— Слушайте, а чечены — они нам враги или нет? — продолжает допытываться Осипов. С его любознательностью ему бы в особом отделе служить.
— Нет. Мы воюем не с чеченцами, а с незаконно вооруженными бандформированиями, — отвечает Зюзик.
— Но эти незаконные вооруженные, они кто — чечены или нет?
— Чечены.
— Значит, мы воюем с чеченцами, — делает вывод Андрюха. — А чего они хотят?
— Независимости.
— А почему мы не можем им эту независимость дать?
— Потому что в Конституции записано, что никто не может взять и просто так, за здорово живешь, отделиться от России, — объясняет всезнающий Зюзик.
— Что–то я не пойму: чеченцы, они граждане России или враги России? Если они враги — то их надо попросту всех убить и не церемониться. А если они граждане — то как же с ними воевать?
Он снова обводит нас победным взглядом. Ему никто не возражает. Собственно говоря, эти разговоры типичны для армии. Никто: от командира полка до простого солдата — не понимает, зачем он здесь. Никто не видит смысла в этой войне, а видит лишь одно — вся она продана от начала до конца. Эта война ведется бездарно с самого начала, и за ошибки генштаба, министра, верховного главнокомандующего (или кого там еще?) приходится расплачиваться солдатскими жизнями. Во имя чего эти смерти? «Восстановление конституционного строя», «контр террористическая операция» — всего лишь ничего не значащие слова, призванные оправдать убийство тысяч людей.
— Зюзик, ты готов убивать детей за Конституцию своей Родины?
— Пошел ты, — огрызается тот.
— Если война все равно не заканчивается, зачем же тогда воевать? Зачем убивать для того, чтобы дальше убивать еще больше? Кто мне это объяснит?
— Аминь, — произносит Тренчик.
— Никто тебе этого не объяснит, — говорит Осипову Витька. — «Зачем, почему»… Знаешь, что? Иди ты в задницу со своими вопросами!
— А вот интересно, — спрашивает Жих, — а Ельцин Грачева метелит? Он же старше его по званию. Ну, например, как Чак метелит прапоров. Представляете, министр обороны докладывает ему неправильно, а он раз — и в морду ему. А?
— А здорово было бы, — говорит Зюзик, — вывести на взлетку Ельцина и Дудаева, и пускай бы они метелили друг друга почем зря. Кто накостыляет другому, тот и победил. Как ты думаешь, кто кому навалял бы — Ельцин Дудаеву или наоборот? — спрашивает он меня.
— Я думаю, Дудаев Ельцину. Он невысокий, шустрый, и, по–моему, у него должен быть хороший апперкот.
— У Ельцина руки длиннее, — не соглашается Осипов. — И он намного выше и мощнее.
— Ну и что? Зато он грузный и неповоротливый. Нет, я поставил бы на Дудаева, — говорю я.
— Я тоже, — поддерживает меня Тренчик.
— А я бы на Ельцина, — улыбаясь, говорит Витька. — И пускай бы они подольше друг друга лупили, пока оба не получат как следует.
Мы ржем. Я прямо–таки представляю себе эту картину: два президента, как заправские прапора, метелят друг друга на взлетке. Рвутся рукава у дорогущих костюмов и лопаются представительские штаны. А мы стоим кругом и подначиваем их: мы — своего, чечены — своего. И никакой войны. И никаких трупов.
— Ладно, хорош, — говорит Осипов, отсмеявшись. — Никто ни с кем драться не будет. Зачем им драться, если есть мы?
— Да, это точно. Драться положено нам. Пошли.
Мы встаем и идем в казарму. Около столовой уже пусто, мы строимся в колонну по одному, Осипов командует нашим хилым строем.
— Раз, раз, раз–два–три! — орет он так, словно перед ним по меньшей мере усиленный армейский корпус. — Рота! — командует Осипов, и мы отзываемся тремя строевыми шагами. — Строевым! Марш! — орет Андрюха.
Мы чеканим шаг. Я со всей силы бью каблуками по асфальту, Тренчик с Витькой не отстают. Лупим по плацу так, что позавидовал бы Президентский полк.
— Выше ногу! Четче шаг! — командует Осипов и улыбается.
Я, Витька, Жих — мы идем строевым шагом посреди пустого плаца и ржем, как полудурки.
К нам в роту присылают молодых. Трое деревенских пацанов, все призвались где–то поблизости. Узнав об этом, мы теряем к ним интерес: они — сами по себе, мы — сами по себе.
Прислали и прислали, нам–то какое дело? Все равно сбегут. Все, у кого дом рядом, сбегают. Это нам бежать некуда, ближе всех к Моздоку живу я — всего–то полторы тысячи километров.
Ночью разведка поднимает их и ставит в спарринг.
— Слышь, связисты, сейчас проверим, что вам за молодежь прислали, — говорит Боксер.
Мы лежим на своих кроватях, как в партере, и наблюдаем. Сегодня нас бить не будут
— не наша очередь.
Разведчики образуют круг, в середину выталкивают одного новобранца — крепкого приземистого парня с покатыми плечами. С другой стороны на ринг выходит один из разведчиков.
Они начинают танцевать. Пара пробных ударов по корпусу, новобранец вроде держится неплохо. Он даже проводит один хороший в печень и уворачивается от двух мощнейших джебов. Затем разведчик бьет молодого в нос. Голова парня откидывается назад, по подбородку течет кровь. Он зажимает лицо ладонями и пытается уйти с ринга. Его выталкивают обратно.
— Не, мы так не договаривались, — простодушно говорит он. — Если по морде, то я драться не буду.
Его бьют ногами и заставляют драться. Он снова выходит на ринг. Еще двумя ударами разведчик сбивает его на пол.
Бой закончен.
Мы засыпаем.
Утром молодых уже нет. Они сбежали сразу все, втроем.
Летать придется опять нам.
Мы сидим в каптерке и перебираем ротное барахло. Бушлаты, бронежилеты, каски
— все свалено одной большой кучей в углу, и старшина решил рассортировать это добро. Подспудно каждый из нас подбирает себе каску и броник.
Броники в ужасном состоянии: невероятно грязные, залитые маслом и бензином, в карманах килограммы земли, половины пластин не хватает, но все же из двух–трех штук удается составить один целый.
На некоторых брониках кровь.
Тренчик показывает нам пробитую пулей грудную пластину. На внутренней стороне бронежилета — большое пятно крови.
— Рядовой Игнатов, рота связи, А (II) Rh+, — читает он надпись на отвороте.
Дальше мы работаем молча.
Пробитые и помятые каски, развороченные бронежилеты, дырки в бушлатах, застрявшие в кевларе осколки, бурые пятна заскорузлой крови, к которым не хочется прикасаться… Эти свидетельства смерти людей валяются в каптерке прямо на полу. В этих вещах погибли наши солдаты — солдаты роты связи четыреста двадцать девятого полка. Они уехали в Чечню в январе девяносто пятого, а потом какой–то незнакомый нам старшина привез снятые с остывших тел броники и бросил их в углу каптерки. И несколько месяцев пил. А потом погиб
— кто–то рассказывал нам, что предыдущий старшина погиб. Теперь мы сидим и собираем из этих окровавленных лохмотьев броники для себя. А потом Савченко точно так же повезет на войну нас и через несколько месяцев вернется с кучей окровавленных бронежилетов, тоже бросит в углу каптерки и тоже будет пить несколько месяцев. А потом из учебки пришлют других ново бранцев — скорее всего, из нашей же учебки, из Елани, — и они будут сидеть на полу в ожидании отправки, читать на брониках наши имена и показывать друг другу пробитые пулями пластины и каски. И уже другой старшина повезет их на войну и тоже вернется полусумасшедшим.
Разведка только что возвратилась из очередного рейда, и выносить издевательства уже нет никакой мочи.
— Товарищ прапорщик, а когда вы нас в Чечню отправите? — пристает Тренчик к старшине.
— Успеешь еще.
— Ну пожалуйста, товарищ прапорщик, — умоляет Жих.
Несмотря на все те ужасы, которые мы каждый день видим на взлетке, мы все как один хотим уехать в Чечню. Нам уже плевать. Лишь бы подальше от разведчиков. Все равно войны не избежать никому, раньше или позже — какая разница? В возможность собственной смерти по–настоящему не верит никто.
— Ну товарищ прапорщик…
— Скоро, скоро, — отговаривается старшина. Он не спешит, хотя каждый раз обещает, что на следующей неделе нас точно отправят. Но я чувствую, что он всеми силами старается задержать нас здесь подольше.
— Пишите рапорта, — говорит старшина.
Мы пишем:
«Командиру 429 МСРП полковнику Полупанову от рядового роты связи Бабченко А. А.
Рапорт
Прошу Вас направить меня в район боевых действий Республики Чечня для выполнения правительственного задания».
Бумаги у нас нет, и мы выдираем листы из «Книги приема и сдачи оружия» за прошлый год. На обратной стороне моего рапорта написано, что 15 января 1995 года рядовой Яшибов М. С. принял автомат АК‑74, четыреста патронов к нему и шесть гранат РГД‑5.
Нам нарезают новый наряд: с этого дня мы несем телефонные дежурства на узле связи.
