Морозов кивал, соглашаясь с опытным лоцманом. Рулевой Миша Лысенко, с его кошачьим зрением и чутьем, тоже хорошо знавший реку, взмок от напряжения. Знал, что незамеченными мимо элеватора не пройдут и обстрела не миновать. Лишь бы не врюхаться в подводную песчаную косу обмелевшей к осени Волги.
Ступникову нестерпимо хотелось курить, Федя Агеев что-то по привычке бормотал или рассказывал.
– Тише ты, – шикнул на него Костя.
Вот он и элеватор. Метров сорок высоты, и хотя до него километра три, отчетливо видны за лесом верхушки колонн. Дальность стрельбы немецких минометов – как раз три километра. Но, по слухам, они втащили на верхушку несколько захваченных при наступлении наших 82-миллиметровых минометов с более прочными стволами.
Усиливают вышибной заряд, и мины летят метров на пятьсот-семьсот дальше. И еще крупнокалиберные пулеметы. Дистанция для них предельная, но черт их знает, фрицев, что они придумали еще.
Опасность пришла с другой стороны. Немцы, все же разглядев крадущиеся малым ходом катера, не стали сыпать бесполезные на таком расстоянии фугасные или осколочные мины. Запустили сразу тройку осветительных ракет на парашютах, следом еще и еще. Наверное, готовились к артиллерийскому обстрелу.
Никогда не видел Костя такого зловещего света. Все три бронекатера оказались словно внутри огромного круга. Белесая неживая вода рассекалась форштевнями катеров, резко увеличивших ход. Освещенный участок реки казался вязким, тяжелым и смыкался со зловещей темнотой. Меркнувший свет от догорающих ракет вспыхивал с новой силой – это летели очередные мины-люстры. К шелесту парашютов прибавился воющий звук снарядов. Столбы воды поднимались то ближе, то дальше.
Немецкие наблюдатели корректировали огонь с верхних площадок элеватора, а навесной огонь вели гаубицы, укрытые среди развалин. Снаряды летели часто, но расстояние рассеивало их. Рвануло на косе, комья мокрого песка тяжело шлепнулись на палубу «Верного».
– Пробьет башню? – спросил Федя Агеев, задирая голову.
– Если только прямым попаданием, – отозвался Костя. – Но это маловероятно.
– Вероятно… невероятно, – бубнил помощник. – А снаряды летят хорошего калибра. Миллиметров сто пять, не меньше. Если врежет в катер, конец нам.
– Не нагоняй тоску. Помолчи…
Снаряд провыл так близко, что оба невольно сжались в комок. И сразу ударил взрыв. По броне загремели осколки.
– В вилку берут, – поделился своими познаниями Агеев.
– В ложку…
Снаряды уже падали где-то позади. Неужели проскочили? Оказывается, самое опасное их ждало впереди. Показался город. Он напоминал догорающий костер. Пламя виднелось лишь местами, но тлеющие участки рассыпались, словно уголья. Наверное, дотлевал кустарник, что-то догорало в глубине домов. И снова взлетали ракеты, а на холмах вспышками давали знать о себе немецкие орудия. Иногда там тоже что-то взрывалось, по реке тянуло кислым запахом взрывчатки.
– Наши гаубицы с левого берега бьют. Дают германцу прикурить, – явно нервничая, быстро говорил лоцман. – Сейчас остров закончится, пойдем без прикрытия.
Костя ощущал, как дрожит от напряженного гула двигателя весь корпус бронекатера. Пересекли путь небольшому пароходу, громко шлепающему плицами. Он шел медленно, заполненный людьми. При свете ракет блестели каски и металл оружия. Пароход, выжимая пять-шесть узлов, двигался навстречу вспышкам.
Добрался он до правого берега или нет, неизвестно. Но шедший неподалеку баркас подбросило и положило на борт сильным взрывом. Там что-то вспыхнуло, но поврежденное судно погружалось в воду так быстро, что огонь исчез, выпустив клубы дыма и пара.
Разнокалиберные суда: буксиры с баржами, сейнеры, баркасы, моторные катера, бывшие прогулочные пароходы и даже весельные лодки – шли навстречу друг другу с берега на берег. Одни уже доставили пополнение, боеприпасы и остальной груз в сражающийся город и, забрав раненых, спешили к левому берегу. Навстречу им шли суда с маршевыми ротами и грузами.
Где-то в высоте послышался знакомый воющий звук немецких пикировщиков, захлопали зенитки. На берегу у причалов рвануло особенно сильно – или бомба, или тяжелый снаряд.
А при вспышках ракет виднелась шевелящаяся колонна (скорее, толпа), быстро двигавшаяся к причалам. Мясорубка! Ведь взрыв ударил где-то среди этой живой массы, и в считаные секунды оборвались жизни десятков людей. Перед рассветом все три бронекатера вошли в невидимый со стороны Волги затон и вскоре оказались в Ахтубе, где высадили у пристани полковника и его свиту.
– Ну вот, дошлепали, – потирал руки Вася Дергач, высунувшись из люка орудийной башни. – Отдохнем, выспимся.
Его веселье никто не разделял. Пройдя по реке через весь город, моряки отчетливо представляли, что их ждет. Опасным и тяжелым казался путь сюда. Но это мелочь по сравнению с тем, что происходит в Сталинграде.
Какие-то люди быстро определили места стоянки катеров, а вместо отдыха два часа, уже на рассвете, тщательно маскировали суда. Когда позвали завтракать, многие отказались. У Кости от напряжения ломило в затылке и тошнило.
– Спать… хотя бы часок.
– Зенитчикам и артиллеристам оставаться на местах, – доносился сквозь гул в ушах голос Морозова.
Ступников отказался от каши, жадно выпил кружку холодной воды и заснул прямо в башне, положив голову на кожух пулемета.
Три других катера дивизиона стояли неподалеку. Зайцев вместе с Морозовым и командиром «Каспийца» пошел на доклад к капитан-лейтенанту Кращенко. Высокий грузный комдив казался невыспавшимся и встретил обоих с плохо скрытым раздражением. Выслушал доклад, зачем-то посмотрел на часы:
– Вы опоздали на двое суток? Где отсиживались?
Сделав быструю карьеру на флоте, Анатолий Олегович Кращенко, сам того не замечая, привык к такой манере разговора. Три головных катера уже вторую неделю воевали, а три других мало того что затянули ремонт, но и где-то еще околачивались.
– Что, лоцмана потеряли? Или горючее кончилось?
Лейтенант объяснил причины задержки: вступили в бой с немецкими самолетами, получили повреждения, более суток простояли в Райгороде, проводя ремонт и эвакуируя раненых.
– Бой идет здесь, в Сталинграде, – значительно произнес Кращенко, тыкая потухшей трубкой в сторону города. – Судьба страны решается. А то, что вы по «мессерам» патроны жгли, это имитация героической деятельности. Катера, по крайней мере, в порядке?
Он не спросил о потерях, и Зайцев доложил:
– Погибли два человека личного состава, еще двоих раненых эвакуировали. Имеются контуженные, в том числе помощник механика бронекатера «Верный», но они остались в строю. На «Смелом» поврежден двигатель.
– Что, клапана пережгли, пока от немцев убегали?
– Двигатель поврежден от близкого разрыва снаряда, – тем же ровным голосом докладывал Зайцев. – На «Каспийце» погнуло погон орудийной башни, ограничен угол поворота. На всех трех катерах наблюдается небольшая течь. Взрывами ослаблены крепления клепок, это мы быстро устраним.
– Ну, продолжай, продолжай…
– Нечего продолжать. Остальное в порядке.
– Это ты называешь порядком? – фыркнул Кращенко. – Один катер с нерабочим двигателем, у другого единственное орудие неисправно. Воевать за троих один «Верный» будет?
– Мне что, оправдываться за повреждения в бою? – вскинулся Зайцев.
– Зачем оправдываться? Можете хвалиться. Вы из боев не вылезали, пока мы здесь хреном груши околачивали. Пойдемте, глянете, товарищ лейтенант.
Командир дивизиона повел Зайцева и Морозова вдоль берега. На ходу ткнул погасшей трубкой в сторону деревянных пирамидок со звездами и якорями – небольшое кладбище моряков.
– У вас двое, а у нас уже восемь человек в земле лежат. В том числе командир «Шахтера» мичман Реутов.
Подошли к вытащенному на берег бронекатеру «Шахтер». Судно побило крепко. Ремонтники возились вокруг рубки, вырезая смятые куски брони. Башня со спаренными ДШК отсутствовала. На борту имелись заваренные пробоины. Кормовая орудийная башня была снята с погона, там тоже работали ремонтники. Погнутый зубчатый поворотник лежал в стороне.
– Вот как в Сталинграде воюют! – торжественно, словно на митинге, выкрикивал Кращенко. – Снаряд – в рубку, три – в борт. Мичман Реутов – герой, погиб на посту. Пулеметную башню взрывом за борт выбросило, расчет погиб. Артиллеристы до последнего огонь вели, пока погон не смяло и обоих не контузило.
В голосе капитан-лейтенанта, которому недавно исполнилось тридцать пять лет, звучали истерические нотки. Комиссар дивизиона Малкин, смуглый, небольшого роста, осторожно положил ладонь на плечо комдива:
– Не рвите душу, Анатолий Олегович. За погибших товарищей будем мстить. Плохо, что катера неисправные привели. Вы, товарищ Зайцев, наверное, не понимаете ситуации и забыли, чье имя город носит. Опоздали, ремонтировались… не те слова произносите. Я правильно говорю?
