…«Старший группы Чуянов, с ним Вышников и Силкович залегли в охранении, а я и Петя Шиенок, — вспоминает Владимир Рогожкин, — с восьмикилограммовой миной осторожно поползли к монотонно гудевшему телефонными проводами полотну. Почти у самой цели до нас донеслись слова на немецком языке парного патруля, двигавшегося в нашу сторону. Мы, казалось, вдавили себя в землю, затаились. Охранники прошли мимо. Выждав в постоянной тревоге минут двадцать, услышали шум поезда, шедшего на восток.
Забыв об опасности, мы бросились на железнодорожное полотно и, до крови разрезая щебенкой руки, заложили мину. Поезд был почти рядом, уходить к товарищам было некогда. Поднялись во весь рост, отбежали в темень примерно 50 метров и дернули за шнур. Валившийся в кювет с грохотом паровоз и шесть вагонов видеть не пришлось: взрывная волна со страшной силой бросила нас на землю. Пришли в сознание на руках товарищей, вынесших нас под ураганным огнем противника в безопасное место».
Через несколько дней в том же районе группа подорвала второй воинский эшелон.
Третий эшелон — новогодний подарок Родине — группа намеревалась свалить с рельсов почти у самой станции Смолевичи. Тут-то подрывникам досталось как никогда раньше. Немцы осветили ракетами местность и открыли уничтожающий пулеметно-автоматный огонь. Партизан спасли многочисленные дренажи торфоразработок.
«…Сколько раз приходилось с головой окунаться в обжигавшую холодом воду! Когда добрались до деревни Криница, мы были похожи на ледяные чучела», — заключил свой рассказ Владимир Рогожкин.
Трудности борьбы на железной дороге заметно росли, каждая очередная операция проводилась с большим риском для жизни. Люди знали это и все же с полным сознанием опасности шли в огонь, под пули, на смерть, подкарауливавшую их в каждой операции, только потому, что понимали — при удаче каждый из них один срабатывал за сотню бойцов на фронте.
Сейчас любой советский человек испытывает гордость за народных мстителей, когда читает в мемуарах донесение главной железнодорожной дирекции группы армий «Центр» в свой штаб:
«…Налеты партизан приняли столь угрожающие масштабы, что не только снизилась и значительно отстает от установленных норм пропускная способность дорог, но и вообще на ближайшее будущее положение вызывает самые серьезные опасения… Следует особенно учитывать, что в последнее время особенно возросла сила налетов и соответственно усугубились их последствия. Потери в людях и особенно в драгоценнейшей материальной части очень велики… Только в зоне главной железной дороги дирекции группы армий «Центр» подорвалось на минах число паровозов, равное месячной продукции паровозостроительной промышленности Германии. Кроме того, 38 паровозов спущено под откос…»[5]
О том, что за люди входили в группу наших подрывников, свидетельствует вот этот эпизод.
После возвращения с одной из диверсий Иван Кирильчик, хитро улыбнувшись, рассказал подрывникам о происшествии, случившемся на днях якобы с одним из партизан соседнего отряда.
— В июле командир отряда «Беларусь» Покровский послал знакомого мне подпольщика в южную часть Смолевичского района в отряд «Разгром» с очень важным пакетом. Передав пакет, связной отправился в обратный путь. Приближаясь на своей подводе к переезду, он увидел у шлагбаума двух гитлеровцев. Сердце у него тревожно сжалось, но поворачивать обратно уже было поздно — они махали руками и орали: «Быстрее, быстрее езжаль!»
— Кто ви ест? — спросил унтер, остановив лошадь.
— Человек, господин офицер, — ответил тот, нарочно завышая ранг унтера.
— Че-ло-фэк! Ха-ха, он челофэк! Зи маль[6], — обратился унтер к рядом стоявшему солдату, — ето ест челофэк.
Унтер тупо улыбнулся.
— Ви не ест челофэк, ви ест хазе[7], даваль аусвайс[8] и бежаль прямо, прямо…
Партизан понял, что его хотят подстрелить, как зайца. Что делать?
— Аусвайс! — Гитлеровец вскинул автомат. Партизан быстро оглянулся кругом, сунул руку в боковой карман пиджака и крикнул:
— На, гад!
Один за другим прогремели два выстрела, и оба оккупанта рухнули на землю. Мгновенно соскочив с телеги, он схватил автоматы с запасными магазинами и спрятал их под сено. Потом стащил трупы в кусты и вскачь погнал лошадь…
Чуянов, посмотрев на рассказчика, воскликнул:
— По-видимому, тем партизаном был Иван Кирильчик?
— Возможно, — улыбнувшись, ответил тот.
Возвращаясь через несколько дней после диверсии, в результате которой был подорван уже третий паровоз и восемь вагонов, груженных различной боевой техникой противника, Кирильчик на некоторое время исчез в лесу.
— Вот возьмите два автомата, а то когда я еще буду в этих местах, — без всякой рисовки сказал он Чуянову.
Слава о боевых делах нашего отряда быстро вышла за пределы Смолевичского района. О нас к концу августа стали говорить в Борисове и Минске и радоваться нашим боевым успехам. К отряду стали тянуться местные колхозники и бывшие военнослужащие, на время осевшие в деревнях. К нам находили путь и бежавшие из лагерей военнопленные.
Мы приобрели немало отважных и самоотверженных друзей среди местного населения. Ими стали братья Иван и Павел Кирильчики из Росошно, лесник Антон Константинович Яцкевич. Во всех близлежащих деревнях мы были желанными, своими. Радость отряда по случаю любого боевого успеха была радостью и для местных жителей. Наши неудачи были и их горем. Каждый считал своим долгом помочь отряду. И надо прямо сказать, что без этой помощи отряд не смог бы долго существовать.
Миновало то время, когда жители в нашем районе при появлении неизвестных им вооруженных партизан прятались на чердаках, в сараях, закрывались на запоры, а то и уходили в лес. Конечно, и позже колхозники в разговоре с незнакомыми партизанами продолжали сохранять осторожность. Они не забывали случаев, когда переодетые оккупанты и полицаи, выдавая себя за партизан, заходили в деревни, спекулировали на патриотических чувствах доверчивых жителей, а потом расстреливали их. Но как только жители убеждались, что мы настоящие партизаны, они всячески помогали нам кто чем мог. Это придавало мстителям новые силы.
…Однажды вышло так, что из лагеря должны были уйти на задания почти все группы. Задержалась только группа Соляника. Собирался дождь. Темные лохматые тучи нависали над бором.
— Ты обожди с людьми, а я доложу Сивакову. Любит он рапорты принимать, — улыбаясь, обратился Соляник к Кислякову. Повесив автомат на шею, он подбежал к костру, у которого, съежившись, дремал командир, и гаркнул:
— Товарищ командир, группа к выступлению на задание готова! Разрешите идти?
— Ты чего орешь на весь лес? — недовольно проговорил Сиваков, протирая покрасневшие от дыма глаза. — Ступайте.
— Вот это по-военному, — донесся из ближайших кустов незнакомый хриплый голос. — Я говорил своей бабе, что тут в лесу десант, а она меня дурнем назвала… И верно… десант.
Сиваков, как ужаленный, вскочил, растерянно оглянулся по сторонам и, вскинув автомат, окликнул:
— Стой! Кто идет?
— Черт из болота прет, не видишь, что ли? — отозвался совсем близко тот же хриплый голос.
— Стой, говорю! Стрелять буду, — пригрозил Сиваков и, пригнувшись, метнулся за толстую ель.
— Не спеши стрелять… В кого стрелять — вот вопрос. Ты еще в пеленках был, когда я партизанил, — отчитывал невидимый, кряхтя, пробираясь через густые кусты.
Пламя костра осветило коренастого мужчину лет пятидесяти с круглым скуластым лицом и копной взлохмаченных волос. Его босые ноги кровоточили, а по мокрым холщовым штанам стекала грязная вода.
— Где тут начальство? Дело серьезное есть, — пристально всматриваясь в присутствующих, спросил он.
— Я командир, — оторвался от дерева Сиваков. — А ты как сюда попал?
— Ты — командир?
— Что, не похож? Молод, что ли?
— Не в том дело. Зачем зря грозишься: «Стрелять буду…» Настреляешься еще. Ну ладно, сейчас некогда лясы точить… Ты командир, так давай слушай. Я Алексей Яковлевич Фролович — фельдшер из Сухого Острова. Слыхал, наверное. Меня почти все твои знают. Знает и командир партизанского отряда Покровский. Он не раз жал мне руку за спасение его раненых бойцов. А жена моя — тетей Леной зовут ее партизаны — даже к медали представлена.
— Да, мне известно о тебе, старина, и о тете Лене тоже, — Сиваков виновато протянул ему руку. — Ну вот и познакомились. А теперь выкладывай, что у тебя.
— Дело весьма важное и секретное, — вопросительно оглянулся на сидевших у костра Фролович.
— Здесь все свои, говори смело, — сказал Сиваков.
Все с нетерпением ожидали, что скажет фельдшер. Было ясно, что не любопытство заставило его на ночь глядя по болотам искать отряд.
