...Раньше Женя Козлова мало задумывалась над тем, как она живет. Широкая река жизни радушно несла ее. Не оглядываясь и не тревожась особенно, девушка легко плыла в мощном потоке. Не так уж редко встречаются люди, для которых жизнь и за пределами детства представляется проще, легче и веселее, чем она есть на самом деле. Но это до известной поры. У одного раньше, у другого позже бездумное отношение к действительности сменяется другим — более трезвым, строгим и серьезным. В жизни Козловой все изменил, незаметно для самого себя, Алексей Ковшов.
Она случайно познакомилась с ним, и он ей приглянулся. Женя бессознательно потянулась к нему, ни о чем не задумываясь. Подобное случалось и прежде — Таня Васильченко называла это легкомыслием. Почти откровенно Женя искала встречи с Алексеем, находила поводы для этого. Его дружескую общительность она приняла за особое внимание к ней. Зина, о которой она узнала в первый же час знакомства, не воспринималась ею всерьез, она была далеко и казалось нереальной.
Однако едва только зревшее в Жене чувство потребовало большего, чем простая дружба, девушка увидела — Алексей любит далекую Зину и недосягаем ни для кого больше. Тогда сразу чувство девушки окрепло, выкристаллизовалось, перешло во всепоглощающую любовь. Это произошло в одну ночь, может быть, даже в минуты его взволнованного рассказа о том, как он любит Зину.
Женя познала горечь неразделенного чувства. Напугавшись неведомых до сих пор, почти непереносимых переживаний, она решила подавить их в себе. Она даже пыталась настроиться на неприязнь к Алексею. Если порой и удавалось это, то не надолго. Поглощенный своей любовью, Алексей сначала не понимал, что происходит с Женей, и поэтому не стремился, в свою очередь, отдалиться от девушки. Всегда приветливый, он обезоруживал ее этим, и все нехорошее, чем она собиралась отгородиться от него, пропадало, едва они встречались. После кратковременного самоотчуждения влечение к нему лишь усиливалось. «Но заглушишь ли страсти голос милый? Чем неба свод угрюмей и мрачней, тем с большей силой буря разразится»; Женя по радио услышала эти стихи Байрона, они были словно для нее предназначены.
Женя так и не сумела перебороть себя и отказаться от неудовлетворявшего ее дружеского общения с ним. Она откликалась на каждое его приглашение, ходила с ним в столовую, на редкие вечера и киносеансы в клубе. Заметив, что он не заботится о себе, она взяла шефство над ним. Где-то глубоко в душе жила надежда... Кузьма Кузьмич Тополев, разгадав, видно, ее терзания, в один из дней, когда она поджидала Алексея, сидя в кабинете (Ковшов был на совещании у Батманова), будто невзначай многозначительно произнес: «Большая любовь побеждает...»
Переживания Жени приобрели особую остроту в дни, когда Алексей путешествовал с Беридзе по трассе и чуть не погиб в буран. Как-то само собой в ней возникло убеждение: раз любовь к Алексею так неотвратима, она, Женя, ни в коем случае не должна отступаться от него, должна добиваться, чтобы и он полюбил ее. Только бы с ним ничего не случилось и он вернулся невредимым! Она почему-то уверилась, что он переменился к ней, хотя и не полюбил еще, но стал уже не просто товарищем. Алексей вернулся, и они встретились. Как она ждала, чтобы он обнял ее, приласкался! Он этого не сделал. От внимания Жени не ускользнули минутные колебания Алексея и подчеркнутая сухость потом. Ее обидела внезапная и резкая в нем перемена.
Позднее она все продумала и поняла, что творилось в нем. И поняв, еще больше оценила его. Ей стало еще горше от того, что этот мужчина с твердыми нравственными правилами, способный так верно и чисто любить, — окончательно потерян для нее.
Она сумела постепенно перебороть себя и настроиться на чисто товарищеские отношения. Однажды, встретившись с ним после трехдневной отлучки, она обняла его по-дружески. Он истолковал это неправильно и этим обидел. Впрочем, она тут же оправдала его.
Алексей уехал на пролив, и вскоре по стройке прокатилась молва об участке, где шли решающие бои за нефтепровод. Она попросила Гречкина отпустить ее на пролив. Гречкин пообещал, а через день сказал, будто Алексей против ее приезда. Женя оскорбилась — и опять вскоре простила его. Она любила Алексея больше, чем себя.
За несколько месяцев знакомства Женя совершенно подчинилась его влиянию. Она привыкла думать о нем и, полубессознательно вначале, поступала так, как было ему по душе. Она обычно избегала общественных поручений, но Алексей придавал им большое значение, и Женя, желая угодить ему, перестала от них отказываться. Прошло некоторое время, и она вошла во вкус общественной работы — теперь она просто не смогла бы жить без всего того, что привнесли в ее жизнь обязанности комсомольского организатора и вожака.
Теперь она не могла бы убить целый вечер только на танцы. На многое смотрела она сейчас глазами Алексея, вернее, зачастую пыталась представить — а как бы он поступил на ее месте? Может быть, он поступил бы иначе, но самые размышления помогали ей лучше обдумать тот или иной шаг. От случавшейся в работе удачи она отделяла часть ему: ведь это он помог ей принять правильное решение. Так получилось с Петькой Гудкиным. Паренек просился на трассу, Кобзев его не отпускал. Гудкин пожаловался ей: «Жаль нет Алексея Николаевича — он бы меня отпустил, он бы понял». Она решила: «Верно, Алексей помог бы Гудкину». Тогда она пошла к Залкинду и через него повлияла на Кобзева. Петю отпустили на трассу. Потом она смущалась, выслушивая благодарность паренька: она относила ее на счет Алексея.
Алексей и не подозревал, что Женя мысленно переживала его удачи, трудности и горести. Как радовалась она, прочитав в газете статью, где Алексея, рядом с Беридзе, называли талантливым инженером новой советской школы! Обрушившиеся на него несчастья не миновали ее. Тогда, у селектора, Алексей проявил больше выдержки, чем Женя. Она горевала так, будто Зина была ее сестрой. Ей даже не пришло в голову, что ведь Зина — ее соперница.
Женя решила про себя, что она должна быть с Алексеем. Ей казалось, никто из его друзей — ни Беридзе, ни Тополев, ни Таня — не сумеет так поддержать его, утешить и ободрить, как это сделает она. Ей даже приснилось: одинокий и тоскующий, он зовет ее. Она снова попросила Гречкина послать ее на островной участок. Настаивать Женя не смела, доказательства звучали неубедительно, и Гречкин, разгадавший ее переживания, начал гонять девушку по командировкам, думая, что в поездках она забудется.
...Наконец она увидела своего любимого. Алексей припал к столу лицом, тело его сотрясалось, светлые волосы упали на лоб и на глаза.
Жалость, как и всякое другое человеческое чувство, многогранна. Иногда она равна презрению. Часто унижает того, кому адресована. Но жалость любящего человека, обращенная к любимому, — великое и могучее чувство. Охваченная таким чувством, Женя кинулась к Алексею. Она прильнула к нему на миг, как бы склонившись перед его горем. С силой оторвала Алексея от стола, повернула к себе измученное, искаженное страданием лицо с закрытыми глазами и покрыла его поцелуями, в которых было больше материнского чувства, чем страсти.
— Как мне тяжело, Женя! Как тяжело! — простонал Алексей, доверчиво склоняясь к ней.
Прижав голову Алексея к груди, она укачивала его, как ребенка.
— У тебя много друзей, Алеша, и у тебя есть твоя работа, большие обязанности. Переболеешь, наберешься сил — и будет легче. Только ты помни: ты нужен, тебя все любят и горюют вместе с тобой. Я не знаю, что бы сделала, лишь бы тебе стало легче. Не прогонишь — так я всегда буду с тобой, всегда! Встряхнись, милый, будь сильным, как прежде.
Батманов вернулся и в тот же час вызвал к себе Беридзе, Ковшова и Гречкина. На столе начальника строительства с жужжанием вертелся маленький вентилятор. Было жарко, и Василий Максимович расхаживал по кабинету разгоряченный, с засученными рукавами и широко расстегнутым воротом тонкой шелковой сорочки.
— Займемся арифметикой, — сказал Батманов, обменявшись с вошедшими общими фразами о том, о сем. — Есть три цифры, которые, как у Германа три карты, не дают мне покоя. Они сидят у меня вот здесь, — и Батманов похлопал себя по затылку.
Тремя роковыми цифрами Василий Максимович называл число дней, оставшихся до правительственного срока окончания стройки, объем еще не выполненных работ по сварке и укладке нефтепровода, количество необходимой рабочей силы. Цифры никак не радовали: дней до срока оставалось мало, сварка только недавно началась, рабочих рук не хватало.
— Я заметил на острове и на проливе, да и на других участках какую-то размагниченность, — говорил Батманов, подходя к вентилятору, чтобы подставить прохладному ветерку лицо и грудь. Волосы его завихрились. — Зима прошла успешно, у людей появилось благодушие. Считается само собой очевидным, что нефть мы дадим в срок. Такая излишняя уверенность, на мой взгляд, не лучше неуверенности. На строительстве нет настроения беспокойства, нет грозного ощущения, что день пуска нефтепровода все время приближается. Никто не видит, как безвозвратно уходит время - час за часом, день за днем.
