Митя слышал сквозь сон, как втыкались в плащ-палатку иголочки дождя, и от этого ему было уютно, — точно так же иголочки втыкались в мамин зонтик, когда она вела его из школы. Он бесстрашно шлепал по лужам в новеньких разбухших сандалиях, а сверху дождь кололся о ткань и не мог до него добраться.
— У-у, живот крутит, не могу! — Гера перекатывался с боку на бок, скрючившись от боли. — Бульон… бульон с козлом этим вонючим… Ой, сдохну!
Митя сразу почувствовал тупую боль в животе. Пока спал — все было нормально, а как проснулся, стало тошно-тошно. Да, прикололись они вечером к козлиному бульону. Мясо-то все дедушки повытаскивали, а им досталось полцинка крепкого бульона. Пили прямо через край, обливались, с жадностью глотая острую, горячую жидкость. А потом размочили в цинке сухари и вычерпали остатки ложками. Вот и наступила расплата за жадность!
Весь следующий день прошел в немыслимых мучениях. То крутило живот, то тошнило, и к еде они в этот день не притронулись. Старики только посмеивались. Они тоже чувствовали себя неважно, хоть и съели немного, целое утро тянули густой терпкий чай, припасенный Горовым.
Пыряев созвал взвод на свой пост.
— Насколько я знаю, сухпай у вас должен кончиться. Завтра с утра идут на бронегруппу за продуктами. Будем есть горячее из полкового котла, но для этого каждый день придется делать по четыре километра туда и обратно. От нашего взвода нужно пять человек. А вообще-то, можете отказаться. Принесем сухпай и будем его жрать, пока не снимут с горы.
— Нет, нет! — заорали все разом. — Сдался нам этот сухпай. Лучше по восемь километров… Язву с сухпая наживешь… Пожрать хоть нормальную пищу… Супцу похавать.
— Видел я, как вы тут вчера супцу похавали — все на дерьмо изошли.
Над горами прокатилось звонкое эхо смеха. Когда все успокоились, взводный продолжил другим тоном:
— Сам следить буду, чтобы не одни молодые каждый день на бронегруппу ползали. Сегодня — одна пятерка, завтра — другая, послезавтра — третья.
Митя обрадовался возможности сходить на бронегруппу, повидаться с Вовкой. «Лучше уж поработать ногами, чем сидеть на горе и маяться от жары и безделья».
Как и в прошлую ночь, моросил дождь. Впивались его тонкие иглы в ткань плащ-палатки, нагоняя долгий тяжелый сон.
До зеленой зоны осталось метров пятьсот. Роща качалась перед глазами, как маятник. Темные проемы между деревьями смотрели на них таинственно-прохладно. Митя старался не сбиваться с темпа, хотя приходилось прыгать по большим, отточенным рекой валунам. Наконец они очутились в тени шумящих деревьев — попали в другой мир, мир прохлады и покоя. В нескольких метрах пульсировало солнечное тепло, все кипело и плавилось в зное, а здесь под ногами проваливалась листва и умиротворенно остывал у ног ручей. Сверху над рощицей террасами шли поля. А справа, в зелени, угадывался двухэтажный глиняный дом.
Прапорщик уселся на листву и вытянул ноги: «Пока привал, трое сходят в эту хибарку и пошарят там». Он ткнул пальцем в первых, кто попался на глаза.
Мите и в учебке-то не везло: вечно оказывался крайним, сержанты постоянно спихивали на работы, а тут уж! — грязный узловатый палец прапорщика уперся в него: «Ты!»
Ему досталось идти с Шафаровым и одним «старикашкой» из восьмой роты.
Дорожка, отгороженная со стороны гор дувалом, была тщательно утоптана и, казалось, даже выметена. Шафаров снял автомат с предохранителя и передернул затвор. Митя последовал его примеру.
— Скорей всего в доме никого нет, если только его духи не облюбовали, — прошептал «старикашка», боясь услышать самого себя.
Дверь в хлев поскрипывала на петлях. Шафаров толкнул ее ногой и запрыгал в темноту.
— Шаром покати, — раздался его голос. — Даже навоз выгребли.
Митя хихикнул. «Старикашка» строго взглянул на него:
— Полезли наверх.
Комнатушки второго этажа были пусты. В узеньких окошечках со ставнями бились десятки одуревших мух, плетеные лежанки светились высохшим деревом в узких пыльных лучах, пробивающихся сквозь щели. Свежая зола в очаге напоминала о недавно живших здесь людях.
— Все унесли, гады, даже котла не оставили, — «старикашка» с досадой пнул одну из лежанок. — Пошли черешню жрать, и луку нарвем.
В бронегруппе их ждал прием, от которого Митя слегка оторопел. Не успели они подойти к «бэтээрам», стоящим на охране, как навстречу им выскочил начальник столовой и пьяным голосом заорал: «Фронтовики! Герои-солдатики! Молодцы, к обеду поспели. Я как знал, мои урюки такой борщ соорудили! Во!» — начальник столовой выставил большой палец, показывая качество борща, а потом полез обниматься с прапором. Пообнимавшись, они быстро пошли за столовую, состоящую из каре машин с продуктами, трех вывезенных из части столов и скамеек. Уходя, прапор махнул им рукой: «За столы, мужики».
Митю, несмотря на то, что он первым уселся за стол, пока остальные умывались, выпихнули на край, и ему пришлось побегать с суповым бачком.
Борщ действительно был хорош. Первые минуты Митя обжигался супом, чувствуя, как по внутренностям разливается тепло, но потом успокоился и стал хлебать неторопливо, смакуя каждую ложку. На второе, рис с тушенкой, его не хватило, но против компота он не устоял и выпил две кружки.
После еды «фронтовики» развалились на вытоптанной траве, и мир для них перестал существовать.
Митя проснулся от того, что кто-то стучал ему в подошву правого ботинка. Он протер глаза. Прапорщик склонился над ним; от него попахивало спиртным: «А я думаю, мой или нет?» Митя кивнул. «Тогда пошли со мной, дело есть». Митя нехотя поднялся с земли и поплелся за прапорщиком. «Вот не везет, опять припахал! Сам вмазал, теперь за себя работу делать заставит». За машинами на привязи, подергивая ушами, стояли два ослика.
— Какой подарок столовский «кусок» нам сделал, а? — прапорщик похлопал Митю по плечу. — Мы на них продукты назад повезем. Ты им, сынок, нарви травы посочней, чтоб не сдохли по дороге.
Митя тяжело вздохнул и пошел выполнять приказание. Он подумал, что если поторопиться, то еще успеет вздремнуть полчасика. Надев на руку панаму, чтобы не изрезаться, он стал с остервенением выдергивать с корнями большие пучки травы.
— Димос, ты что, офонарел, траву жрешь? — Вовка, грязный, черный, оборванный, с термосом за спиной, стоял перед ним и улыбался.
— Привет, Вовка! — Они обнялись. — А я хотел к тебе заглянуть, да прапор припахал: заставил траву для ишаков собирать.
— Брось свою траву. Пойдем лучше со мной за водой — тут река в двух шагах.
— Что, старики послали? Из водовозки уже не могут воду пить.
— В водовозку хлорку сыплют, да и вода нагревается быстро, а в реке всегда холодная. Посылают два раза на дню. Чижиков здесь мало, вот тоска! — Вовка вздохнул и, помолчав, сказал: — Ничего, отольются кошке мышкины слезы. Я у них попервости палку анаши свистнул, так они перегрызлись все, думают, кто-то из своих, не подозревают во мне такой наглости. — Вовка снял ботинок и, засунув в него руку, вытащил сплющенную палочку в полиэтиленовой обертке. Митя бросил пучки травы.
— Тут косяка на три выйдет, — заметил он.
— Я уже долбанул пару косяков, — подмигнул Вовка.
— Один?
— Один.
— Смотри, наркошей станешь, замучаешься.
— Никогда не стану. У меня силы воли на троих хватит. Это я чтоб расслабиться. Иногда, правда, позлорадничаю: «Вы, козлы, трезвые ходите, мучаетесь, а чижик в это время кайф ловит».
— Ладно, давай долбанем, а то мне еще ишаков кормить надо. — Митя энергично зашагал к реке вслед за Вовкой.
Пока Митя набирал воду, Вовка накрошил анашу и забил косяк.
После третьей затяжки Митя поплыл: река, горы, Вовка, термос с водой — все затрещало по швам; из швов поползли белые нитки, которые извивались и были похожи на червячков. Мите сделалось страшно, и он закрыл глаза. Но вместо темноты увидел дракончиков о семи головах. Дракончики забавно дергались и перепрыгивали друг через друга. «В чехарду… — лениво подумал Митя. — А, наплевать!»
— Хороший чарс, — с трудом выдавил он, услышав свой собственный голос издалека.
— Дерьма не держим. — Вовка тянул дым вместе с воздухом. — Ты, я смотрю, забалдел с непривычки. Ниче, такой кайф быстро проходит. Через час будешь как огурчик. — Вовка добил косяк и, закрыв глаза, откинулся на спину.
У Мити в голове звенела порванная струна. Сквозь сон он услышал булькающий Вовкин голос, вынырнувший на полуслове: «…ильно били. Я сам на суде чести был. Старики ему сказали: „Если у тебя чижики пахать не будут, мы тебя самого заставим пахать до самого дембеля — чморем домой поедешь“. А потом попинали для острастки».
— Кого? — с трудом спросил Митя. По всему телу разлилась свинцовая усталость, нижняя челюсть, как гиря, все время падала вниз, и поднять ее было очень трудно.
