Серегу подбрасывало от наших слов. У ополченцев вылезли глаза от удивления. Два смертника спокойно обливают помоями их командира. Было видно — дай им волю, они нас расстреляют на месте без суда и следствия. Кишка тонка, ребятишки! Гусейнов сказал, что о нас должны заботиться.
— Делай, что твой командир сказал. В больницу нас!
— В машину их! — Серега резко развернулся и пошел со двора.
Нас подняли, сняли наручники, поддерживая под руки повели к машине. Возле ворот стоял обычный УАЗик без тента. На месте старшего сидел Серега. Нас посадили сзади на пассажирские сиденья, села охрана. Поехали.
Минут через десять приехали к районной больнице. Выгрузили нас. Серега и один телохранитель пошли внутрь здания. Симпатичная больница, двухэтажная, белая, — двор, огороженный каменным заборчиком, утопает в зелени. Красиво, очень красиво. Мы достали сигареты и закурили, присев на бампер машины. Стоять было больно.
Вышел охранник, он же — по совместительству — телохранитель, позвал нас. Поплелись.
Встретила дежурный врач. Женщина лет двадцати трех, симпатичная. Белый халатик ей явно был к лицу и подчеркивал ее хорошую фигуру. Ей, видимо уже объяснили кто мы и что надо. Она смотрела на нас с чувством нескрываемой жалости. От врачей нечасто этого дождешься!
Она объяснила, что уже никого нет, поэтому она сможет только сделать предварительное обследование, оказать первую медицинскую помощь по мере необходимости и накормить нас.
— Помыться, побриться можно? — спросил я.
При этом я старался держаться как можно бодрее, может, удастся и позаигрывать с ней. Хотя с нашими разбитыми мордами, да при таком эскорте явно ничего не получится. Можем лишь вызывать жалость. «Подайте на пропитание убогому!»
Нас сразу провели в душевую. Одежду мы свою бросили на входе. Не одежда, а лохмотья, пропитанные кровью, потом, страхом и болью.
Душ, мыло, мочалки! Господи! Как хорошо! Тела болят, ноют, но радуются вместе с нами чистой воде. Мы трем себя отчаянно, трем друг другу спины, моемся долго, растягиваем удовольствие. Господи, как хорошо! Ссадины чешутся и при каждом движении отдают болью, но все равно — блаженство.
Один телохранитель постоянно находится при нас. Второй принес бритвенный станок с безопасным лезвием, и что-то сказал своему приятелю, показывая на нас и станок.
— Как думаешь, что он ржет? — спросил Витя, намыливая лицо мылом.
— Судя по его тупой морде, скорее всего этим станком бреют перед операцией всякие интимные места. Или покойников.
— Фу, какая гадость! — Витя брезгливо посмотрел на станок, который держал в руках.
— Тебе не все равно? Если нас не расстреляли, то неужели ты будешь какой-то заразы бояться? — спросил я, осторожно потирая бок, который сильно болел.
— Плевать! В училище и не такое было! — Витя начал бриться.
Зеркала не было, поэтому приходилось делать это на ощупь.
— Вот видишь! А ты боялась! Даже юбка не помялась и мамка ничего не узнает!
Потом побрился я. При выходе из душевой мы обнаружили, что наших лохмотьев нет, а лежат два больничных халата и трусы, тапочки больничные. Не все было впору. Но и на этом спасибо, как говорится.
Потом нас накормили. Но как это больно! Желудок резало, голова кружилась. Тошнота подкатывалась, чуть не стошнило. Витя так же мучался.
Потом женщина-врач нас осмотрела, смазала все ссадины и синяки йодом. При этом она шептала что-то. Очень выразительно смотрела на нашу охрану, и что-то говорила на азербайджанском. Эти коалы-переростки с оружием поеживались, топтались на месте и пытались ей что-то объяснить. Но она, видимо, не соглашалась с ними, показывая на наши ссадины и синяки. Затем сделала нам обезболивающие уколы и дала таблетки.
Палата наша находилась на втором этаже. Не палата — люкс. А там… А там были белые простыни!
Мы легли. Плевать, что еще не так поздно, мы устали! Тело болело, чесалось, зудело. Но как хорошо на чистом белье лежать. Приятно спиной потереться об него. Подушка настоящая! Не мешок с тряпками и соломой! Спасибо тебе, Боже!
17
Я провалился в сон. Никто нас не будил. Проснулись от яркого солнца, которое било в глаза. Охрана была рядом. Нас провели на завтрак. В больнице были старики и молодые перебинтованные пацаны, лет по шестнадцать-семнадцать. Держались они гордо, явно чувствуя свое превосходство. Видать недавно с боевых позиций, раненые. На нас все смотрели с любопытством, без злобы. Повариха положила большие порции, дед с соседнего столика угостил сигаретами.
Потом — обследование. У Виктора были перебиты два пальца на ноге, у меня сломано ребро, сотрясение головного мозга, — на предварительном диагнозе определить, отбиты внутренние органы или нет, было нельзя.
Нам ставили капельницы, делали уколы, усиленно кормили. Но охрана глаз с нас не спускала. Хотя и стала добрее, но постоянно была настороже. Сами охранники отдыхали в этой же больнице. Для них и для нас это был настоящий санаторий «Солнышко». Серегу-предателя мы не видели вообще в течение двух недель.
Отдохнули, отъелись. Жизнь хороша! События пленения, несостоявшегося расстрела остались в какой-то другой жизни. В больнице была даже небольшая библиотечка, мы читали запоем все, что было на русском языке.
Забавно то, что много книг классиков были нетронутыми. И часто мы были первооткрывателями, когда аккуратно раскрывали склеившиеся страницы. Запах пыли книжных полок, типографского клея, обложек, — все это чем-то напоминало дом, юность. Как это было давно и далеко, будто и не со мной вовсе! Читал Достоевского, Толстого, Тургенева, Лескова. Даже не читал, а проглатывал все целиком. То, что не понимал в школе, в училище, сейчас было понятно и просто, продираться сквозь клубок хитросплетений человеческой психики было одним удовольствием!
Общались с теми, кто лежал в больнице. Нормальные, порядочные люди имеют свой, трезвый взгляд на вещи. Война эта в Карабахе им нужна, как зайцу стоп-сигнал. И не понимали добрые местные жители, зачем Гусейнов втравливает русских в эту войну. Правда, все это говорили нам в то время, когда наша охрана не могла их слышать.
С нами щедро делились принесенной домашней едой, самодельным вином, которое мы исправно выпивали вечером. А по ночам нас мучили кошмары. Опять подвал и пытки. Часто снились училище и ротный майор Земов, которого мы все боялись и ненавидели, а сейчас я вспоминал его с благодарностью. Он сумел привить нам стойкость.
Училище раньше казалось мне адом, особенно первый и второй курс. Сейчас же я понял, что это был детский лепет на лужайке, но он подготовил меня к тяжелой долгой жизни. Жизни под постоянным стрессом.
Витька основательно закурил. Как вновь обращенный адепт постоянно молится и изучает религиозную литературу, так и он не выпускал сигарету изо рта.
Шестнадцатилетние подростки, которые были ранены в первом же бою, рассказывали о происходящем с молодой горячностью. По их рассказам выходило, что идут бои местного значения, бьются, как правило, за одни и те же села, от которых мало что осталось. Это обусловлено, в основном, рельефом местности. Вот этих пацанов мы и слушали особенно внимательно. По их словам, оружия хватало на всех. При необходимости подвозили еще. Много было добровольцев, наемников мало. Но наемники были с обеих сторон. Последнее время освободительная армия под чутким руководством генерала Гусейнова понесла большие потери. Почти весь его штаб испарился. Кто погиб, кто захвачен в плен, кто просто сбежал. При этом, по слухам, пропало много денег и трофеев из казны генерала. Вор у вора дубинку украл. Так и надо тебе!
«Гуд бай, Америка!» Как достала эта песенка! Она то исчезала, то вновь возвращалась. Назойливый мотивчик. Или, скорее всего, «крыша» у меня тронулась. Хочешь быть сумасшедшим — будь им!
Также парнишки, сами того не подозревая, рассказали очень важную информацию. Наши догадки подтвердились. Первая рота — это личная охрана Гусейнова. Состояла она то ли из турок, то ли из курдов. Держались они всегда особняком. Их боялись простые ополченцы. Как-то в горячке один из командиров рот обвинил Гусейнова в гибели своих бойцов из-за непродуманности атаки. Пошли в атаку и наткнулись на минное поле. Как только ротный попытался вскинуть автомат — был убит двумя нукерами Гусейнова. В боевых действиях первая рота не принимает участия, но владеет обстановкой: ходит в разведку и, по слухам, вербует стукачей среди своих. Чтобы бунт не поднялся.
Круто! И разведка, и контрразведка, плюс диверсанты. Хорошую школу «мальчики» прошли! Ай да Гусейнов! Ай да сукин сын!
Витька с ума сходил по врачихе, которая нас принимала. Звали ее Аида. Он пытался узнать максимум информации о ней. День ее рождения, есть ли у нее дети, откуда муж, как они живут, и прочее.
Витек постоянно повторял: «Какая женщина! Какая женщина! Чудо!»
