Она долго не решалась заглянуть в пещеру. Небо стало слегка светлеть, и звезды сияли уже не так ярко. Она теперь смутно различала скалы и кручи, которые раньше были не видны. Приближение рассвета испугало ее: как пойдет она к катеру при дневном свете? Надо спешить. Она осторожно заглянула в пещеру.
Угли все еще тлели, но гораздо тусклее, чем раньше. Однако и при тусклом их свете она сразу разглядела двух немцев, лежавших возле самого костра. Они лежали не двигаясь, странно раскинув руки и ноги. Они были мертвы.
Катя никогда не видела мертвых так близко, и ей стало жутко. Может быть, Макар Макарыч тоже лежит где-нибудь здесь, возле них, такой же неподвижный, и только свет до него не доходит? А может быть, он жив и лишь не в силах идти… Ни звука не доносилось из пещеры. И Катя вошла в нее.
Она жалась к стенке, стараясь держаться подальше от трупов. Здесь, возле входа, в освещенной части пещеры, Макара Макарыча не было. Нет ли его там, в темной глубине?
В глубине пещеры Катя не была никогда. Там даже в самые солнечные дни стоял вечный мрак, и она, играя, боялась отдаляться от входа. Но теперь нужно было войти в этот мрак.
Она нашла на полу несгоревший сук и сунула его в угли. Маленький желтый огонек пополз по суку. Держа горящий сук в вытянутой руке, она медленно двинулась в темную глубину пещеры.
Каменные стены постепенно сближались, потолок опускался. Катя оказалась в узком коридоре и уже думала, что пещера вот-вот кончится. Но коридор все тянулся, мало-помалу заворачивая влево. Оглядываясь, она уже не видела кучи углей у входа. Потом, к ее удивлению, стены снова стали расходиться в разные стороны. И внезапно она очутилась в большом подземном зале.
Зал этот был так просторен, что желтый огонек, дрожавший на конце сука, озарял только часть его. Стены и углы тонули во мраке. Здесь было сыро, зябко и жутко. Катю угнетала тишина: ни шелест ветра не доносился сюда снаружи, ни шум прибоя. И внезапно в этой жуткой, мертвой тишине Катя явственно расслышала слабый, приглушенный стон.
Она вздрогнула. Бежать! Она пробежала несколько шагов. Но, пересилив себя, остановилась, дрожа.
Стон повторился, слабый, мучительный. Стонал кто-то совсем близко, вон тут, в темноте. И Катя, высоко подняв свой догорающий факел, осторожно двинулась туда, откуда доносился стон.
Человек лежал на земле, возле каменной стены. Он лежал к Кате спиной, лицом к стене. Все тело его было обмотано толстой веревкой. Катя подошла и нагнулась над ним.
Это был моряк, офицер — пуговицы его кителя блестели. Лицо незнакомое, не очень молодое, заросшее бородой. В широко раскрытый рот его было что-то засунуто, какая-то тряпка. Он не мог произнести ни звука, и только глаза его искоса внимательно глядели на Катю.
Он напрягался всем телом, стараясь порвать веревку, которая, видимо, мучила его. Катя нагнулась и дотронулась до веревки огоньком своего сука. Веревка загорелась и вдруг лопнула.
Моряк опять напрягся всем телом, и веревка — вся целиком — сползла с него. Он медленно приподнялся, сел и прислонился к стене. Потом он вытащил изо рта длинный шерстяной шарф. И с наслаждением щелкнул зубами.
— Кто вы? — спросила Катя.
Он ничего не ответил. Он, видимо, еще не в силах был говорить. Но Кате и не нужен был его ответ. Она и без того знала, что это Манин папа.
Сук, который она держала в руках, догорел и погас. Они были в полной тьме.
— Вы можете идти?
— Могу.
Капитан-лейтенант Снегирев поднялся, оперся о Катино плечо и, хромая, побрел вслед за ней в темноте к далекому выходу из пещеры.
Они уже успели рассказать друг другу все. Катя теперь знала, как во время десанта капитан-лейтенант был ранен в ногу и в голову и не мог вернуться на катер; как матрос Казаченко самоотверженно остался с ним и отвел его в эту пещеру, которую они нашли случайно; как они убили одичалого барана, убежавшего в горы из сожженной немцами деревни, и как они жарили его мясо на костре; как капитан-лейтенант послал Казаченко передать Королькову, где скрывается немецкая подводная лодка, и как за несколько минут до появления Макара Макарыча и Кати на капитан-лейтенанта напали четыре немца, обезоружили его, связали, заткнули ему рот и утащили в самый дальний конец пещеры.
Катя рассказала ему все, что знала о Мане.
— Ты говоришь, команда катера заботилась о ней и кормила ее? — спросил он.
— Я сама видела, как Макар Макарыч принес ей большой кулек, — сказала Катя.
Они шли очень медленно, потому что капитан-лейтенант еще плохо владел своей раненой ногой.
— Рана на голове была у меня пустяшная, — сказал он. — Пуля только пробила фуражку и слегка меня поцарапала. А нога болит до сих пор.
Он часто останавливался и отдыхал, но не оттого, что у него болела нога, а оттого, что тело его затекло от веревок. Постепенно шаги его становились тверже, увереннее.
Наконец за поворотом увидели они выход из пещеры. Там, снаружи, уже совсем рассвело. Дневной свет озарял всю переднюю часть пещеры. Угли остыли и теперь лежали черной кучей. Возле них валялись два убитых немца. Катя боязливо старалась держаться от трупов подальше, но капитан-лейтенант подвел ее к ним, нагнулся и взял у одного мертвого немца винтовку, у другого — револьвер.
Потом они вышли на площадку перед пещерой. Солнце еще не встало, но его лучи, как огненные стрелы, торчали из-за горизонта. Здесь, при ярком свете, капитан-лейтенант стал внимательно разглядывать Катю. Он даже взял ее за плечи и несколько раз повернул из стороны в сторону, чтобы лучше рассмотреть.
Он глядел на нее с удивлением, как на какое-то чудо.
— Хм, — сказал он, — девочка как девочка… Откуда берутся у нас такие девочки?
Катя смутилась. Ей не нравилось, когда ее так внимательно разглядывали. Но капитан-лейтенант вдруг, казалось, забыл о ней. Приподняв лицо, он стал прислушиваться к грохоту пальбы, доносившемуся из-за гор.
— Слышишь? — спросил он. — Вечером этого не было. Знаешь, что это значит? Наши прорвали фронт и гонят немцев за горами!
Он засмеялся. Потом подошел к краю площадки и посмотрел вниз.
— Гляди! — крикнул он.
Внизу, прямо под площадкой, было море. Но справа видна была часть побережья и большая дорога, тянувшаяся вдоль него. Вся эта дорога была забита грузовиками, орудиями, танками, колоннами солдат в серо-зеленых шинелях, нестройно, поспешно двигавшимися на запад.
— Немцы уходят с побережья! — сказал капитан-лейтенант. — Они боятся, что их отрежут, и уходят!
Помолчав, он прибавил:
— И нам с тобой надо бы уйти отсюда. Они теперь знают нашу пещеру и напоследок могут заглянуть сюда.
— Вам трудно идти, — сказала Катя, — но я вам помогу. Опирайтесь покрепче на мое плечо, и мы как-нибудь через сады и заросли доберемся до катера.
— До катера? — усмехнулся он. — Вон где наш катер!
Огромный шар солнца вставал из-за моря. И катер, подскакивая на волнах, несся прямо к нему, уменьшаясь.
Утром город проснулся, охваченный необычайной тишиной.
Конечно, это была не полная тишина. Трещали кузнечики, пели птицы, лаяли собаки, блеяли овцы на холмах, гудели, проносясь, автомобили. Но жителям города казалось, что так тихо, будто город опустили на дно моря. Непрерывный гул фронта умолк. Немцев отогнали от города, и они бежали на запад.
— Хорошо! — говорила Марья Васильевна, Лидина мама. — Даже солнечный свет сегодня какой-то особенный. Но непривычно. Я так привыкла к страху, что даже перестала замечать, боюсь я на самом деле или не боюсь. И вдруг тишина, и никто не стреляет, и никого не надо бояться…
Матросу Казаченко в это утро стало лучше, и он очнулся. Доктор прислал за ним двух санитаров с носилками, которые перенесли его в госпиталь. Лейтенант Корольков зашел туда навестить его и долго с ним беседовал. Казаченко рассказал Королькову о своей жизни в пещере вместе с капитан-лейтенантом. Корольков рассказал ему, как они потопили подводную лодку и как весь экипаж катера получил благодарность командования. Но ни о путешествии Макара Макарыча в пещеру, ни о пробитой офицерской фуражке Корольков не сказал ему ни слова — Казаченко был еще слаб, и доктор запретил его волновать.
А Марья Васильевна, взяв Лиду и Петю, с утра отправилась к Мане, в дом капитан-лейтенанта. И случилось это оттого, что Лида не выдержала и все рассказала матери.
— Я все-таки удивляюсь тебе, Лида, — сказала Марья Васильевна. — Ты тоже заразилась этой любовью к тайнам. Ну как можно было не сказать мне сразу, что тут живет девочка — совсем одна! Где это видано, чтобы девочка жила одна, да еще в такое страшное время, да еще круглая сирота, хотя она, бедная, об этом и не знает. Если бы ты сразу мне все рассказала, я давно бы к ней пошла.
В домике капитан-лейтенанта она прежде всего завладела кухней, стала готовить обед. Потом принялась мыть полы, с грохотом передвигая столы и стулья.
