Наконец нашел-таки нужный ключ и сунул его в замочную скважину.
Затаив дыхание, Бокша показал глазами Кресту, чтобы тот встал по другую сторону двери.
Почти неразличимый в полутемном пространстве камеры, сжатой двумя рядами двухъярусных деревянных нар, Минин почти вжался в стену, и в этот момент дверь распахнулась и на пороге застыла коренастая фигура с автоматом в руках и старшинскими погонами на плечах.
В двух шагах от него, на фоне едва мерцающей слабосильной лампочки стояла троица конвойных, также ощетинившихся автоматами.
На поясе у каждого по штык-ножу.
«Как и положено быть», – с какой-то безрассудной отрешенностью подумал Андрей и отступил на два шага в глубь камеры, но даже оттуда чувствовал на себе прожигающий взгляд взбешенного до самой задницы старшины. Судя по его реакции, он за всю свою службу не слышал по отношению к себе ничего подобного. И действительно, сказать тому же вертухаю или пастуху [2] , что какой-то баклажан помидорыч [3] поставит его раком…
Подобные всплески на зоне не поощрялись, и расплачиваться за них приходилось по полной программе. И умудренный лагерным опытом Боцман никогда бы не позволил себе подобного в лагере, но сейчас, когда требовались неординарные действия и надо было любыми способами вывести из себя охрану, он переступил неписаный закон.
Побагровевший от унижения, старшина положил палец на спусковой крючок и, продолжая сверлить его взбешенными глазами, каким-то свистящим шепотом выдавил из себя:
– Так это ты, гнида лагерная, петух обосранный, грозился раком меня поставить?
Бокша молчал, не отводя глаз с пальца на спусковом крючке автомата, а старшина, видимо, чувствуя всю свою власть над оборзевшим уркой и в то же время свое бессилие, вдруг заорал истошно, вскинув поудобнее автомат.
– А ну выходь, гнида поганая! Щас я тебя, помоечник, раком ставить буду.
Невольно скрежетнув зубами от тех оскорблений, которые сыпались на него из коридора, Андрей вдруг почувствовал, как что-то жаркое ударило в голову, и он, чтобы только не наломать дров, отступил еще на шаг в глубь камеры.
Сухощавый, при росте метр семьдесят восемь, он не смотрелся в глазах коренастого старшины, обученного к тому необходимым приемам заламывания рук, и окончательно озверевший старшина, который мог растерять весь свой авторитет в глазах конвойного взвода, купился на это, как щенок-первоходок на «пряник» прожженного до мозга костей лагерного кума.
– Выходь, говорю! – вновь приказал он, однако словно окаменевший беспредельщик продолжал стоять немым болваном посреди камеры, и старшина в надежде на помощь трех истуканов, которые могли стать свидетелями его позора, перебросил автомат за спину и шагнул в полутемную камеру.
Нефедов, Стаднюк и Павлов с автоматами наизготовку заслонили собой дверной проем.
Стаднюк шагнул следом за старшиной.
– Щас я тебя, вошь лагер…
Тяжеленный кулак Креста опустился на его голову, и старшина только квакнул, словно подкошенный рухнув на пол. И в ту же секунду, не дав ему опомниться, на Стаднюка бросился Пикадор. Двинул его кулаком под дых, и ударом ребра ладони по шее завалил его на пол.
Перехватив выпавший из рук Стаднюка автомат, Бокша ткнул стволом в живот охранника. Второго охранника взял на себя Крест, свернув ему ударом кулака челюсть.
– Ну что, пустить его в распыл или нехай небо коптит? – громко, так, чтобы было слышно по всему коридору, и в то же время ни к кому конкретно не обращаясь, спросил Андрей.
– Не хватало еще из-за этого дерьма грех на душу брать, – отозвался Шайтан. – Пускай живет. Только кляп потуже в его глотку забить надо будет.
– Повезло тебе на этот раз, – ухмыльнулся Андрей и стволом автомата показал на камеру. – К нарам! Быстро! Да автомат… автомат не забудь оставить.
– Да, конешно, щас, – залепетал уже распростившийся с жизнью молоденький охранник и, сунув в руки Бокши автомат, юркнул в темноту камеры, где уже лежали, связанные собственными ремнями, его товарищи.
Сняв с поясов кинжалы, а заодно прихватив и документы, Бокша и помогавший ему Волк заперли за собой дверь камеры, забряцав связкой ключей, и в этот момент словно взорвались человеческими криками две камеры напротив.
– Ребятки! – истошным криком вопил какой-то мужик. – Солдатушки! Чего же это вы, освободители хреновы? Сами дёру даёте, а нам горемышным, что же, за всех вас отвечать придется?
И как довесок к сказанному – веский аргумент:
– Они же, тюремщики, не будут смотреть, кто кого повязал, да матку-правду шукать, они же сразу всем нам по соплям надают да годика по три закатают.
– Братушки!..
Кивнув Волку, чтобы открывал все камеры подряд, Андрей в какой-то момент усомнился было в правильности своих действий, но тут же успокоил себя. Случись подобное до войны, добравшиеся до тюремных ключей зэки обязательно пооткрывали бы все камеры, чтобы тем самым сбить со следа погоню.
А коридор уже наполнялся гулом голосов, кто-то из мешочников пытался целовать руки Кресту, за что тут же схлопотал по шее. Народ ждал, когда же им откроют обитую железом дверь, за которой начиналась воля, однако еще оставалась одна камера, замок которой не желал поддаваться ключу. Однако Волку все-таки удалось провернуть ключ в замочной скважине, но, к его великому удивлению, камера встретила своих освободителей напряженным молчанием.
– Ну, чего расселись? – нарочитым баском громыхнул Мося. – Бегите, пока вохра не всполошилась.
– Это для тебя они вохра, а для нас… – отозвался из камеры чей-то голос с хрипотцой. И тут же: – Куда бежать-то, дубина ты стоеросовая? Тем более без документов. Не сегодня, так завтра опять загребут и судить уже будут по строгому счету.
– А щас-то тебя за что судить будут, фраер ты копченый? – обиделся на «стоеросовую дубину» Мося. – Может, ты думаешь, что тебя в клеть заперли только для того, чтобы тебе, ишаку, медальку на жопу навесить?
– Зачем же «медальку»? – все также рассудительно отозвался тот же голос с хрипотцой. – Каждому свое корячится. Но меньше того, что будет за побег.
Прислушиваясь к доводам собранных в этой камере солдат, Бокша невольно усмехнулся. Здесь ждали своей участи те, кто мог еще заслужить прощение и хоть как-то искупить свою вину, и этот хрипучий «адвокат» был совершенно прав, отказавшись за себя и за всю камеру от побега.
Поймают – расстреляют. Таков закон военного времени.
– Так что, запереть, что ли, вас, козлов? – скривившись в язвительной ухмылке, произнес Мося.
– Закрывай, браток, закрывай.
Говорить более было не о чем, и Бокша подал команду подаваться на выход.
Заглянув в помещение для охраны и забрав с собой ящик американской тушенки и три буханки хлеба, что лежали на столе, Андрей приказал открывать дверь, и толпа мешочников и воришек ломанулась в проем, едва не затоптав своих освободителей.
Теперь надо было бесшумно уходить из города, пока арестованных не хватилась военная комендатура. Поймают – даже на допросы время терять не будут – расстреляют на месте. В этом Андрей Бокша даже не сомневался.
Предварительно изучив документы раздетых до нижнего белья охранников и переодевшись в их форму, Бокша, Крест, Шайтан и знатный в недалеком прошлом карманный вор Сергей Торопчин, Писка, получивший свое погоняло за то, что самолично затачивал до бритвенной остроты монеты, которыми вспарывал сумочки и карманы своих жертв, без каких-либо приключений добрались до железнодорожного вокзала. Оный вокзал даже в этот поздний час был забит людьми, и Бокша приказал выдвигаться в тупиковую часть перрона – подальше от глаз вездесущего патруля. Тукалин еще загодя предупредил их, что порожняк на Мукачево будет не раньше трех часов ночи, так что время еще было, и вечно голодный Антон Жильцов, поимевший, видимо, свою кличку не только за татуировку, но и за то, что вечно хотел есть, предложил подкрепиться «вторым фронтом».
Порезав две буханки хлеба на большие ломти и густо намазав их аппетитно пахнувшей американской тушенкой, они уже дожевывали, запивая водой из фляжек, привычные солдатские бутерброды, изредка перебрасываясь репликами типа «Теперь уж точно по червонцу на брата схлопочем», «Да? А вышак поиметь не желаете, гражданин Мося?», как вдруг молчавший до этого Писка смачно отрыгнул, проглотив последний кусок, и негромко произнес:
– Слушай, командир, – он с первого дня знакомства величал Андрея командиром, – а ведь нас с той ксивой, что на кармане, уже завтра утром всех повяжут. – И пояснил для остроты ощущений: – Сразу же, как только наш побег вскроется и по всем станциям будет дана телефонограмма о задержании таких-то и таких-то, причем трое вообще без документов.
– А что, у нас есть какой-то выбор? – насупился Бокша, который и без напоминания Писки догадывался о всех неприятностях, которые будут поджидать их и завтра, и все последующие дни, до тех самых пор, пока они не обзаведутся вполне надежной ксивой.
