— Привет, лейтенант. Пойдем куда-нибудь, где можно поговорить.
Пока он вел Вилли по 47-й улице, а затем повернул с ним на Седьмую авеню, он не сказал о Мэй ни слова. Рубин забрасывал его вопросами о нападениях камикадзе, о работе тральщиков, пока, наконец, Вилли не прервал его.
— Послушай, Марти, я хочу знать…
— Знаю я, что ты хочешь знать. Мы пришли.
Они вошли через вертящуюся дверь в нарядный и людный вестибюль популярного у туристов отеля. Вилли он был хорошо известен. Он тотчас же узнал характерный для этого места запах освежителя воздуха — каждый отель в Нью-Йорке имеет свой неповторимый запах. Марти подвел его к большой афише, висящей под стеклом в центре вестибюля, и указал на нее пальцем.
— Вот твоя Мэй. Она останавливается здесь.
Сегодня и каждый вечер в роскошном зале «Ацтек»
божественные звуки саксофона
в блестящем исполнении
УОЛТЕРА ФЕЗЕРА
в сопровождении оркестра
и песенки в исполнении
МАРИ МИНОТТИ
Любимицы Бродвея
На афише были изображены саксофонист и Мэй, стоящие рядом у микрофона.
— Теперь ты все знаешь, — сказал Рубин.
— Что знаю? Почему она переменила имя?
— Говорит, что прежнее не принесло ей счастья. Она начала работать с Фезером недели через две после твоего отъезда, Вилли. Она… она с ним спуталась.
Вилли передернуло от его тона и его слов. Он еще раз поглядел на саксофониста. Очки без оправы, тонкие губы растянуты в бесстрастной сценической улыбке, длинный нос…
— Не слишком-то он…
— Он первоклассная дрянь. Был дважды женат и дважды разведен… Я противлюсь этому, но… она просто злится на меня…
— Господи, у Мэй всегда хватало рассудка, чтобы…
— Он подхватил ее на лету, Вилли. Ты же сбросил ее с порядочной высоты. Он превосходный музыкант, у него много монет, а в женщинах он разбирается, как Эйнштейн. Среди своих он просто Бог. А Мэй, ну как тебе сказать, она все-таки наивное созданье, хотя и строит из себя умудренную жизнью…
— Так в чем же дело? Они что, собираются пожениться?
— В чем дело? Как он ее уверяет, дело в том, что его последний развод еще не оформлен. Может быть, он и впрямь хочет на ней жениться, не знаю. Мы теперь с ней почти не разговариваем…
— Ах, даже так?
— О, она продолжает платить мне мои десять процентов. Хотя вовсе не обязана, у нас ничего официально не оформлено. Я точно знаю, что Фезер советовал ей перестать платить. Но она платит. Не то чтобы я просил ее об этом… Мы жутко поссорились с ней из-за твоего письма — извини, сунул нос в твои дела, Вилли, — и я сказал что-то о Фезере, вроде того, что он продувная бестия, а она как раз в то время не желала слышать никаких шуточек насчет Уолтера…
— Я должен с ней поговорить, Марти.
— Ну что ж, давай заглянем. Может быть, они репетируют.
Они двинулись в сторону «Ацтека». За дверью, расписанной зелено-желтыми змеями в перьях, оркестр играл «Поднять якоря».
— Вот слышишь, специально в твою честь, — сказал Рубин. — Входи же.
Они проскользнули в дверь. В большом, аляповато отделанном зале было просторно. Пол натерт до блеска, множество пустых столиков. Зеленые бумажные пальмы скрывали вход. Мэй стояла на оркестровой площадке и пела. Вилли вздрогнул от ужаса: Мэй превратилась в яркую блондинку.
— Давай здесь немного постоим, — сказал Рубин. Он стоял, опершись о стену, сунув руки в карманы пальто, уставившись на сцену сквозь свои толстые зеленоватые очки. — Как тебе ее вид?
— Кошмар.
— Фезер любит, чтобы его вокалистки были блондинками.
Оркестр замедлил темп, и мелодия оборвалась на середине.
Дирижер постучал палочкой по пюпитру.
— Детка, что у тебя там с этой фразой? — закричал он. — Еще раз, пожалуйста, начиная с «до»…
Нетерпеливо тряхнув волосами, Мэй сказала:
— Как я ненавижу эту дурацкую песню, Уолтер. Почему я должна ее петь. Такое старье…
— Послушай, детка, как только кончится этот парад, зал будет трещать от моряков. Придется петь весь вечер…
— Ну и пой сам, пожалуйста. Я ее не выношу…
— Какой парад? — прошептал Вилли.
Рубин усмехнулся:
— Надо же так потерять память! Ты разве забыл, что сегодня День военно-морского флота?
Музыканты снова заиграли. Мэй взяла несколько нот и остановилась, упрямо глядя на Фезера. Он пожал плечами и взмахом руки остановил оркестр.
— Может быть, хочешь кофе, Мари?
— Все что угодно.
— Перерыв на полчаса, — сказал Фезер музыкантам. Они загремели стульями и сошли с площадки, переговариваясь друг с другом. Мэй накинула на плечи пальто из верблюжьей шерсти. Они с Фезером зашагали к выходу, по привычке прижавшись друг к другу так тесно, что Вилли будто током ударило. Он вышел из-за пальмы, остро сознавая, что на нем форменный плащ с золотыми пуговицами, белый шарф и фуражка с потускневшим околышем:
— Здравствуй, Мэй.
Она даже пошатнулась, схватила Фезера за руку и остановилась с открытым ртом.
— Боже мой, Вилли. Ты хочешь, чтобы я умерла на месте? Ты давно здесь?
— Только что вошел. Не хотел мешать тебе…
— Я… Уолтер — это Вилли Кейт… капитан Кейт… или лейтенант Кейт — не знаю, как тебя величать. Ты все еще капитан этого тральщика?
— Я сегодня утром вывел корабль из состава флота…
— Рад познакомиться с вами, Вилли. — Фезер протянул ему руку. — Мари рассказывала мне о вас…
Они пожали друг другу руки. Фезер был недурен собой; его изображение на афише было неудачным. Лицо у него было приятное, оживленное. У глаз лежали морщинки и тени, а в густых каштановых волосах поблескивала седина. Его рукопожатие было твердым, голос сильным, мягким и приятным.
— Привет, Марти, — холодно бросила Мэй.
— Присоединяйтесь к нам, вы оба, — обратился к ним музыкант. — Мы хотели бы только перекусить что-нибудь…
— Мне надо поговорить с тобой, Мэй, — проговорил Вилли.
— Чудесно, пошли все в гриль-бар, — воскликнул Фезер.
— Мне надо поговорить с тобой, Мэй, — повторил Вилли упрямо.
Мэй робко взглянула на Фезера. Выражение лица у нее было такое, будто она попала в ловушку.
— Ради Бога, Мари, — сказал музыкант небрежно. — Учти, что у нас времени в обрез…
Она погладила его по руке.
— Я недолго, Уолтер. Ты иди.
Фезер поднял одну бровь и кивнул, улыбнувшись, Вилли.
— Приготовились к параду, лейтенант?
— Я не участвую в параде.
— Жаль. Ну так приходите сюда сегодня вечером. Приведите с собой кого-нибудь. Я вас приглашаю.
— Благодарю вас.
— Пошли, Марти, — сказал дирижер. — Выпьем по чашечке кофе.
Мэй и Вилли остались одни в большом танцевальном зале, расписанном ацтекским орнаментом. Ряды пустых столиков с приставленными к ним стульями делали его еще более нелепым.
— Зачем тебе понадобилось красить волосы? — спросил Вилли. Его голос звучал резко в пустом зале.
— Тебе разве не нравится?
Они стояли друг против друга на расстоянии не более полуметра, словно боксеры на ринге.
— Нет. Мне кажется это вульгарным.
— Спасибо, милый. Все репортеры ночных клубов в городе похвалили меня за то, что я совершенствуюсь.
— Репортеры ночных клубов этим зарабатывают себе на жизнь.
— У тебя чудное настроение по случаю возвращения домой.
— Ты голодна?
— Не имеет значения. Ты сказал, что тебе нужно поговорить со мной. Здесь так же удобно, как и в любом другом месте, если тебе нужно уединение.
Они подошли к ближайшему столику и сели. Вилли распахнул плащ и стащил с шеи шарф. Мэй глубже закуталась в свое пальто. Ему показалось, что она дрожит.
— Ты стал совсем другим, — проговорила она.
— Почему ты не ответила на мое письмо?
— Что тебе сообщил Марти?
— Это не важно.
— Ты всегда терпеть его не мог. И никогда не считал его своим другом. Бог знает, почему ты ему нравишься…
— Ты не считаешь, что я имею право получить ответ на свой вопрос? А не слышать только: «Спасибо, нет. У меня есть саксофонист и я теперь блондинка».
— Я не обязана выслушивать всякие гадости. Вспомни, друг мой, что ты столкнул меня в грязь. А кто-то взял и поднял меня из нее, какое тебе до этого дело?
— Мэй, все, что я сказал в своем письме, я могу повторить сейчас. — Он хотел добавить «я люблю тебя», но не смог. Кругом было слишком много улыбающихся ацтекских масок.
Выражение ее лица смягчилось.
— Это было чудесное письмо, Вилли. Я плакала, читая его. Оно до сих пор хранится у меня. Но ты опоздал на четыре месяца.
