Среди редких зрителей особо выделялся статный молодой мужчина лет тридцати пяти, одетый в английский мундир и с тюрбаном на голове. Это был специальный представитель Британской Короны на переговорах с генералом Надир-ханом граф майор Джек Элиот Смоллетт. В левой руке он держал стек, приложенный к плечу. Рядом с ним стоял Барзак Талагани, адъютант будущего третьего падишаха, которому тот наказал проследить, чтобы ритуал казни Бача-и Сакао был выполнен в точном соответствии с традицией.
— Я, как истинный британец, очень люблю конное поло, — признался Смоллетт своему соседу после того, как все было кончено. — Но, видя все это, я испытал чувство брезгливости и легкого ужаса. У меня до сих пор бегут мурашки по спине от такого зрелища. В старушке-Англии такого не увидишь.
Собеседник специального представителя ничего не ответил, промолчал.
— И все-таки вы, афганцы, все скопом — пуштуны, таджики, белуджи, хазрейцы — дикие и нецивилизованные люди, — добавил майор, чтобы как-то вызвать Талагани на предметный разговор. — Рубить человеку голову в просвещенном XX веке и бросать ее под копыта жеребца — невероятная лютость.
— Ваши соседи по европейской цивилизации — французы до сих пор используют адскую машину доктора Гильотэна, и у вас это не вызывает такого возмущения, — возразил адъютант.
— Да, я совсем забыл, любезный Барзак, что вы учились во Франции и всегда найдете, что мне возразить, — снисходительно сказал Смоллетт. — Я, признаться, всегда недолюбливал французов, и нет-нет да и называю их про себя лягушатниками.
— В этом вы не оригинальны, мистер Смоллетт.
— А я и не претендую на оригинальность, — парировал граф. — Французы наши союзники по Антанте, но это было десять лет назад. Сегодня мир изменился настолько, что следует задуматься о его дальнейшей судьбе. В то время как мы — истинные поборники цивилизации и демократии, делаем все, чтобы он не расползся по швам, наши, как вы выразились, соседи миндальничают с Советами, пытаются выстраивать с ними новую систему коллективной безопасности. А какая это безопасность, когда медведь-шатун, выкуренный зимой из своей берлоги, пытается влезть в ваш дом и все в нем сокрушить.
— Я понимаю, что ваше возвращение в нашу страну связано с тем, что вы будете пытаться контролировать и сдерживать русских на их южных границах. — Талагани учтиво склонил голову в сторону своего собеседника.
— Вы на редкость проницательны, любезный Барзак. — Смоллетт явно чувствовал себя выше своего визави и всячески это демонстрировал. — И я надеюсь, что это возвращение будет триумфальным. В истории Афганистана открывается новая страница.
В это самое время палач схватил окровавленную, раздробленную голову Бача-и Сакао за краешек все еще прочно сидевшей на ней чалмы и положил ему на грудь, затем накрыл обезглавленное тело конской попоной. Голова, лежавшая меж скрещенных рук мертвеца, зловеще бугрилась под ней.
— Эти ваши слова в антураже только что состоявшегося действа глубоко символичны. — На утонченное хамство британца афганец пытался отвечать тем же. — Новая страница открыта, а старая прикрыта старой, пропитанной лошадиным потом попоной. Но ведь еще год назад вы столь же рьяно, как и теперь моего повелителя, поддерживали этого таджикского выродка, проча ему кабульский трон. Не так ли, уважаемый мистер?
Беседа явно переставала быть томной, но Смоллетт намеренно решил не менять ее тональность.
— Видите ли, мой юный друг, — начал он издалека, — политика — это искусство возможного. Нашим людям в Лондоне глубоко безразлично, кто будет управлять вашей страной. Нас не волнует, обяжет ли ваш будущий повелитель носить афганских женщин чадру или эту самую окровавленную попону, которая так привлекла ваше внимание и стала поводом для ваших колкостей. Главное, чтобы наш человек в Кабуле выполнял некоторые обязательства перед нами, будь он опять-таки пуштун, таджик, белуджи или хазреец.
— Звучит цинично, но вполне честно, — признал адъютант. — Значит, вы нам даете полную свободу действий, чтобы мы и дальше выглядели в ваших глазах тупицами и дикарями.
— Безусловно, — согласился молодой граф. — Нравится вам рубить головы и потом топтать их взмыленными жеребцами — на здоровье. Но будьте добры придерживаться при этом совместных задач и планов. Бача-и Сакао оказался человеком, на которого нельзя было положиться.
— Но еще год назад вы делали безоговорочную ставку на него.
— Я и выразился ясно, сказав, что он оказался не тем, каким мы его хотели видеть. — С резкого тона Смоллетт решил перейти на более примирительный. — Вы, надеюсь, помните, любезный Барзак, что сказал лорд Бенджамен Дизраэли о вечных интересах Британии, у которой в связи с ними нет ни вечных друзей, ни вечных врагов. Бача-и Сакао — это всего лишь эпизод в процессе реализации нашего интереса в вашей стране, и Надир-хан, примеряющий сегодня корону Амануллы, — тоже эпизод, и вы, дражайший порученец, — тоже лишь эпизод, только еще менее значимый. Чтобы вас не обижать, признаюсь, что и я эпизод всей этой бесконечной кампании за утверждение идеалов Короны в мире. Мало того, Его величество король Георг V — эпизод, поскольку он когда-то умрет, и его преемник, и преемник его преемника тоже умрут, а интересы Британии бессмертны, ибо они для нас есть Бог.
Тирада графа показалась адъютанту слишком уж затянутой и пафосной. Он даже испытал чувство некоторой неловкости, потемнел лицом и хотел было откланяться, оставив собеседника наедине с его имперскими мыслями. Тем более немногочисленные свидетели казни уже разошлись. Палач окликнул Талагани, потом подбежал к нему и, протянув какой-то предмет в замурзанной тряпке, что-то выкрикнул на пушту. Порученец развернул тряпку так, чтобы Смоллетт не мог разглядеть, что в ней находится. На грязно-сером фоне заблестел орден Хедмат. Ни слова не сказав своему визави, Талагани спрятал его в нижний левый карман френча, извинился и попросил разрешения удалиться.
— Вижу, я чем-то вас обидел, дорогой Барзак, — произнес Смоллетт нарочито извинительным тоном. — Не сердитесь, все мы нервничаем.
— Дело не в этом, — успокоил его адъютант. — Просто я должен лично сообщить своему повелителю о том, что Бача-и Сакао мертв. Надир-хан ждет моего персонального доклада.
— Не забудьте напомнить ему, что путь к власти, которая держится на британских штыках, для него наконец открыт. — Смоллетт не мог сдержать себя, чтобы не съязвить.
Как истинный колонизатор и потомок колонизаторов в седьмом колене, он относился к афганцам и азиатам вообще, с которыми провел бок о бок практически всю свою сознательную жизнь, с плохо скрываемой брезгливостью. Возможно, Талагани во всем сонме мелькавших перед ним неприязненных восточных физиономий, коих были тысячи, составлял приятное исключение.
— Честь имею кланяться, — хотел завершить этот разговор, проводимый явно не на равных, Талагани и уже сделал шаг вполразворота, чтобы уйти.
Но майор остановил его, взяв за руку.
— Я бы все-таки просил вас, уважаемый лейтенант, — Смоллетт впервые обратился к нему по воинскому званию, — прогуляться со мной по городу. Сегодня, как мне кажется, в нем стало немного безопаснее с учетом того дела, которое мы только что провернули. Я имею в виду устранение конкурента вашего повелителя. И не обижайтесь на меня за демонстрацию некоего имперского духа. Я изучал нравы и обычаи вашего народа и на основе многолетних наблюдений за поведением пуштунской элиты могу сказать, что сами вы — страшные шовинисты, которые на дух не переносят все остальные народы, живущие рядом с вами или поодаль, в том числе и британцев.
— Но мы, в отличие от вас, делаем это на своей земле и не считаем себя эпизодами в борьбе за утверждение идеи нашего национального превосходства. В конце концов, нас в здешних горах гораздо больше, чем всех остальных.
Адъютант в пылу своего пламенного ответа даже не заметил, что уже прогуливается под ручку со Смоллеттом по Майванду в направлении к торговым кварталам Кабула.
— Не волнуйтесь, лейтенант, — майор опять обратился к порученцу Надир-хана по званию. — Потом мы вместе навестим Его Падишахское Величество и сообщим ему, что его злейший враг подбросил свою полную темных замыслов голову под копыта резвому жеребцу. Думаю, присутствие вашего покорного слуги при докладе, а также мои объяснения полностью оправдают вас в его глазах.
Вскоре собеседники продолжили обсуждение казни Бача-и Сакао в кофейне на ремесленном рынке Кабула, где спрятались подальше от посторонних глаз работников британской миссии и офицеров Короны, которые после десятилетнего перерыва вновь наводнили улицы города, а также шпионов и соглядатаев Надир-хана. Англичане вновь были готовы вернуться сюда, чтобы полноценно контролировать не только границу с Советским Туркестаном, но и традиционный для них объект, Хайберский проход, и линию Мортимера Дюранда на всем ее протяжении.
