— Видишь, Тищенко — не только я один так думаю, но и весь взвод. Так что придется тебе пока еще немного в наряды сходить, пока не уволишься.
В кубрик вошел Петраускас и почему-то сразу спросил у Гришневича:
— Ну, как — комиссуют твоего парня?
— Как видишь — дембель, твою мать! Ну, ничего, пусть напоследок по нарядам походит, — злорадно сказал сержант.
— По каким нарядам? — удивился Петраускас.
— По самым обыкновенным. Сегодня я по столовой заступаю, а заодно и его с собой возьму. Пусть поработает!
— Ему нельзя в наряд! — решительно возразил Петраускас.
— Ничего — не умрет! — буркнул Гришневич.
— Пока не было обследования, тяжести ему таскать нельзя!
— Да не будет он там ничего таскать — тарелки да пол помоет, вот и все!
— Конечно, это твое дело, но я бы его в наряд не брал!
— Да ничего с ним не станет! Я сам прослежу, — недовольно отрезал Гришневич.
Ему не нравилось, что Петраускас слишком настырно лезет не в свои дела. В ответ Петраускас лишь задумчиво покачал головой и посоветовал Игорю на прощание:
— Смотри, не носи тяжести!
«Вот молодец Петраускас — за чужого курсанта волнуется! А Гришневич — свинья, хоть и такой же белорус, как и я. Лучше бы у нас Петраускас заместителем командира взвода был бы», — подумал Игорь, глядя вслед уходящему литовцу.
— Чего ты уши распустил? Подумаешь, сержант Петраускас о твоей судьбе побеспокоился! Ему хорошо беспокоиться — ты все равно не в его взводе. Я тоже могу о ком-нибудь чужом заботиться.
Игорь попытался представить, как Гришневич о ком-нибудь заботится, но это у него не получилось. От несуразности своей фантазии Тищенко неосторожно улыбнулся.
— Чего ты лыбишься, боец?! Мне глубоко до одного места, что кто-то там о тебе заботится! Сегодня вместе со мной заступаешь в наряд по столовой! Коршун!
— Я.
— Это ты как-то раз вместо Тищенко в наряд ходил, когда к нему мать приезжала?
— Вроде бы я.
— Сегодня Тищенко пойдет вместо тебя.
— А я?
— Останешься в казарме вместе с младшим сержантом Шорохом. Или ты, может быть, в столовую хочешь?
— Никак нет, — поспешно ответил Коршун и на всякий случай отошел подальше от сержанта, чтобы Гришневич не передумал.
— Итак, в наряд со мной идут: Тищенко, Каменев, Резняк, Петренчик, Байраков, Гутиковский, Албанов и Валик.
Состав наряда Игорю не понравился, потому что он попал вместе со своими недругами, либо с теми, кто к нему был равнодушен. Из всего наряда хорошие отношения у Игоря были только с Валиком, но Валик не имел во взводе почти никакого веса и с ним никто не считался. Неплохие отношения у Игоря были и с Гутиковским, но последний при первом же конфликте мог перейти на сторону противников Тищенко, потому что просто-напросто их побаивался. К тому же против Игоря явно что-то замышляли. Подошел Резняк и похлопал Тищенко по плечу:
— Ну что, Тищенко? Говоришь, хочешь сегодня поработать в счет близкого дембеля?
— С чего это ты взял?
— Да так… Тем, кто увольняется, приходится всегда делать дембельский аккорд. Вот и ты готовься — сегодня у тебя будет такая возможность.
— А я просто не захочу и все!
— Не можешь — научим, не хочешь — заставим! Так-то!
«Уж не ты ли заставишь?» — хотел спросить Игорь, но сдержался и промолчал.
— Чего он от тебя хотел? — спросил Лупьяненко, когда Резняк ушел.
— Хотеть-то он ничего не хотел… Просто они, скорее всего, что-то против меня замышляют.
— Я тоже так думаю.
— Почему?
— Просто минут сорок назад Гришневич говорил о тебе с Каменевым и Резняком, что, дескать, надо тебя немного службой нагрузить.
— Плохо, что я там один буду, — тоскливо сказал Игорь.
Ему все больше и больше не нравился предстоящий наряд.
— Держись там как-нибудь. Главное — не заедайся с ними слишком. Чуть что — будь поближе к Гришневичу. Он в любом случае не допустит драки между курсантами, хоть и не любит тебя, — посоветовал Лупьяненко.
— Ладно…
— Ну, сам понимаешь — мы с Туем тебе ничем помочь не сможем. Так что тебе придется самому выпутываться.
— Придется, — вздохнул Игорь.
Оставалась еще небольшая надежда на то, что когда наряд поведут в санчасть, Игоря увидит Вакулич и отправит назад в казарму. Но этому так и не суждено было сбыться: наряд осматривал фельдшер, так как Вакулич уже давно ушел домой.
И вновь потянулся тяжелый, скучный и занудливый наряд. Вновь Игорь ползал с грязной тряпкой по такому же грязному и к тому же залитому жиром полу. Тищенко достался центральный ряд. Справа от него работал Валик, а слева — Резняк. Резняк шел впереди, и Игорь заметил, что он специально сгоняет грязь на ряд Тищенко и ежеминутно оглядывается назад, интересуясь произведенным эффектом. У Игоря все буквально кипело внутри, но пока он себя сдерживал — Резняк слишком явно провоцировал Тищенко на конфликт. Наконец, Резняк не выдержал и первым спросил у Игоря:
— Эй, Тищенко — тебе моя грязь не мешает?
— Какая грязь?
— Что ты дураком прикидываешься?! Та, которую я на твой ряд сгоняю.
— Зачем же ты это делаешь?
— Хочу и делаю! А что — нельзя?
— Нормальные люди так не поступают.
— А я вот поступаю! А что — может быть, нельзя?
— Конечно, нельзя.
— Ой — нельзя?! Что же мне теперь делать? Ты запрещаешь, а мне так удобно! Так что придется тебе пока мою грязь помыть.
— Я не буду после тебя мыть — мой сам! — твердо сказал Игорь.
— Что у вас тут такое? — спросил привлеченный спором Валик.
— Ничего, лопоухий! Дергай отсюда и мой пол, а то шнобель откручу! — прогнал его Резняк.
— Так ты говоришь, что не будешь свой ряд мыть? — Резняк вновь переключился на Игоря.
— Ряд я буду мыть. А вот твою грязь — не стану!
— Это не моя грязь, а столовой.
— Все равно.
— А что же ты сделаешь? Может, меня припашешь или Валика, к примеру? — насмешливо спросил Резняк.
— Зачем? Я просто скажу, что не буду за тебя грязь убирать — вот и все!
— И кому же ты скажешь?
— Кто спросит, тому и скажу.
— Значит, застучишь?
— Почему застучу? Если спросят, то скажу — зачем мне за тебя получать?!
— Тищенко, тебе зубы не жмут?
— Нет, а тебе?
— Тищенко, ты припух! Или думаешь, что если тебе скоро домой, то все можно? Нет уж — мне два года топтать, а ты скоро дома будешь?! Поэтому можешь и убрать эту грязь.
— Не дождешься! Если я болею, то это еще не значит, что я буду за каждого что-то делать!
— Будешь!
— Нет, не буду!
— Тогда мы объясним тебе по-другому. Эй, Гутиковский! — позвал Резняк.
— Что?
— Сколько время?
— Половина двенадцатого.
— Тут Тищенко не все понимает. Надо ему кое-что объяснить. Зови ребят в закуток возле картофелечистки. Место там спокойное — там и поговорим.
— Ладно, — Гутиковский неохотно ушел за остальными.
— Ну что, Тищенко — пойдем побазарим?
— Пойдем, — хмуро ответил Игорь.
Его голос слегка задрожал, и у Тищенко помимо его воли началась дрожь в коленях. «Черт — сейчас побьют! Главное не показать, что я их боюсь. Это самое главное! Но их будет, пожалуй, многовато. И не пойти тоже нельзя», — лихорадочно соображал Игорь.
— Тищенко — что же ты такой грустный-то стал? А? — насмешливо спросил Резняк.
— Потому, что ты не в меру веселый! — отрезал Игорь.
— Пошли? — предложил Резняк, увидев голову высунувшегося из коридора Албанова.
— Пошли, — согласился Игорь.
— Я тоже с вами, можно? — попросил подошедший сзади Валик.
— А на кой ты там нам нужен? Нет уж, лопоухий, оставайся здесь! — остановил его Резняк.
С тяжелыми предчувствиями Игорь шел по тесному коридору в сопровождении Гутиковского и Резняка. В небольшом проеме возле картофелечистки собрался весь остальной наряд.
— Проходи, Тищенко — не стесняйся, — Байраков пригласил Игоря в центр намеренно широким жестом.
Игорь ничего не ответил, но и в центр круга тоже не вошел, а встал возле стены.
— Ну что, гандон очкастый?! — крикнул Резняк и схватил Игоря за хэбэ.
— Тихо — кто-то идет! — предупредил Гутиковский и оттащил Резняка в сторону.
«Хорошо, если бы это был сержант!» — с надеждой подумал Тищенко. Но это был всего лишь повар-узбек, помогавший Курбану. Узбек внимательно посмотрел на Игоря и остальных курсантов и, ничего не сказав, ушел дальше.
— Так что, Тищенко — говоришь, скоро домой поедешь? — насмешливо спросил Албанов и ударил Игоря ногой по сапогам.
— Я не понял — ты опух?! — раздраженно спросил Игорь и тут же получил удар в спину от Петренчика.
— По-моему это ты опух, — усмехнулся Петренчик.
— Да пошли вы…, — нервно крикнул Игорь и попытался уйти.
Страх почти исчез, уступив место ярости и обиде на несправедливость товарищей. Тищенко уже забыл, что у него только шесть противников. Ему показалось, что их не меньше двух десятков. Тем не менее, где-то подсознательно, он решил защищать свое достоинство до конца и ни в коем случае не сдаваться без боя.
