Да, это был Пушкин. Но как изменился он за эти страшные годы! На месте знакомого с давних лет маленького уютного вокзала мрачно темнела груда битого кирпича. И за площадью тут и там торчали ощеренные развалины с печными трубами, похожими на могильные памятники.
Ждать автобуса Олег Николаевич не стал. Он пошел пешком, внимательно вглядываясь в родные и такие странно чужие улицы и здания. И чем дальше он шел, тем сильнее щемило сердце: а как дворец, каков он?
Сергеев, разумеется, читал в газетах и видел снимки разрушенного Екатерининского дворца. Но где-то в глубине души таилась надежда: может быть, не так все это страшно, возможно, для снимков выбрали самые «показательные» места, может, хоть внутри что-нибудь сохранилось…
Сказать, что картина, представшая перед Олегом Николаевичем, ошеломила его — значит не сказать ничего. Такого давящего, гнетущего впечатления ему, пожалуй, еще не приходилось испытывать.
Миновав облупленное, закопченное здание лицея и обогнув дворцовую церковь, он остановился перед парадными воротами дворца.
Сквозь ажурную литую решетку, теперь изрядно покоробленную, ржавую, кое-где опутанную колючей проволокой, Сергеев увидел парадный фасад.
Он ухватился руками за чугунные витки ворот и, прильнув лицом к холодным переплетам, не боясь поранить кожу шипами колючей проволоки, смотрел на дворец — длинный, сравнительно невысокий, четко разделенный на части» полупрозрачными некогда галереями… Но как неузнаваемо изменился его облик!
Бирюзовая окраска стен, иссеченных теперь осколками, и ослепительная белизна полуколонн превратились во что-то унылое, грязно-серое. Многие скульптуры исчезли, другие чудом держались на своих местах, как раненые солдаты, оставшиеся в строю. Капители полуколонн обвалились, обнажив арматуру. От стекол не осталось и следа. Позолоту начисто уничтожил огонь, проложив взамен длинные полосы копоти. Крыша рухнула в нескольких местах. Особенно велик оказался провал над Большим залом. Видно было даже отсюда, что междуэтажные перекрытия рухнули тоже. Штукатурка оползла, облетела, и во многих местах проглядывали багрово-бурые пятна кирпичной кладки. Широкие ступени подъездов были усыпаны битым кирпичом, щебнем, обломками украшений, просторный плац, огражденный циркумференцией, завален мусором и хламом.
В оконных проемах уныло завывал ветер, которого не слышно было до той минуты, пока Сергеев не подошел сюда. Моросил липкий, пронзительный дождь, и оттого, должно быть, вся картина казалась еще более мрачной.
Сергеев смотрел и чувствовал, как тугой комок подкатывает к горлу.
Тяжелая рука легла ему на плечо.
Солдат в мокрой плащ-палатке смотрел на Сергеева со смешанным выражением суровости (служба, дело такое!), недоверия (мало ли кто тут ходит), сочувствия (каждому понятно!) и смущения, которое всегда испытываешь, глядя на скупые слезы взрослого и сильного мужчины.
— Вам придется отойти, гражданин, нельзя здесь, — сказал солдат, помедлив.
Теперь пришла очередь смутиться Сергееву. Успокоившись, он отправился просить разрешения осмотреть развалины. Должно быть, на начальника караула подействовал титул кандидата искусствоведения. Вскоре Сергеев уже подходил к калитке в центральных воротах.
И тут он снова вдруг увидел человека в шляпе с узкими полями, с которым утром перебросился двумя-тремя фразами на ступеньках Витебского вокзала. Человек этот фотографировал дворец новеньким аппаратом. Они кивнули друг другу, и Сергеев прошел было в калитку, распахнутую предупредительным сержантом, но мужчина в шляпе окликнул его:
— А вы здесь раньше не работали, прошу прощения?
Сергеев обернулся.
— Нет, не работал.
Он намеревался идти своей дорогой, но не в меру общительный незнакомец снова задержал его.
— А мне показалось… Я видел, как вы давеча у решетки…
Олег Николаевич поморщился. Оказывается, его слезы видел и этот человек. Не годится. Надо держать себя в руках.
Незнакомец снова вскинул аппарат и быстро щелкнул затвором раз и другой.
Если бы Сергеев знал, как дорого обойдется ему впоследствии эта встреча!
Сержант запер калитку и ушел, оставив Сергеева одного посредине плаца. Постояв в молчании среди мусора, Олег Николаевич зашагал к стенам дворца.
То, что увидел он внутри здания, было еще страшнее. Ободранные голые стены вдоль и поперек испещрены непристойными надписями на немецком языке и срамными рисунками, сделанными мелом и углем. Над головой, вместо расписанных лучшими мастерами потолков, виднеется небо. Вырван инкрустированный паркет. Кругом грязь, обломки, кучи мусора и хлама. Сплошные развалины вместо прежнего великолепия!
С трудом ориентируясь в знакомом прежде, как собственная квартира, здании, Сергеев пришел к парадной лестнице. С риском свалиться ему удалось взобраться через провалы на второй этаж. Миновав место, где раньше находился Картинный зал, — комната чудом сохранилась, даже плашки паркета кое-где уцелели! — Олег Николаевич шагнул к проему двери, ведущей в янтарную комнату, и едва удержался. Еще полшага — и он полетел бы вниз.
Перекрытие между первым и вторым этажами было здесь начисто снесено. Стены и тут стояли голые, даже без штукатурки. В них одиноко торчали металлические основания бра — все, что сохранилось от убранства комнаты. В оконные проемы со свистом и завыванием врывался ветер, занося колючие капли дождя.
Послышались неторопливые шаги. Олег Николаевич вздрогнул и обернулся.
Женщина в ватной куртке и тяжелых резиновых сапогах, чуть склонясь под тяжестью двух корзин, вошла в Картинный зал и, осторожно опустив ношу на пол, распрямилась. Ее лицо наполовину прикрытое стареньким пуховым платком, показалось Сергееву удивительно знакомым. Где-то он уже видел эти ясные карие глаза, прикрытые длинными ресницами, прямой нос, эти насмешливые губы…
— Анна Константиновна! — неуверенно произнес Сергеев, не двигаясь с места.
Женщина вздрогнула.
— Я же Сергеев, Олег Сергеев!
Ланская недоверчиво покачала головой, а потом неожиданно бросилась к Олегу Николаевичу, не проронив ни слова.
Они поцеловались — и сами удивились этому: раньше их отношения не были настолько близкими. С минуту смущенно молчали.
Первой заговорила Анна Константиновна.
— Видите, что тут у нас теперь…
— Да. Неужели совсем ничего нельзя было сделать?
— Что могли, — сделали…
Второй час они разговаривали, сидя на обломках кирпича, словно не ощущая ни холода, ни колючих капель дождя.
— Итак, янтарную комнату вывезли в Кенигсберг, в Восточную Пруссию, — сказала Анна Константиновна. — Вот куда отправилась она в свое, может быть, последнее путешествие…
— Что же происходило здесь потом? — спросил Сергеев.
— Потом. Потом то, что не успели сделать грабители, довершили пожары, — все так же грустно продолжала Ланская. — Сначала огонь вспыхнул в середине дворца. Говорят, во время очередной попойки разгулявшиеся бандиты вздумали жечь факелы, от них пламя и перекинулось на стены. Сгорела почти половина дворца — от центральной лестницы до места, где мы с вами сейчас находимся. Сгорело и то, что еще оставалось в янтарной комнате: все украшения, золоченые орнаменты, которыми мы с вами когда-то любовались. Рухнул пол. Вот только железные остовы от бра и остались.
Они замолчали надолго, как люди, которым трудно говорить. Потом Сергеев снова осторожно спросил:
— Анна Константиновна, простите, а что вы здесь сейчас делаете?
— Работаю вместе с товарищами. Что же время терять! Дворец будут восстанавливать. Сейчас готовимся к этому.
— А как с внутренним убранством?
— Сначала снаружи надо сделать, потом и за внутреннюю отделку примемся. Пока, правда, придется кое-где пойти на имитацию. Вот вашу янтарную — трудно восстановить! Произведения искусства неповторимы, Олег Николаевич. Надо либо искать старую комнату, либо обойтись без нее.
— Я с вами не согласен, Анна Константиновна, — возразил Сергеев. — Искать, конечно, надо. Но если не найдем — тут вы неправы, остались фото, план, а мастера наши сделают. Умельцами наша земля всегда славилась.
— Не знаю. Не будем спорить сейчас. Вам пора домой. Скоро последний поезд уйдет.
Они попрощались как-то сдержанно, то ли потому, что разошлись во взглядах под конец разговора, то ли потому, что вспомнили вдруг свой неожиданный поцелуй и снова почувствовали себя неловко. Даже адресами не обменялись.
Об этом Сергеев пожалел сразу же, как только вернулся домой.
На двери он нашел записку, приколотую булавкой: «Был у вас, прошу позвонить по телефону А-22-47».
Олег Николаевич набрал номер. Он узнал голос капитана, вручившего ему диссертацию.
