Бараев стал одним из первых бандитов, перешедших на сторону Рамзана Кадырова после того, как отец последнего, Ахмат Хаджи, был убит — взорван на стадионе в Грозном при странных обстоятельствах.
К этому времени Кремль избрал тактику чеченизации конфликта и, по существу, сделал ставку на один клан, который расправился со многими, не подвластными Кремлю, и к сотрудничеству вынудил тоже многих. Тысячи боевиков вышли из леса и примкнули к фактически личной армии Рамзана, формально подчиняющейся МВД, а на самом деле поддерживающей на своих штыках авторитарную власть в республике, которая существовала и продолжает существовать на гигантскую кремлевскую контрибуцию. Так что вполне можно поспорить о том, кто на самом деле выиграл «вторую чеченскую».
В свою очередь, в знак лояльности Кадыров поклялся в верности Кремлю и, как многие полагали, послал сотни своих боевиков воевать в Восточной Украине на стороне так называемых сепаратистов.
Алексей был прекрасно об этом осведомлен. Он лично видел трупы кавказцев в терминале и на взлетке. Чего он до поры до времени не знал, так это того, что его грозный кровник, теперь уже подполковник МВД России, Шамиль Бараев в январе 2015 года руководил чеченским батальоном и де-факто штурмом Краснокаменского аэропорта.
Так поражает молния, так поражает
Финский нож!
Михаил Булгаков
Алексей даже не ложился спать, сортируя фотографии — из тех, что не отправил в редакцию, - так, на всякий случай, для себя. На самом деле он возвращался и возвращался к фотографиям Ники, которые снял ночью. Убеждал сам себя, что просто хочет посмотреть еще раз, не ошибся ли он, послал ли для публикации действительно лучшее. Выходило как‑то не очень убедительно. Даже для себя самого.
Он вдруг снова ощутил тот волнующий холодок от прикосновения ладошки Ники. Когда они бежали по пустынному Крещатику к Европейской площади, она еще остановилась, запыхавшись, и уперлась обеими руками ему в грудь, переводя дыхание. Почему‑то вспомнилось тоже.
Алексей закрыл глаза и снова услышал ее сочный грудной голос, ее смех.
Он резко встал с нерасстеленной постели, прошелся по комнате, открыл бутылочку виски из мини-бара, поставил ее на стол, даже не пригубив, достал из кармана телефон и начал быстро набирать смс.
«Не волнуйся. Я в порядке. Люблю тебя».
Потом нашел в списке номеров свой главный — Ксюша — и отправил сообщение.
До марша протеста на Крещатике оставалось сорок минут. Алексей начал собираться.
Вы когда‑нибудь слышали, как несколько сотен тысяч людей поют хором? Гимн своей страны. Приложив руку к сердцу.
Столько народу на улице Алексей не видел никогда в жизни. Сосчитать было невозможно. Скорее всего, около миллиона, если не больше. Весь Крещатик, от начала и до конца, вся площадь Незалежности[49], или, по-другому, Майдан, были запружены людьми. Над головами развевались десятки тысяч желто-голубых флагов.
Безжалостный, кровожадный «Беркут» со всеми своими забралами, дубинками и щитами, под покровом последней ноябрьской ночи «героически» отвоевавший Майдан у пяти десятков безоружных студентов, исчез. Как банда убийц скрывается с места преступления, заметая следы, так и он растворился в безлюдных утренних улицах задолго до того, как нескончаемая людская волна затопила до краев Крещатик, стекая вниз по бульвару Тараса Шевченко.
В течение следующего часа демонстранты заняли практически весь центр города и могли бы легко вышвырнуть трясущихся от страха обитателей зданий президентской Администрации на Банковой, если бы захотели. Но вместо этого они дошли, как и обещали, до Майдана и, остановившись, хором запели свой гимн, а на Банковую отправилась лишь небольшая группа молодежи.
Алексей испытал удивительное, до дрожи в теле, чувство, когда на Майдане начали петь. Пел не только весь Майдан, пел весь Крещатик, все прилегающие переулки и улицы. Не какую‑то мутную сталинско-путинскую тухлятину, а настоящий гимн, который не учат специально к награждению, а знают наизусть, как «Отче наш».
Сразу чувствуешь сердцем, кровью страну, родину, связь, народ, историю, а не пустое общее место. Гимн свободных людей, а не рабов безголосых. До мурашек, до кома в горле...
Казалось, в эти минуты весь Киев пел. Весь этот ненавидимый кремлевским прокуратором город.
Вот вы в России хоть раз видели сто тысяч или хотя бы пятьдесят тысяч человек, хором поющих национальный гимн? Наблюдали там хоть одну, любого размера, группу людей за этим сакральным, без всякого сарказма, занятием?
Ну, разве что по телеку, раза четыре в год, в исполнении государственного хора из трех-четырех сотен жуликов и воров, подавляющее большинство из которых и слов‑то не знает.
Любая нормальная власть, увидев миллион протестующих на улице, сразу бы ушла в отставку, но только не власть бандитов. Она должна была сначала посоветоваться со «смотрящим» в Москве. Посоветовались. Им сказали держаться. Сказали, помогут. Стали искать против лома другой лом. Долго считали, что нашли...
Когда кончили петь, Алексей снимал, как девушка специальными красками рисовала на щеке молодого парня студенческого возраста желто-синий квадратик.
«Да уж, — подумал Алексей. — Наши скорее х...й на заборе соседа нарисуют, чем триколор на своей щеке».
Алексей выхватывал телевиком лица поющих — и не мог остановиться. Снимал всех подряд. Каждый типаж казался интересней предыдущего.
Первый день декабря выдался теплым, светлым, праздничным. Казалось, вот-вот все решится самым лучшим, правильным и, главное, мирным образом. В этот день даже сами киевские власти, даже их московские кураторы вряд ли могли себе представить вместо человеческих рек на улицах Киева реки крови по всему Донбассу.
— А меня не хотите снять? Или одного раза хватило? — женский голос, знакомый, казалось, всю жизнь, раздался у него за спиной.
Как она нашла его в этом океане лиц? Какая удивительная случайность! Алексей не знал, что сказать. Он молча смотрел в устричные глаза этой красивой девчонки, которая в солнечном свете дня была и узнаваемой, и в то же время совсем иной. И она не отрываясь смотрела ему в глаза, словно ждала вопроса или скорее ответа на вопрос: испытывает ли он сейчас то же самое, что и она?
«В кино в такие моменты площадь окутывается туманом, начинает кружиться калейдоскопом неразличимых более сотен тысяч лиц, образуя воронку. Неподвижными в этой воронке остаются только два человека — он и она. Потом, в зависимости от сезона, они или бегают друг за дружкой среди березок, или играют в снежки», — подумал Алексей и усмехнулся.
— Почему вы смеетесь?
— Я рад, что вижу вас снова.
— Я тоже рада... Что вы рады...
Румянец алым цветом стал заливать ее смуглые щеки, она опустила глаза, пару раз качнула головой и, поправив разметавшиеся локоны, сказала едва различимо за шумом толпы:
— Спасибо, что спасли меня вчера. Кстати, можно, я познакомлю вас со своим парнем? Он вам тоже очень благодарен. Степане, йди-ко сюди![50] — окликнула она высокого стройного молодого мужчину лет тридцати пяти, с широкими плечами, коротко стриженными русыми волосами. Он стоял неподалеку и, размахивая руками, оживленно разговаривал с крепкими парнями моложе его в военной форме без знаков различия.
Степан оглянулся, что‑то сказал своим собеседникам, пожал им руки и двинулся к Нике и Алексею, улыбаясь губами, но не глазами, как заметил Алексей. «По выправке — военный», — подумал он.
И не ошибся. Еще пару месяцев назад тридцатишестилетний Степан, «западэнэць» из Черновцов, был капитаном Воздушно-десантных войск Украины. Уволился со скандалом, потому что «задолбало», потому что зарплата нищенская, да и ту не платили. Никакой воинской службой толком не занимались (прыгали с парашютом раз в два года), а солдаты вместо службы строили бани и корты на генеральских дачах. Все это успел сообщить Степан в коротком разговоре, хотя опять в основном говорила Ника.
Он поблагодарил Алексея за то, что «врятував життя моiй дiвчинi»[51].
— Завше вона кудись лiзе, пригод шукае. Тепер я iï саму нiзащо не залишу. Може, розбитою макитрою тепер краше думатиме[52].
Они перебросились еще парой фраз, Алексей оставил Нике и Степану свои визитные карточки, и они исчезли в толпе. Перед тем как совсем раствориться, Ника обернулась и помахала рукой.
«Пожалуй, я уже все снял на сегодня», — подумал Алексей. Толпа снова начала петь гимн, но его это уже не трогало. Он вдруг почувствовал себя ужасно уставшим, невыспавшимся. Согнувшись под тяжестью техники, он возвращался в отель, продираясь сквозь толпу. И тут позвонил Сергей, знакомый фотограф из «Ассошиэйтид пресс». Сказал, что на Банковой, перед президентской Администрацией, хороший «замес» и все уже там.
