских солдат. Минуту спустя фриц повернулся и исчез в тени деревьев; несколько мгновений до меня доносился звук его шагов, потом все стихло. Я подождал еще минут пять и двинулся вперед. Теперь-то действительно надо было соблюдать осторожность: мне вовсе не улыбалось по собственной неосторожности свалиться в немецкий окоп.
Поравнявшись с валуном, я повернул направо, сделал тридцать шагов, потом еще десять и заполз в заросли. Одежда на мне промокла, я обливался потом, а теперь, немного обсохнув, буквально дрожал от холода.
Два часа тянулись бесконечно.
За все это время я не услышал и не увидел ничего такого, что представляло бы ценность как военная информация. Не мог же сойти за важное донесение тот факт, что один из немецких часовых четырежды за эти два часа отправлял естественные потребности. Признаться, я и сам еле сдерживался, чтобы не последовать его примеру. Я кусал губы, рассказывал самому себе анекдоты, пытался мысленно решать алгебраические уравнения, припоминал популярные песенки. К тому моменту, когда мне удалось вспомнить мелодии всех старых кинофильмов с участием Бинга Кросби, наступила пора возвращаться. Сержант жестом показал мне, что я должен подняться и следовать за ним. Поравнявшись с валуном, я стал спускаться по склону холма и, не ожидая сигнала, перебежал поляну. Все остальные уже ждали меня у ручья. Сидя в кустах, мы дождались Бронсона и Пита и углубились в заросли. Здесь сержант опросил всех участников вылазки, и каждый из них шепотом доложил все, что ему удалось узнать. Робби слышал, как два фрица в окопе говорили, что дня через три их должны сменить. Сообщение представляло несомненный интерес: если немцы заменяют одну часть другой, это могло означать, что они не собираются ни наступать, ни отступать. Уже одно это оправдывало посылку нашей группы в расположение противника.
Не думаю, что сержанта могла заинтересовать песенка о том, как «хотелось бы мне стать пчелкой и побыть у тебя в спальне», или уравнение y+304x=2y(х+4у)+397 — единственное, что я мог ему сообщить. Поэтому я сказал, что ничего не слышал, вот только один фриц, как видно, выпил на ночь слишком много воды.
Собранная информация была передана Питу, после чего мы цепочкой, так же как шли сюда, отправились обратно. Теперь каждое дерево казалось мне знакомым, и настроение заметно поднялось. К грязным блиндажам роты меня тянуло так, словно там был «дом, мой милый дом».
Внезапно словно земля разверзлась передо мной. Еще ничего не видя, я остановился как вкопанный. Бронсон, отшвырнув винтовку, вихрем пронесся мимо меня, я невольно бросился за ним и чуть не упал, споткнувшись о тело солдата, который только что шагал передо мной. В спине у него торчал нож. Немного дальше валялся второй труп — это тоже был кто-то из наших. В следующее мгновение я понял причину доносившегося до меня шума: немец опрокинул сержанта навзничь и прижал к земле. В его руке уже блеснул нож, но Бронсон подоспел вовремя — снова блеснуло лезвие ножа, послышался стон. Бронсон оттащил немца и перевернул на спину. Он был мертв.
