Они спускались к шоссе, а Янек задумчиво глядел им вслед.
— Они уже уехали, дяденька? А кого забрали? — услышал он вдруг за спиной чей-то голос и обернулся.
Это был Офефек — мальчуган Залеских, живших на краю деревни.
— А почему они обязательно должны кого-то забирать? — удивился Горнянчин.
— Да разве вы не знаете? Ведь они перевернули вверх дном всю деревню.
И Офефек рассказал, что в деревне возле дома старосты, прямо напротив общинного управления, повесили троих. Их привезли вот эти двое — толстый в мундире и штатский — и приказали повесить. Тому, что висит посредине, на грудь прикололи бумажку с надписью по-немецки: «Мы — бандиты».
* * *
В одно из воскресений к Горнянчиным, как раз когда они обедали, кто-то несмело постучался. Светлана замерла с ложкой у рта, глядя на мужа. Стук повторился. Никто не произнес ни звука. Дверь тихонько приоткрылась, и на пороге показалась красивая чернобровая девушка, из-под белоснежного платка виднелись черные как смоль волосы, разделенные пробором.
Она в один миг оказалась у стола, бросилась на колени перед Горнянчиным, схватила его руку и расплакалась.
— Тоганича! — изумленно прошептала Светлана, а Янек смущенно гладил девушку по голове, уговаривал ее:
— Ну полно, полно… перестань же…
— Ах, дядюшка. Ах, если бы вы знали… — причитала девушка.
Горнянчин с большим трудом повернул к себе залитое слезами лицо девушки.
— Что ж такое стряслось у вас? Уж не корова ли пропала? — гадала Светлана.
Тоганича расплакалась еще сильнее. Не на шутку встревожившись, Горнянчин потряс ее за плечи.
— Да говори же! Мамку убили, отца? Или обоих?
Но это не подействовало, и долго нельзя было добиться от нее толку. Тогда Янек строго прикрикнул на девушку, и она, продолжая плакать, замотала головой:
— Нет, с родителями ничего не случилось.
Янек и Светлана вздохнули с облегчением.
— Так в чем же дело? — уже спокойнее спросил Горнянчин.
Но девушка снова залилась плачем, лишь выдавила из себя одно слово:
— Помарыня… Помарыня…
— Помарыня?.. — вспоминала Светлана. — Это тот парень из Липтала, который учился на священника?
Да, дело было в нем. И когда Тоганича выплакалась, она рассказала о своем горе.
Помарыня, как и Тоганича, был родом из Ратковой долины. Они с Тоганичей росли по соседству, в детстве вместе играли. Дворы их разделял забор, впрочем, даже не забор, а прогнивший низкий плетень, заросший крапивой, у которого они подолгу простаивали, уже когда подросли. Мать Помарыни умерла, а перед смертью она высказала желание, чтобы мальчик посвятил себя церкви. Когда он окончил школу, отец отдал его в семинарию. Тяжело молодым тогда было разлучаться еще и потому, что никто не знал об их детской любви. Но делать было нечего — пришлось парнишке отправиться в семинарию. Отец между тем нашел себе молодую жену, взял в приданое хозяйство в Липтале и переселился туда. Помарыня мог видеться с Тоганичей только в каникулы. И вот этим жарким летом, в самый разгар войны, между ними произошло то, что рано или поздно должно было произойти… Помарыня, правда, после каникул вернулся в семинарию, старался перебороть себя, но уже не смог. Тогда он сбросил сутану, удрал из семинарии, а вчера вечером явился домой. Отец рассердился и потребовал, чтобы он возвратился в семинарию. Помарыня наотрез отказался, и отец, рассвирепев, отстегал его кнутом на глазах всего Липтала и выгнал из дому.
Янек расхаживал по комнате. Поникшая Светлана сидела сложив руки на коленях.
— Бедная покойная Марина! Сын-то обманул ее! — сказала Светлана со вздохом.
Тоганича перегнулась через стол, широко раскрыв глаза, платок сполз ей на плечи.
— Тетушка, что вы говорите? Значит, и вы тоже?..
И она снова заплакала.
— Хватит болтать! — прикрикнул Янек на Светлану.
Он подошел к девушке, погладил ее по блестящим черным волосам.
— Правильно сделал, что убежал! А ты не реви, радуйся этому, невеста!
— А что с ним теперь будет, дядюшка?
— Где он?
— Всю ночь бродил по лесу вокруг Ратковой. Не знал, то ли вернуться к отцу, чтобы уломать его как-нибудь, то ли пойти к нашим и повиниться во всем… Да он тут, у вас во дворе.
— Что? Во дворе?
Это было так неожиданно, что Янек даже рассмеялся. Атмосфера разрядилась, все почувствовали облегчение. Тоганича улыбнулась сквозь слезы.
Горнянчин распахнул дверь настежь и весело крикнул:
— Помарыня! Заходи давай, мы тебя не съедим.
Помарыня сидел на траве под грушей. Он встал и, ссутулившись, побрел к дому, промокший и усталый. Вид у него был как у побитого щенка.
— Ну, заходи, покажись, жених, — приветствовал его Горнянчин.
«И не видный же ты, парень!» — подумал Горнянчин, рассмотрев его вблизи: молодой, а волосы редкие, да уже и лысеть начинает, глаза бесцветные, как у снулой рыбы, взгляд невыразительный, беспомощный… Нет, он не в Марину. Марина была гренадер-баба, язык как бритва, и вот надо же так — парня все зовут только «Помарыня» — оставшийся после Марины, — позабыли даже его настоящее имя. Тоганича по сравнению с ним как искорка, как уголек! Да что толку — ведь сердцу не прикажешь! Тебе он не нравится, а она с него глаз не спускает, может, именно из-за этой его беспомощности. В таких делах не разберешься.
— Садись поешь с нами, — сказала парню Светлана, видя его смущение, и поставила на стол тарелку.
Горнянчин подумал, что потом он расспросит парня про семинарию, про всю ту ерунду, которой забивали ему там голову. А сейчас не время.
— Гм… что же с тобой делать, парень? — размышлял он вслух.
— Дядюшка, — решительно вмешалась Тоганича, — может, вы взяли бы его в лес, лесорубом.
Горняичин, поглядев на богослова, стал почесывать подбородок, чтобы скрыть усмешку: он не мог себе представить Помарыню лесорубом.
— Не выйдет, у него нет бумаг, — ответил он. — Эти черные вороны — аббаты станут его разыскивать. А не найдут — заявят о нем на бирже труда, чтобы напакостить ему, а хуже этого и быть не может — сразу в рейх отправят.
— Я не отдам его, и все тут, — вызывающе, с горящими глазами заявила Тоганича, подойдя к любимому.
Горнянчин невольно улыбнулся, поглядев на этих детей. Он пообещал, что возьмет студента с собой в лес, хоть тот и без документов, заработок поделят, вот и продержатся так до конца войны. Что поделаешь!
* * *
Наконец пришло сообщение о том, что в долине «На луках» будет сброшено оружие. Это известие принес Эстержак, которого послал поручик Хмеларж, но и тот наверняка узнал об этом из третьих рук, может, от инженера Горака или Вавржика, а возможно, прямо от фабриканта Страдея. Подготовить встречу самолета и принять оружие должна была местная группа.
Место выбрали удачное — поляну, с четырех сторон окруженную еловым лесом. Со стороны Вартовны в назначенное время пришли Ломигнат и Горнянчин, который взял с собой и Помарыню. Горнянчин всю дорогу ломал себе голову, как оправдаться перед командиром в том, что он привел постороннего человека. Однако оправдываться не пришлось — ни поручик Хмеларж, ни священник, ни ветеринар, ни староста не явились. Не было и девушек из Убела, хотя им до этого места рукой подать. Но Эстержак пришел, а с ним младший сын Старыхфойту, Филек Зесече и Млечко-Моргун.
— Что стряслось с нашими почтенными, командирами, с нашими господами офицерами? Почему их нет? Струсили, что ли, в последний момент? — съехидничал Ломигнат.
— Да вы же знаете, в чем дело, — пробормотал, желая оправдать их, смущенный Эстержак.
Конечно, все понимали, что их напугало: казнь троих в деревне, а главное, арест вахмистра Павлиштика.
Как им сейчас действовать? Опыта у них не было, но здравый смысл им подсказал, что надо делать. Они принесли заступы и лопаты. С двух сторон поляны приготовили две порядочные кучи хвороста: достаточно только чиркнуть спичкой — и костер готов, знай только хворост подкладывай. Ночь выдалась холодная, и, когда они легли по двое в разных концах поляны, холод пробрал их до костей. Хотя дул слабый ветерок, верхушки старых высоких елей раскачивались, шумели, скрипели, лес был полон ночных звуков, раздражающих настороженный слух. Волшебная красота весенней ночи не трогала их — они прислушивались, ожидая иных чудес.
Но так ничего и не дождались. Незадолго до рассвета на середину поляны собрались несколько человек, чтобы решить, что делать.
— Может, что случилось?
— Случиться может все, что угодно.
— Но они могут и завтра прилететь.
— Конечно.
— Шелк от парашютов — это вещь! Из него можно сшить шикарную рубаху. Да и плащ от дождя мировой! — сказал Млечко, стуча зубами от холода.
Все невольно рассмеялись — у Млечко свои заботы! А Млечко не понимал, что тут смешного.
