— В Западной народ смелее, чем у нас. Друг друга не боятся, говорят открыто. Только смотрят, чтоб немца не было. Все против.
Я говорю:
— Вы ж его ждали.
— Да мы думали, что совсем по-другому будет.
Ловля в Германию продолжается в форме все более ожесточенной. Позавчера в Колодистое явился немец-жандарм. Во главе с ним началась облава. Сначала на базаре, потом по улицам и хатам.
Случаи.
Первый. Это был последний день масляной. В одной семье собрали молодежь — поесть и выпить. Кто-то вышел на крыльцо. Увидел известные каждому желтые сани и вороных коней.
— Едут!
Мгновенно выбили окно. Кто куда. Хозяйская дочь Маша выскочила поздно. Полицаи были уже около. Она не захотела, чтоб сцапали, подошла сама.
Второй. Подъехали к хате, закрытой на замок. Сбили замок — там оказалось несколько молодых. На сем основании стали сбивать замки у всех закрытых хат.
Третий. Гоняли по долине, по огородам людей почти до нашего села. Стреляли. Одного хлопца догнали. Били вовсю. За бабой побежал один полицай. Толкнула его на льду. Упал. Она убежала.
Несколько дней лова дали на колхоз только троих. Ночью еще здесь не ловят. А у нас все зорко следят за рыжими старостовыми конями. Еще они спускаются с горы, от хаты к хате идет сообщение: едут!
Старший полицай Петро говорит:
— Только в одну хату и стоит заезжать. В остальных уже знают. Почта добрая.
* * *
В «Уманском голосе» за 4 марта 1943 г. есть маленькая, в угол загнанная заметка. В Лубнах 9 февраля расстреляно пять транспортовцев «за умышленную порчу» чего-то, «за вред, нанесенный таким образом немецкой армии».
Значит, ребята что-то сделали серьезное при приближении красных.
И может, там есть знакомые?
Все взволнованы: партизаны! Это уже не слухи, не болтовня, не газеты. Их слышали, видели. И сейчас ни о чем, кроме них, не говорят.
Однако по порядку.
Соседа, Колю Бондарчука, хорошего хлопца, назначили ехать с подводой в Ново-Архангельск. Требовали на армейские работы на сорок дней по подводе с колхоза.
В пятницу, 12-го утром, неожиданно его встретил. Он смотрел ошалело, и руки, когда свертывал цигарку, тряслись. Рассказал, что за Кленовой (двадцать пять километров приблизительно) у него забрали коней.
— Кто?
— Партизаны.
— Брешешь, может, ты бежал так, чтобы оправдаться?
— Никто не верит. У меня у самого глаза стали, как блюдца, когда увидел.
Подробности рассказа. Ехали на закате. Две подводы. Из яра выскочило человека четыре. Впереди женщина с автоматом.
— Куда едешь?
— Что везешь?
— Только корм себе и коням.
Один выхватил шашку. У Кольки душа в пятки. Тот рубанул мешок — проверить. Женщина:
— Скидай все с воза!
Колька скинул мешки.
— Не так ложи, переворачивай.
И откуда сила взялась. Подпер плечом — перевернул. Положили раненых двух на воз. Открыли торбу, обрадовались: «Хлеб! Хлеб!». Ему дали подвернувшуюся шкапу{15}. Ехали довольно долго вместе. Обгоняли конные, спрашивали: «Где Кировец? Где красный десант?». Рядом ехал узбек, рассказал, что выпустили из лагеря. Отряд назывался «Смерть фашистам». Другие говорили в шутку «Смерть местным полицаям». Подъехал командир. В генеральской форме. Сверху кофта меховая какая-то. Бинокль.
Подъехал один. Соскочил.
— В населенном пункте расстреляно шесть немцев.
Проходили противотанковые орудия. Полковые минометы. Станковые пулеметы на возах, тачанках. Много раненых. Перевязаны больше платками, бельем. Узбек говорил, что они прошли с боями уже восемьсот километров. В каком-то селе их отряд окружили. У немцев действовали три самолета, девять танков. С самолетами расправились скоро.
Слушали, как сказку. И верилось и не верилось. Хотелось знать все: в чем, кто, как здороваются... Все. Все.
А Колька волновался. «Не поверят. Еще бы хоть кто-нибудь их встретил».
Верно. На конюшне уже болтали:
— Брешет. Откуда там партизаны. Кинул коней да взял шкапу и утик.
Мария по-своему:
— И он с ними не пошел? Ему не предлагали? — и блестела глазами.
Пошли к Луке. Там уже знали. Передавали и другую новость: всех военнообязанных в управу. Люди сидели, гадали. Высылали вперед женщин — разведать. Приносили новость:
— В сели никого нема. Тильки писарь пише. А начальства нема.
В субботу вернулись еще подводы. Передавали, что все время ехали по следам партизан. Поползли слухи. В Грушке нет никого. В Голотевском тоже никого. Немцы уехали, покинули полкабана. Рабочие забрали, жарят. Пшеницу из магазинов по домам. Партизаны в Галочьем.
В воскресенье утром Коля спросил:
— Слышали, стрельба была?
Старики:
— Уж стрельба чудится.
В воскресенье около полудня вышел курить. Стоял у хаты. Был вечер. Почудилось, на юго-востоке очередь. Потом будто миномет. В хату:
— Стреляют.
Вышел старый. Ничего не было. Смеялись.
Маруся:
— У тебя галлюцинация.
Несколько раз выходил. Чтоб не мешал ветер, стоял то в конюшне, то в коморе. И опять слышалось: где-то вздрагивает воздух. Наконец все стали подтверждать: «Как будто». Потом ясно, громко стала бить артиллерия. Удар и разрыв. И минометы ясно. Пробирала странная дрожь. Кутаясь, стояли в коморе.
Переспрашивали:
— В Галочьем (большой лес)? Кто ж бьет? Будто разрыв громче. Может, то они? А может, это уже фронт?
Было слышно уже в хате. Под хатами повсюду стояли люди. По улице почти никто не ходит. Передавали, что люди, бывшие на базаре в Троянах, видели: приехало тринадцать машин немцев. Болтали, будто немцы пришли и из Умани, окружили все Галочье. Низко на северо-запад пролетел немецкий связной самолет.
Мария радовалась и сомневалась.
— Дай послухаю. Давно не слышала. А может, это по ним? Бидни воины.
Я осмотрел на всякий случай ямы и все думал: что ж делать? Если это партизаны — пройдут и начнутся расстрелы. Начнут свирепствовать немцы и полицаи. Может, уйти с ними — и как ни мало шансов для меня так выжить, — может быть, все же лучше, чем сидеть здесь с моим длинным носом и неясным прошлым. И может, это единственный шанс, если у них есть связь, вырваться к своим. И кроме того, ведь у меня люди.
Старику говорил:
— Ночью будет, наверное, сильный бой. Если правда окружены — попытаются прорваться.
На закате канонада усилилась. Но сколько ни глядел в ту сторону — отблесков не было. Условились с Марией, что спим по очереди, а вдруг бой передвинется. Она:
— Мне так радостно — все внутри дрожит, и страшно за них.
Уснула. Я еще долго лежал. Казалось, канонада ослабела. Заснул. Позже проснулся от маминого вопроса:
— Хиба ви ничого не чуетэ? Герман, старик!
Было лунно. Подумал: «Плохо им прорываться. Земля подмерзла».
На востоке продолжался бой. Сейчас в стороне Городищева равномерно что-то бухало. Крутились где-то самолеты. Старик вслушивался:
— Наче дальше бьют?
То там, то здесь слышны были голоса. За речкой пел кто-то. Село не спало.
— Раз дальше — так их загнали, — говорил старик.
Не спал долго. Выходил. Курил в сенях. Выстрелы редели. Стало сереть. Занималось утро. «Значит, не прорвались».
Заснул. Был еще в постели, когда прибежала соседка — жена немецствующего бухгалтера.
— Ховайте вещи, яки бо кращи. Кажуть, що партызаны влетилы, коней позабиралы. Кажуть: «Була хата, та и та мишает». Совсем не спала. Не можу нияк. А у Ваньки Ануфриенышинка «Евдокию» справляли. Спивають. Светло. Кажуть: «Потушите светило». А они: «Кому жить хорошо, хай тот боится». Это про нас, значит.
Скоро притопал наш старик, что ходил за пайком (с пайком рано началась паника).
— Красные у нас.
Ахнули.
— Приехали двое. Один командир, видно. Хромовые сапоги. Красный шарф. На груди автомат. Другой совсем хлопчик. И Петрика с собой привезли. Он дрожит. Говорил, на подворье поймали. Увидел их народ с конюшни. А старший выхватил наган.
— Кто тут удирает?
— Никого, мол. Все на работу пошли.
Олекса (Бажаторник — руководитель хозяйства) — в другие двери.
— Куда ты удираешь! Ты староста? Бригадир?
Тот с испугу молчит.
— Нет. Я керевник хозяйства.
— Председатель колхоза? Так что ж ты, дурак, удираешь?
Потребовали выездных коней. Он и хлопец обменили. Хлопцу предложили жеребца.
— Не надо. У меня и этот такой.
Командир спросил:
— Ну что, хороший конь?
— Хорош, товарищ командир. Не ржет.
Спросили еще:
— Где тут живут полицаи?
Слушал, волновался и все думал: «Что это? Может быть, фронт?». И отвечал: «Нет, не может».
Перед окнами мелькнула фигура в тулупчике. Леня! В Колодистом он слышал, что на Вильховой красные. Я отправился на ту сторону.
