Ровно год я вижу только военных, с самой Москвы, откуда я с такой радостью уехал, написав письмо о москвичах. Теперь мне хочется снова посмотреть Москву, но только не на москвичей. Они большие эгоисты, думаю, ими и остались. Таськины письма – подтверждение моих слов. Хорошо, что будущее пусто; ведь Таську я не ревную, а если бы так редко писала любимая девушка, это было бы мученье. А Таська что: не хочется – не пиши. Увидимся наверняка!
21.12.42
Я не писал о плохом настроении. У меня оно бывает только из-за каких-либо неприятностей на работе. А здесь у многих, очень многих часто бывает плохое настроение, просто так, из-за высокого интеллектуального развития и из-за пустоты их здешнего существования.
Так вот, сегодня – пустой день. В блиндаже течёт со стен, капает с потолка, на полу грязь, всё мокрое, на улице сыро. Делать ничего не хочется. С нетерпением жду вечера, почитаем газетки, да и спать.
Мой душевный покой нарушен. Вчера приехал один из госпиталя, из Ярославля и мне захотелось, очень захотелось к нормальным людям. Мы, кажется, и воюем не как все: везде война у железных дорог, у городов, кругом гражданское население. А я год не слыхал свистка паровоза, год не видел мирных людей. Но я хоть имею возможность слушать их голоса по радио. А вчера по радио услышал знакомые звуки, родные, здешние, от которых на мгновение остановилось сердце – свист мин.
Таська, это ощущение могут представить многие. Тот, кто был влюблён, знает, как на мгновенье может останавливаться сердце, аналогия полная. Всем так и скажи: у кого любовь прошла, а хочется снова испытать этот эффект, тому надо на фронт.
Дней пять назад иду в 7 утра по лесной дороге: тихо-тихо, только снег скрипит под ногами. И вдруг я остановился и остановилось сердце, но не от ощущения присутствия любимой, а от шороха приближающегося снаряда, и через секунду – разрыв сзади меня. Я прибавил шаг, над головой пролетело ещё несколько снарядов, и всё кончилось – тишина леса больше не нарушалась.
26.12.42
Теперь мама нарушила мой душевный покой: у вас был Волька Сибиряков, Игорь Пузырёв и мне захотелось к вам. Все, кроме меня и Миколки, побывали дома, но он-то живёт на людях в каком-то городишке. Заходившие к вам, вероятно, блестящие офицеры с кокардами на фуражечках, в хороших шинелях. А Рябов – самый обычный радиотехник в одной из многих обычных серых дивизий. Они вырвались вперёд, но жизнь – это соревнование, и надо верить в свою звезду.
Только что помылся в подземной бане, приятно. Обстановка в бане следующая: на полу стоит коптилка и одно корыто для всех (моются обычно 3–4 человека). Весь пол – две доски, а под ними грязь. Поддают так, что стоять нельзя: один лежит на полке, а остальные сидят на досках, в грязи, и беседуют.
Мама всё пишет, что холодно. Холодно может быть на фронтах Средней России, где я уже был – там нечем топить, а здесь необъятные леса. Я мёрз когда-то в Рязанской и Тульской областях, там топят соломой, навозом. А мы в ту зиму топили печи домами, сараями – жили в дому, а заднюю пристройку на дрова пускали. В эту зиму привыкаем к сырой берёзе.
Тася, ты хоть напиши, кто там кем работает; мне очень интересно. О некоторых я знаю: Шура Зевеке – солдат, много он испытает и мало шансов вернуться домой. Севка был тоже солдат, сейчас уже ст. лейтенант. Костяня Барабанов может немного управлять своей судьбой, он вылезет. А кто теперь Сущинский, я так и не знаю. Миколка почему-то давно не пишет.
27.12.42
...
«Блиндажи и землянки. После войны сколько мы будем вспоминать их. В три и пять накатов легли на потолки ели и сосны в обхват толщиной, ели знаменитых новгородских лесов. В каждом блиндаже – раскалённая железная печка. Кто позаботливей, сложили печки из кирпича. А дров столько, что успевай только подбрасывать».
(Из газет)
Шлю всем новогодние поздравления, постараюсь каждому пожелать что-то конкретное.
Маме – только здоровья!
Тасе – постараться не думать о плохом и, по возможности, разнообразить свою жизнь.
Галинке – всё-таки попасть на фронт, но не надолго, на год – полтора.
Лёле – хорошенько выпить под Новый год и о нас вспомнить (возможно, Лёле и хочется конца войны, но в этом году нам этого не видать).
Леночке – низких цен на молоко – ребёночка кормить. Так что желаю найти соответствующий блат. Ей, вероятно, хочется того же, что и Лёле – Миколку увидеть.
Вот что пожелать Галинке с Азой – подумаешь. Скажи, Таська, пусть замуж выходят, иначе их песенка будет спета. Пусть не ждут – отсюда вернутся немногие и очень, очень не скоро.
Вале Уповаловой пожелаю хорошего и лёгкого настроения на весь 43-й год.
Наде трудно что-либо пожелать по складу её характера, танцует она сейчас, вероятно, мало. Пожелаю здоровья её братьям, которые где-то здесь. Это ведь одно из её желаний. Пусть сбудется.
Марине и Ростиславу Алексеевым по складу их характеров желаю семейного счастья, международная обстановка на это не повлияет.
Ну, а все остальные, если не на фронте, то в разъезде, и я пожелаю им видеть во сне почаще исполнение своих желаний.
Мне хочется, чтобы вы под Новый год выпили за исполнение желаний, собрались вместе хотя бы на 30 процентов и вспомнили прогулки на лыжах и яхтах.
Моё же желание – чтобы вы все что-нибудь написали мне.
Тася, получил письмо, большое спасибо. Так Сущинский предлагает мне закругляться с жизнью, дескать, посмотрел достаточно. Нет, Таська, мы будем жить, мы родились в самое интересное время, родились под грохот пушек, правда, детство прошло в тяжёлой обстановке (но, Тася, грешить не будем, наше детство было неплохое). Мы были участниками и свидетелями великих строек, мы учились. Для нас делалось всё, молодость нашего поколения была лучшей. В силу этого и будущее должно принадлежать нам.
Сущинский зря меня умирать уговаривает, мы с ним ещё встретимся, хотя страшного впереди много. Жалко, что он мне перестал писать.
Видел как-то во сне Занозина, два кубика на петлицах и пушки, его провожали на фронт. Было много людей, и все смеялись и радовались. Я сидел, глядел на эти пушки и думал, а чему так радоваться, ведь он едет, возможно, на смерть.
А помнишь, как весело провожали меня?
Тася, ты пишешь о людишках, о той сволочи, что бронью прикрывается, о них говорить не будем. Пусть они выиграют жизнь, но ведь это не по-русски, а быть горьковским ужом или салтыковским пескарём – незавидная участь. Жалко, Лёля попал в эту грязную компанию, скажи ему, что он русский, настоящий, с большой душой, но сюда пусть не попадает, ему будет очень тяжело.
Здесь говорят: «А что писать? Вон тебе сестрёнка сколько написала, оттуда можно». Вы рассуждаете наоборот. Правы и те, и другие!
3.01.43
Вот и 1943 год!
Писать нечего. Передайте Лёле, чтобы ждал 1944 года, возможно, будет интереснее. Ну, а мы – мы ждём весну, ещё два месяца и будет тепло.
День уже прибывает, а холодов настоящих, прошлогодних, так и не было. Война для нашей части временно кончилась, но ведь мы воевали с ранней весны и до осени: только об этом не писали в газетах.
Новый год я встречал под землёй, в одном из оврагов Ленинградской области. Было неплохо, правда, без музыки; в сугубо мужской компании; на столе было всё: от горячих котлет до свежих алма-атинских яблок. Да, этой зимой яблок я всё-таки поел достаточно, хороших казахстанских яблок. Сейчас вспоминаю три встречи Нового года: 1940 год в Воронеже, были жуткие морозы (финская кампания); 1942 г. в Москве, в школе посёлка ЗИС; 1943 год, в овраге Ленинградской области. В 1.00 фрицы открыли ураганный огонь по всему участку нашей дивизии. Все всполошились, но это оказалось просто новогоднее поздравление.
Тася, я писал несколько раз на завод, но так ничего и не выяснил. Зайди к Анастасии Александровне и узнай, можно ли что-либо на заводе достать: лампы, шнур и т. п., если да – постараюсь приехать. Узнай и напиши, это было бы здорово, а то у меня здесь абсолютно ничего нет. Интересно, сумел ли Игорь Пузырёв на заводе что-нибудь достать? Для меня это сейчас самое важное.
Никогда я не писал писем выпивши, ибо обычно сначала идут разговоры, а затем спать хочется. А сегодня решил написать. Мы попарились в бане с веником, потом распили пол-литра хорошей московской водки (приятелю из Красных Баков прислали), закусив салом и чесноком. Сейчас вечер, дрожит земля от далёких огневых налётов – это у соседей. У нас тихо – война не всегда и не везде.
Люди учатся, я каждый день на курсах радистов читаю радиотехнику. Многие части переброшены под Сталинград, а мы так и остались в этих болотах. Были разговоры о нашем отъезде, но все они кончились. Хорошо только то, что отсюда и только отсюда можно легче всего попасть в Германию, хотя бы в Восточную Пруссию. Мы первые дадим возможность немцам услышать запах гари в немецких городах. С юга не дойдёшь до Германии, да и отсюда это будет далеко и не скоро, поэтому в 43-м году меня не ждите.
